Как и то, что полицмейстер Рогожин никогда не одобрит мою кандидатуру.

Я протянула ему руку, а он её пожал. Мы обменялись почти уважительными взглядами, и я заспешила к выходу. Сейчас поймаю извозчика, и скорей к тётушке. Хороший обед мне не помешает.

На улице ярко светило солнце, чирикали воробьи, цокали копыта лошадей, запряжённых в экипажи, но ни одного свободного извозчика рядом не оказалось. Пришлось пройти дальше, как вдруг мне наперерез бросилась какая-то ярко одетая дама.

– Мадам Бланшар, это вы?

Показалось, что мы с ней уже виделись или встречались прежде, но такую особу я бы, пожалуй, запомнила. Она была красива яркой, вызывающей красотой, которую наряд её только подчёркивал. Тёмные, словно бархатные глаза под сенью длинных ресниц и светлые локоны, небрежно выпущенные из-под шляпки, полные алые губы, высокие скулы и тонкий нос с едва заметной горбинкой.

Я остановилась.

– А я так много слышала о вас от господина Протасевича, что решила непременно… – затараторила она, вплетая в речь едва заметные чары, что успокаивали детей и вызывали доверие у старушек.

Я не принадлежала ни к тем, ни к другим, потому не слишком вежливо спросила:

– С кем имею удовольствие разговаривать?

И вдруг её глаза расширились, а рот почти по-детски приоткрылся.

– Катрин, неужели это ты?

И что тут ответить? Да, это я, Катрин Бланшар? И с чего бы она перешла на «ты»?

– Катрин, посмотри внимательней, это же я, Полин! – она схватила меня за плечи и едва не начала вертеть в разные стороны, разглядывая и приговаривая «Как же я сразу тебя не узнала?».

– Полин? – переспросила я. – Какая Полин?

На француженку она не походила ни капли, а в империи у меня была лишь одна знакомая Полин, но с ней увидеться уже не выйдет никогда. Или…

– Ну же! – лукаво улыбнулась незнакомка. – Помнишь, как мы придумали ту репризу? Салют, Катрин!

– Салют, Полин, – с полным ощущением нереальности происходящего ответила я. – Полин Чердымцева? Не может быть, мне же сказали, что ты…

– Что я умерла? А, это из-за пробуждения дара, – она махнула рукой и засмеялась. – Маман страшно боялась, что в гимназии узнают. Ах, какой позор, её дочь – ведьма. А вот куда пропала ты?

– Я писала тебе письма, – всё ещё не веря, сказала я, – но ты не отвечала, а потом… мы получили известие о похоронах.

– Давай забудем об этом, как о страшном сне, – она лучезарно улыбнулась. – Катрин, как же я тебе рада! Где ты была всё это время?

– Жила во Франции, сначала с тёткой, потом с мужем, – начала я, – у меня тоже открылся дар, и пришлось уехать.

– Се манифик, – выдохнула давняя гимназическая подруга, – и как я сразу не догадалась! Ведь указ о дозволении особам женскаго полу развивать и использовать тёмные дары вышел совсем недавно, а ты… ты ведь действительно некромант? – после паузы продолжила Полин с прежней экспрессией.

Я кивнула.

– И твои родители не захотели блокировать дар! – обрадованно произнесла она. – Душевные, благородные люди, не то что мои.

– Неужели твои поступили бы иначе?

– Ой, маман была озабочена только тем, чтоб никто ничего не узнал, и если бы был способ блокировать ведьм, сама бы меня окоротила, – хмыкнула Полин, – а ведь дар-то у меня так себе, на троечку. Жаль, что мы не встретились в Париже.

– Ты жила в Париже?

– Целых полгода, – объявила Полин, – мой Поликарп Осипович ни в чём не может отказать своей ведьме-жёнушке.

Мы одновременно рассмеялись, так забавно это прозвучало.

– Вы с мужем живёте во Всеволжске? – на всякий случай уточнила я.

– Мне очень нравится этот городок, – подмигнула Полин. – Тихо, спокойно, правда, никакой культурной жизни, но ради какой-нибудь премьеры можно и столицу навестить. А давай сейчас же поедем в «Причал», пообедаем, поговорим, вспомним наши детские шалости, – загорелась она идеей.

– Полин, меня ждут, – отказалась я. – Поехали лучше к моим, тётя и дядя будут тебе очень рады!

– К Синицким? Не могу, – покачала она головой, – мы с твоим дядюшкой не так чтоб дружны. Что ты смотришь? Да, я наводила о тебе справки, ведь дама-некромант – это такая редкость в империи, а мне крайне нужно было с тобой договориться. Я ж не знала, что страшная и ужасная Катрин Бланшар – моя гимназическая подруга Катенька Рахманова!

– Договориться? О чём? – я подобралась.

– Ничего противозаконного, – широко улыбнулась Полин. – У меня скоро новая программа в «Приюте чернокнижника», хочу, чтоб ты тоже пришла.

– Так ты – хозяйка местного кафешантана? – я постаралась скрыть удивление.

– Кафешантан – это слишком громкое название. У меня всего лишь маленькая кофейня…

– Известная всему Всеволжску, – перебила её я. – Давай там и встретимся, только запиши мне адрес.

У Полин оказалась с собой визитка, что было очень кстати: мимо ехал свободный извозчик. Мы распрощались, я вскочила в пролётку, а она ещё некоторое время стояла и посылала мне вслед воздушные поцелуи.

К обеду я опоздала, правда, не катастрофично, но тётушка была недовольна.

– Не злись, дорогая, – от двери начала я, сначала поздоровавшись с семейством, – лучше послушай, кого я сейчас встретила.

– Катрин, – вздохнула она, – пожалуйста, не пугай детей рассказами о призраках.

Дети Синицких – гимназисты Вовка и Славка, которых, в отличие от младших сестёр, уже сажали за общий стол, – навострили уши, а их отец усмехнулся в усы, не прекращая активно орудовать ножом и вилкой.

Тётка считала, что встретить во Всеволжске кого-либо, кроме призраков, выше моих некромантских сил. Нет, однажды было дело, случайно проболталась при кузенах о том, как проводила в другой мир заблудившуюся душу старого часовщика, а Надин запомнила и теперь при случае припоминает.

– Она оказалась вполне живой, – возразила я, пока Лукерья Степановна, кухарка, несла к столу уже убранную супницу. – Хотя в некотором смысле действительно призрак.

– Катрин, мой тебе совет, – промокнув усы салфеткой, добродушно сказал Пётр Данилович, – не бери работу на дом, и уже тем более не тащи её с собой на обед.

– А я бы поглядел, – вступил Славка.

– Катрин, хоть разочек покажи нам, как мёртвых поднимать, – тут же поддержал брата Вовка.

– Поговорите мне тут, – тётушка отвесила сыновьям по подзатыльнику, и те притихли. – Так кого же ты встретила?

– Полин Чердымцеву, – сказала я и поняла, что действительно рада подруге детства. – Представляешь, её мать не захотела огласки и забрала из гимназии, а нам прислала известие о том, что дочь умерла.

– Страсти-то какие, – прокомментировал дядя, – и в чём же причина?

– Постой, это та московская подружка, которой я отправляла твои письма? – тётушка присела на своё место напротив мужа и подперла голову рукой, задумчиво глядя на меня. – Точно, помню, что получала траурный конверт от госпожи Чердымцевой.

– Хм, – заинтересовался дядя, – а я почему этого не помню?

– Потому что тогда мы с Катрин только приехали в Париж, а с тобой ещё не были знакомы, дорогой, – ответила она.

Романтическая история моей тётушки, в те времена ещё Наденьки Извольевой, и Петра Даниловича Синицкого, выпускника Сорбонны и талантливого мага-теоретика, началась в Париже исключительно благодаря мне.

В Европе женщин с тёмным даром всегда учили наравне с мужчинами. Тётка устроила меня в лучшую некромантскую школу, где временно преподавал, замещая своего приятеля, Пётр Данилович. Так они и познакомились.

– А что она сделала-то? – дёрнул меня за рукав сидевший рядом Славка.

– Что? – не сразу сообразила я, о чём он.

– Ну, что натворила такого, что надо было забирать из гимназии и мёртвой объявлять? – пояснил вопрос брата Вовка. – Портрету императора усы пририсовала? Или время во всей гимназии остановила, чтобы успеть контрольную списать?

– Та-ак, – повернулся к сыновьям отец, – а про это поподробнее.

Глаза у кузенов забегали.

– Ну… мы это так, предположили, – заюлил Вовка.

– Чисто теоретически, – поддержал его Славка. – Катрин, ты чего молчишь?

Я в это время поражалась масштабу шалостей нынешних гимназистов. И чуть не выдала, что в моё-де время за такое точно объявили бы мёртвыми, но зацепилась за формулировку, ужаснулась своим мыслям и всё же ответила:

– У Полин открылся ведьминский дар. А её маменька считала, что это стыдно, потому и забрала из гимназии.

– Тёмная, отсталая женщина, – постановил Пётр Данилович. – Почему иметь магический дар почётно, а ведьминский, из природной силы происходящий, – постыдно? Никогда этого не понимал.

– Я рада, дядюшка, что ваши разногласия с Полин зиждутся не на основе различий магии и ведовства, – суп как-то быстро закончился, и руки сами потянулись к блюду отбивных.

– Мои разногласия? Да я только что впервые услышал про твою подружку, – отрывая внимательный взгляд от ёрзающих сыновей, возразил тот.

– Оказалось, что Полин с мужем обосновались во Всеволжске и владеют «Приютом чернокнижника», – продолжила я. – Может, вам знакома эта кофейня?

– Да что вы такое при детях-то говорите, Екатерина Аркадьевна, – прошипела кухарка, как раз подававшая мальчишкам чай и пироги. – Одно слово – непотребство, а никакая вовсе не кофейня.

– Ух ты! – обрадовались «дети». – Катрин, своди нас туда!

– Лукерья Степановна, – укоризненно протянула тётка, – опять вы за своё.

– А я и Петру Даниловичу скажу, – упрямо ответила та, – непотребство и есть.

– Согласен с вами, Лукерья Степановна, – поддержал дядюшка. – Как завёлся в городе этот, с позволения сказать, кафешантан, успеваемость в университете упала на пятнадцать процентов! Там ведь не питейная, вроде и не запретишь студентам посещать, только факт остаётся фактом!

– Не кипятись так, Петенька, – вздохнула тётка, – сам только что говорил, что не след брать работу на дом.

Профессор Синицкий возглавлял общемагический факультет Всеволжского университета, и вес его слова имели. Во всяком случае, для меня.

– Но пятнадцать процентов – это же не много, – робко подал голос Вовка.

Пётр Данилович хмыкнул в усы, а потом забрал у сына тарелку с едва понадкушенным пирогом. Сентябрь во Всеволжске, по словам Лукерьи Степановны, был сезоном яблок, потому каждый день она баловала семейство Синицких и их гостей, вроде меня, яблочными пирогами – открытыми, закрытыми, наливными – и такими вкусными, что съедались те без остатка, оставляя после себя томительное ожидание нового дня и новой порции печева.

Вовка чуть не подскочил за уплывшей вкуснятиной, а его отец вилкой ловко отхватил кусок и вернул тарелку на место.

– Папенька! – от души возмутился кузен.

– Вольдемар, я же взял всего пятнадцать процентов от твоего куска. И ты сам только что сказал, что это не много.

– Зато вы взяли там, где больше всего начинки, – возразил ему Вовка.

– И всё равно, сынок, – вмешалась тётка, – целый кусок есть целый, а не без кем-то изъятых пятнадцати процентов.

– Я понял, – мрачно ответил кузен и затолкал пирог в рот почти целиком.

После обеда Лукерья Степановна, конечно же, выдала ему утешительную добавку, стребовав обещание, что братья больше не будут вспоминать о пошлой кофейне.

– Уж и не знаю, что с ней делать, – вздохнула тётка, когда мы, взрослые, остались в столовой одни. – Вот как мне теперь выковыривать из мальчишечьих голов идею о непременном походе в «Приют чернокнижника»? Ведь сто раз ей говорила, чтоб ничего напрямую детям не запрещала!

– Наденька, дети должны чувствовать твёрдую руку, – возразил всерьёз раскипятившийся Пётр Данилович. – А эти твои новомодные идеи воспитания подрастающим магам не подходят. Да-с!

– Петенька, ты сейчас так напомнил мне Данилу Тимофеевича, – всплеснула руками тётка. – Скажи, Катрин?