Сара Штанкевиц: Разбейся и сияй

Sarah Stankewitz

Shatter and Shine

Copyright © by Ullstein Buchverlage GmbH, Berlin. Published in 2022 by Forever

© Сергеев Л., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2025

Дорогие читатели!

Эта книга содержит потенциальные эмоциональные триггеры. Предупреждение о них находится на последней странице. Желаю вам интересного чтения.

Ваша Сара Штанкевиц

Посвящается Селине. Ты так же сильна, как Хейзел. Всегда об этом помни.

Пролог. Хейзел

Он бывает у всех – момент, внезапно меняющий всю жизнь. Момент, превращающий разноцветное в черное, а утро самого прекрасного дня – в кошмар, который хочется забыть.

Для кого-то это день, когда ты теряешь и без того паршивую работу и ломаешь голову, где взять денег, чтобы заплатить за квартиру и наполнить холодильник. А для кого-то – прием у врача, на котором ты узнаешь, что не сможешь иметь детей. Ползунки в шкафу, которые бабушка связала для будущего внука скрюченными от возраста, дрожащими пальцами, вдруг превращаются в комок шерсти, который уже никогда не наденут.

Или это звонок, когда тебя просят побыстрее приехать в больницу, потому что потом будет поздно.

Для таких моментов, переворачивающих жизнь с ног на голову, с которыми каждый человек сталкивается в течение своей жизни, как бы он ни пытался от них себя уберечь, есть название – горе. Можно сколько угодно убегать, прятаться, хитрить, но остановить его нельзя.

После смерти моей бабушки второе по величине горе свалилось на меня в апреле текущего года. Я шла на послеобеденные занятия, высоко в небе светило солнце, такое круглое, словно его начертили между пушистыми облаками циркулем. Всего за несколько кварталов до здания, где я три раза в неделю даю уроки языка глухонемых, меня настигло сообщение электронной почты, в один миг изменившее всю мою жизнь. Его прислала женщина по имени Бет. Судя по обратному адресу, сообщение пришло с базы американской армии в Остине. Оно начиналось с выражения соболезнований.

Я замедлила шаг, крепче сжала ремень сумочки. Он то и дело выскальзывал из вспотевших пальцев, потому что часть меня уже поняла, что в этом письме, еще до того, как я дочитала его до конца. Я еще в прошлом году ожидала, что такое может случиться, что у меня вдруг выдернут почву из-под ног, сочувственно наблюдая, как я падаю.

Помню, как на меня, застывшую на месте, наткнулся какой-то мужчина с девочкой. Через секунду послышался плач девочки, уронившей на тротуар мороженое. Ее отец бросил на меня осуждающий взгляд, но мне было не до извинений. Я вновь и вновь перечитывала несколько строк, не в силах уместить в голове происходящее.

Бет скупо сообщала о происшествии в лагере Мейсона, случившемся вчера вечером, в результате которого погибли семь человек.

В том числе Мейсон.

Мой Мейсон.

Парень, с которым я всего полгода назад собиралась завести семью и детей. Он сводил меня с ума своими пылкими глазами и жаркими поцелуями… а потом решил пойти в армию. В прошлом году он написал, что решил порвать со мной, потому что война изменила его и он больше не уверен, что сможет дать мне то, чего я хочу. Мейсон так и так ушел бы из моей жизни, но теперь ушел окончательно. Мне же оставалось как-то жить дальше и дышать, хотя больше всего хотелось задержать воздух, потому что Мейсона больше не было на этом свете.

Горе сделало ночи полными звуков, а дни – тишины. По ночам я вскакивала, обливаясь по'том и слезами, вытаскивала из-под кровати коробку со старыми письмами Мейсона и каждое заново перечитывала. Снова и снова. Строчка за строчкой. Отпечатывала в памяти его последние слова, словно желая повернуть время вспять. Нельзя было отпускать Мейсона. Следовало нажать на все рычаги, дать ему еще один шанс, не позволить закончить наши отношения жирной точкой, когда мы, собственно говоря, стояли лишь в самом начале совместной жизни. Тогда он был бы сейчас в моих объятиях и я гладила бы его по густой золотисто-коричневой шевелюре.

Да, ночью мне было плохо, но днем – еще хуже. Меня проглатывала пустота, окутывавшая все вокруг слоем ваты. С апреля я каждый день жила как зомби, стараясь не сломаться. Я держалась, потому что этого требовала моя мама.

– Соберись, Хейзел. Слезами Мейсона не вернешь. Мы, Паркеры, – бойцы от природы, так что борись. Что люди подумают? Уж не собираешься ли ты махнуть рукой на учебу? Ты бы страшно разочаровала бабушку, Хейзел.

Существовало только одно место, где я могла быть собой, прежней Хейзел, не боявшейся показывать слезы и испытывать глубокие чувства. Я оживала лишь на ферме моих деда и бабушки, чувствуя себя разбитой, но не полностью сломленной.

Моя мать не права, бабушку я бы не разочаровала. Это произошло бы лишь в том случае, если бы я потеряла способность чувствовать. Именно поэтому священный клочок земли неподалеку от Бомонта позволил мне выстоять.

Благодаря бабушке, моему брату Джейми, моей лучшей подруге Скай и дедушке ферма в последние месяцы стала противовесом горю.

Она спасла меня.

О чем я в тот момент еще не подозревала?

О том, что моему сердцу грозила новая опасность.

И у нее было имя.

Кэмерон.

1. Хейзел

В мире есть места, где небо всегда чуть красивее, воздух чуть слаще, солнце чуть ярче, а жизнь чуть проще. Даже в детстве я считала надел бабушки и дедушки раем, и всякий раз, когда мама привозила меня и моего младшего брата Джейми на выходные, потому что была страшно занята на работе, мы проводили здесь лучшие моменты нашего детства.

Нам нравилось находиться среди животных, на природе. В окружении тюков соломы, теплого песка и запаха бабушкиных свежеиспеченных шоколадных пирожных, всегда таких сладких и липких. Порой не получалось отмыть пальцы даже горячей водой с мылом. Мы сидели у костра, жарили зефирки, а дедушка играл на укулеле классику вроде «Где-то за радугой». Джейми, будучи еще маленьким карапузом, сидел у него на коленях, потому что не мог слышать музыку, зато мог ее ощущать.

Именно в такие моменты, когда солнце рано утром набрасывает золотую вуаль на подворье и окрестные поля, я больше всего скучаю по детской беззаботности. Я смотрю на прекрасное октябрьское небо и бегу дальше. Все быстрее и быстрее, словно можно убежать от тяжелых мыслей, рвущихся на поверхность, которые, как мне казалось, я сумела заглушить.

Кроссовки поднимают пыль, я пытаюсь не злиться на эту жизнь, сначала подарившую мне такое шикарное место, как эта ферма, а потом за четыре года забравшую у меня двух самых дорогих людей. Такое впечатление, что она показывает мне средний палец и с широкой улыбкой на лице говорит: «Ха! Ты слишком жадничала. Тебе было мало счастья, теплых ночей у костра и тех, кого ты любила».

Когда умерла бабушка, мне казалось, что я никогда больше не буду счастлива, ведь она была мне ближе матери. Она и дедушка вырастили меня, пока мать носилась по всему свету, осматривая заграничную недвижимость. Почти всем, что я знаю о жизни и любви, я обязана деду с бабушкой. Например, я знаю, что люди, умерев, по-настоящему не уходят. Бабушка живет в каждой половице, каждом предмете мебели, в каждом уголке старого деревенского дома, давно нуждающегося в ремонте. Живет не в том жутком смысле, от которого пробирает мороз по спине, а в светлом. Каждый раз, когда я открываю обшарпанную деревянную дверь и вхожу в прихожую, где всегда, даже летом, пахнет печеньем с корицей, я чувствую ее присутствие и невольно улыбаюсь. Иногда грустно, иногда с благодарностью. Но главное – постоянно. Улыбка никогда меня не покидает, как не покидает дедушку, хотя ему пришлось распрощаться со своей половинкой после совместно прожитых пятидесяти лет.

С Мейсоном все по-другому. Как бы я о нем ни тосковала, я не чувствую его присутствия. Возможно, потому, что он исчез еще до того, как погиб. Если быть совсем честной, я перестала чувствовать его присутствие с того момента, когда мы расстались в аэропорту. Он возвращался на службу в Афганистан после двухнедельного отпуска, мы провели все две недели вместе, потому что любая пара использует каждую свободную секунду, особенно если люди не знают, когда увидятся в следующий раз. И увидятся ли вообще.

Мы ездили в гости к его родителям, проводили время в моем студенческом общежитии, по-прежнему вели себя как влюбленные – и в то же время были далеки друг от друга, как никогда раньше за три года наших отношений. Конец был недалек, хотя я отказывалась это признать, и тогда Мейсон первым подвел черту. Это случилось за семь месяцев до его гибели. Можно вообразить, что боль от известия о смерти Мейсона не так велика, как от раны, нанесенной его последним письмом. Горькая истина состоит в том, что чертова боль сильна, несмотря ни на что. И держать обиду на человека, которого больше нет в живых, чертовски трудно.

Первые слезы предательски стекают по щекам, и я вытираю их рукавом спортивного свитера. На дворе раннее утро, даже животные еще не вышли из хлева. Я пользуюсь утренним покоем, чтобы разложить по полочкам чувства и мысли. А это легче всего делать, находясь в движении на свежем воздухе.

С детства я любила порядок и организованность. Теперь они не предмет любви, а средство, помогающее мне не сломаться. Поэтому уже несколько месяцев каждое утро начинается по заведенному шаблону. Я встаю в семь утра, надеваю спортивные шмотки и бегу без всякой цели, где бы ни находилась в этот момент, в деревне или в городе. Правда, пробежки в деревне мне нравятся больше – здесь удивительно чистый воздух. Я не обращаю внимания на дистанцию и скорость – они не играют никакой роли. Я, как губка, вбираю в себя каждую минуту свободы от искушения опять вытащить из-под кровати коробку с письмами Мейсона. По шее течет пот, пара каштановых волосков выбились из косы и прилипли к лицу. Хотя в Техасе в это время года по утрам прохладно, мне невыносимо жарко. Я издалека вижу большие коричневые ворота, которые сама покрасила пять лет назад, и увеличиваю темп, пока не начинает колоть в груди – это ощущение вытесняет эмоциональную боль.

Когда я набираю самый высокий за все утро темп, меня охватывает почти забытое чувство. Я даже не подозревала, что оно все еще прячется где-то внутри, ведь жизнь в последние годы обходилась со мной хуже некуда. А теперь она словно извиняется за все зло, потому что я впервые за долгое время радуюсь наступившему дню. И это чертовски здорово.

Мне хочется немедленно поделиться новостью с Пабло. Я торопливо закрываю за собой ворота, подбегаю к большому сараю рядом с домом и даю организму прийти в себя от заключительного рывка.

Гравий, которым дед несколько лет назад посыпал дорожку, скрипит под кроссовками, я смотрю на часы и довольно улыбаюсь. Бегала пятьдесят минут, а ощущение такое, как будто только начала. Именно этим мне нравится бег трусцой, он заменяет медитацию. Таков мой способ борьбы с эмоциями. Не для того, чтобы убежать от них, а чтобы воспринимать их без вреда для психики. Помимо бега трусцой есть еще одна вещь, которая держит меня на ногах, – забота о животных.

Приезжая на ферму, я помогаю дедушке по мере сил присматривать за нашими пушистыми подопечными. Я любила делать это с детства; сейчас, конечно, у меня получается гораздо лучше, чем тогда. Поэтому я каждое утро наполняю водой корыта, кормлю разномастное непослушное стадо и чищу хлев. Обычно именно в такой очередности, однако порой я меняю порядок.