Земельный участок принадлежит нашей семье уже несколько поколений. В прошлом здесь было классическое ранчо с лошадьми. По крайней мере до тех пор, пока участком не завладел мой дед и не перевернул все с ног на голову – в хорошем смысле слова. Дед с бабушкой превратили ранчо в приют, открытый не только для лошадей. Круглый год мы почти ежемесячно принимаем здесь больных или затравленных животных, лечим их и вновь ставим на ноги. Некоторые так и остаются здесь, как, например, Сэмми, наша самая старая кобыла. Другим находится новый радушный дом, который дедушка сначала придирчиво оценивает.

Я невольно улыбаюсь, вспоминая, сколько раз он морщил нос, когда к нам приезжали люди, желающие забрать к себе одного из наших питомцев, но не дотягивающие до дедушкиного стандарта. Иногда он все-таки соглашался, а иногда брюзжал и отказывал. Больше животных мой дед любит только свою семью.

С уходом бабушки численность наших подопечных резко сократилась. Десять лет назад на этом райском клочке земли приют находили двадцать пять животных, а сейчас здесь живут только четыре лошади, стайка кур, две кошки и осел.

Я открываю прогнившую дверь сарая, привычно хватаю старую бабушкину шляпу-стетсон, которая всегда висит на ржавом гвозде рядом с дверью, и надеваю ее на голову. Этой модели бежевого цвета столько лет, что ее давно пора бы выбросить в мусорку, но я не могу с ней расстаться. Эта шляпа была у бабушки самой любимой.

Затем я беру со стены моток шланга и тяну его к серым корытам, установленным по бокам сарая. Как только я пускаю свежую воду, сзади начинает шуршать солома. Я с улыбкой наблюдаю за струей воды. Мне не обязательно оборачиваться, я и так знаю, кто сейчас придет.

– Ну что, Пабло? Выспался?

В ответ – томное фырканье, от которого моя улыбка становится шире. Через несколько секунд я чувствую на своей шее теплое и немного влажное дыхание. Я машинально протягиваю руку к короткой гриве, поглаживаю ее, Пабло плотнее прижимается ко мне головой. Я прекрасно понимаю, что мне хочет сказать назойливый ослик.

– Хорошо, хорошо, я сейчас выключу воду.

Когда корыта наполняются, я закрываю кран, сматываю шланг и вновь поворачиваюсь к Пабло, который тем временем успевает позавтракать пучком соломы.

История Пабло по сей день доставляет мне душевную боль всякий раз, когда я заглядываю в преданные карие глаза. Защитники животных привезли его из Мексики, где он играл роль такси для туристов. Пабло прибыл к нам в жалком состоянии. Шерсть свалялась, копыта кровоточили, хребет натерт, весь искусан паразитами.

Я невольно сжимаю кулаки: как можно причинять столько страданий такому чудесному существу? Пабло живет у нас на ферме уже год, и я рискну сказать, что его присутствие в последние месяцы не раз спасало мне жизнь. Всякий раз, когда мне надо излить наболевшее на сердце, а дедушки нет дома, я прихожу в хлев и шепчу в милое ухо Пабло. Он безумно хороший слушатель.

Мы давно присматриваем для него друга или подружку, ведь ослы невероятно компанейские животные. К сожалению, пока никого не нашли. Но мы не собираемся прекращать поиски. Дед знает в округе почти всех и каждое утро прочесывает газетные объявления, а я ищу через общества защиты животных в интернете.

Пабло угощается очередной порцией соломы и, жуя, косится на меня, как будто чувствует, что у меня опять кошки скребут на сердце.

– Знаешь, сегодня все немного иначе.

Я отталкиваюсь от стены сарая, подхожу к Пабло и энергично треплю его по боку – он очень любит такую ласку. Потом сажусь на солому и скрещиваю ноги. Соломинки покалывают тело сквозь тонкую ткань леггинсов, и мне почему-то нравится это ощущение. Наверное, я впитала жизнь на ферме с молоком матери. Запах навоза меня совершенно не смущает, как и то, что кому-то придется этот навоз убирать. Причем этим кем-то часто бываю я.

Пабло наклоняет голову набок и внимательно смотрит. С тех пор как он поселился у нас, я поняла, насколько ослы умны; идиотские ярлыки навешивают на них совершенно незаслуженно. Они вовсе не упрямы и не глупы. Иногда это животное угадывает состояние моей души раньше, чем я сама.

Запустив пальцы в солому, я наслаждаюсь солнечным светом. Солнце поднялось над горизонтом и теперь светит прямо в двери сарая. Черно-коричневая шкура Пабло приобретает прекрасный фиолетовый – утренний – оттенок.

– Не знаю, что произошло, но… кажется, я снова в норме.

Пабло опять тычется мне в грудь. Что это? Дает о себе знать радостное предчувствие, которое я ощутила во время пробежки?

– Да, похоже, я теперь могу вернуться к занятиям, – говорю я скорее себе самой, чем ослику, пока тот спокойно жует, не спуская с меня выпуклых глаз. Я воображаю, что в его взгляде читается одобрение, падаю навзничь в солому и смотрю на крышу сарая, которую в последние годы приходилось часто латать. Недавно мы опять обнаружили протечку – чем не повод вспомнить о работе и доходах?

Помимо учебы на сурдопереводчицу в Ламарском университете я три раза в неделю давала уроки для глухих и их родственников. С одной стороны, меня мучила совесть, ведь я еще не закончила курс и не сдала экзамены, а с другой стороны, нам очень нужны были деньги на содержание фермы. У меня сердце разрывается от одной мысли, что деду придется раздать животных и продать землю, чтобы свести концы с концами. Поэтому я заключила с собой мысленный компромисс: буду давать частные уроки, пока не закончу университет и не устроюсь переводчицей на полную ставку. Я не изучала язык глухонемых с детства, но, когда у меня появился глухой брат, неудержимо влюбилась в этот чудесный язык.

После страшного известия в апреле я прекратила давать уроки, потому что внутри меня засел страх. Страх, что если я подойду к этому зданию еще раз, то получу еще одно роковое известие. Страх, что не смогу возвратиться в строй.

С учебой я кое-как справлялась, однако репетиторство отложила до лучших времен. Люди не раз писали мне в WhatsApp, спрашивая, когда я вернусь к работе, а я всегда отвечала, что не готова.

До сегодняшнего дня.

– Черт, как я соскучилась по урокам, Пабло!

С этими словами я выпрямилась. Появление дедушки на дворе окончательно превратило мое решение в жажду действий.

– Доброе утро, Орешек!^[1]

Голос – как рашпиль, от него по всему телу бежит волна любви, смывающая последние остатки сомнений. Дед с детства называл меня Орешком, иногда Лесным Орешком, иногда Арахиской – по настроению. Последние несколько лет я просто Орешек. Дед говорит, что так короче, а значит, получается экономия драгоценных мгновений жизни.

– Дед, ты почему уже на ногах?

Я кое-как встаю, стряхиваю солому с леггинсов и на ходу целую Пабло в лоб. В ответ раздается отрывистое «и-а», от которого приятно сжимается сердце.

– Ничего, выспаться успею на кладбище.

Дед достает из нагрудного кармана черно-красной клетчатой рубашки видавший виды футляр для очков. Его взгляд проясняется, как только он надевает на нос круглые очки. То, что он вообще добрался до сарая без очков, можно считать чудом. Стекла в них толще оконных.

– Хотя бы лекарство принял? – спрашиваю я, забрасывая в кормушку свежую морковь и яблоки, чтобы угостить не только Пабло, но и лошадей.

– Так точно, медсестра! – комично салютует дедушка. Ткань рубашки натягивает «штабная грудь», как он называет свой живот. Светлые волосы не причесаны и торчат во все стороны. В довершение всего дед обут в шлепанцы с оттиском фотографии морды Пабло. Я подарила их деду на последнее Рождество, и он их с тех пор не снимает.

– Молодец. Есть хочешь? Может, хлеб испечь? У нас где-то еще должна быть готовая смесь.

Бросив последний взгляд на сарай и убедившись, что Пабло покинул нас и побрел на луг, я кладу руку на плечо деда и вешаю стетсон обратно на гвоздик. Держась за руки, мы медленно идем к дому. Я заглядываю в морщинистое лицо дедушки, пытаясь понять, как он себя на самом деле чувствует. Он и раньше хорошо умел не подавать виду, а с тех пор, как у него обнаружили диабет второго типа, и вовсе стал мастером притворства. Впрочем, сегодня, похоже, он действительно неплохо себя чувствует, и я прогоняю от себя тревожные мысли.

– Хлеб? Было бы неплохо, Орешек.

Как только мы входим в дом и слышим привычный скрип половиц, она снова тут как тут – улыбка, которая всегда появляется на моих губах, стоит мне переступить порог этого дома. Я незаметно бросаю взгляд на деда – на его лице светится такая же.

Я отвожу деда на кухню и усаживаю на стул. Потом роюсь в шкафах в поисках смеси для выпечки хлеба, выгребаю продукты с давно истекшим сроком годности, которые пора бы перебрать и выбросить, и наконец нахожу пакетик за пачкой ржаной муки.

Кофеварка уже сопит; дедушка умеет варить лучший в мире кофе. По кухне распространяется божественный аромат, от которого текут слюнки.

– Пожалуй, на этой неделе я опять начну давать уроки, – говорю я словно невзначай, хотя в душе вихрем кружится конфетти. Я люблю свою работу, люблю людей и уверена, что это пойдет мне на пользу.

– Знаю, Орешек, – говорит дед, с улыбкой наблюдая, как я высыпаю ингредиенты в большую миску и, вымыв руки, начинаю месить тесто.

– Вот как? Откуда? Подслушал меня в сарае?

Я искоса гляжу на деда, сидящего за столом с газетой в немного дрожащих пальцах. Несмотря на то что ему восемьдесят два года, улыбка делает его похожим на ребенка.

– Не-а.

Улыбка деда становится шире.

Я морщу лоб.

– Если не подслушивал, то откуда знаешь?

Дед отклоняется на спинку стула и поправляет сползающие очки:

– Я раньше тебя понял, что ты готова. Тебе требовалось время, передышка, и это нормально. Последние дни ты сновала туда-сюда, как озабоченная белка, постоянно искала себе занятие.

Я взвешиваю его слова в уме и рассеянно киваю. Он прав. Я даже в университете хваталась за выполнение заданий, не имевших никакой важности.

– Ты соскучилась по урокам. Когда тебе чего-то недостает, ты суетишься, как белка. Так что я смекнул: еще немного, и узелок развяжется.

– Ты действительно знаешь меня лучше меня самой.

Опять эта щекотка в животе, предвещающая начало новой жизни. Обычно я веду уроки по понедельникам, средам и пятницам. Сегодня понедельник, но участники курса, конечно, не рассчитывали, что я вернусь прямо сегодня, поэтому придется терпеть до среды. Делаю мысленную пометку отправить после завтрака и душа сообщение группе о том, что со среды возобновятся регулярные занятия. Некоторые наверняка уже занимаются где-то еще – мир не сошелся клином на Хейзел Паркер, – но если я увижу хотя бы пару знакомых лиц, этого хватит, чтобы воспрянуть духом.

Хлеб и кофе готовы, я ставлю перед дедушкой его любимую чашку и сажусь напротив, чувствуя на себе теплый взгляд.

– Я по-настоящему горжусь тобой, Орешек.

– Спасибо, дед.

Да, пожалуй, я и сама собой горжусь.

2. Кэмерон

Было бы очень легко вызвать на экран список контактов. Кликнуть на нужном имени в самом начале списка и заблокировать его. Тогда наступил бы покой, я смог бы сосредоточиться на рисунке и не мучиться угрызениями совести, которые всегда испытываю, открывая его сообщения. За последние недели у меня развился талант ясновидца: я знаю, о чем он напишет, даже не трогая телефон.

Старик, ты там живой?

Дай хотя бы знак, чтобы мне не посылать полицию проверить твою квартиру.

Или твой труп уже воняет на весь этаж?

Мне не придется зажимать нос, когда я к тебе приду?

Ты уже решил, где тебя похоронят?

И далее в том же духе. Эндрю – мой лучший друг со школьных времен. Раньше он не был таким занудой. Впрочем, и я раньше всегда отвечал на обращения друга, а в последнее время стараюсь его избегать.