XV

О, какая это была замечательная вещь – сундук, огромный, затянутый паутиной, но такой удобный, замки давным-давно сломаны, крышка забыла, как открываться, а внутри хранится вся ее жизнь. О чудесный сундук, он так надежно хранил ее воспоминания все эти годы. Открыть его, погрузиться в прошлое с головой – и былые радости и горести снова омывают тебя, ничего не изменилось. Перст движется, и пишет, и движется дальше. Всем твоим слезам не смыть начертанное им. Ни всем твоим слезам, ни призраку орла. Да, да, да, это так, все замерло, застыло в вязкости лет, как застыло ее бессмертное тело, теперь такое же бессмертное, как и душа, каждый новый день оно встречает прежним, не молодеет, но и не делается старше, неизменное, вечное. Настоящее – это то, что завтра станет прошлым, все неподвижное, незыблемое, словно этот сундук, который и рассказал ей обо всем этом. Вот тяжелая крышка со скрипом открывается, время зияет перед ней узкой щелью. Вот они, свечи, преданные слуги божьи, невидимое бессмертие только-господь-наш-мудр, на свету недосягаемый сокрой-от-глаз-наших. Тот, кто меняется, да не ступит ногой около меня. Нет, нет, они не посмеют забрать это у меня. О свечи мои, как могла я так забыться, почему забросила вас, мои стройные чистые свечечки? Посмотрите, вот фотографии, они желты, как прах, они уже наполовину рассыпались, прах к праху, горстью в могилу великой королевы. Могильщик Вергилий, названный в честь поэта, жаль, здесь нет камеры, а то сфотографировать бы его и оставить здесь – желтеть и рассыпаться, навеки и навсегда. Ее глаза лучше всяких фотографических камер: она представляет его перед собой и вот он здесь – ни желтизны, ни пыли, – и тепло его тела, которое она познала вчерашней ночью, его мягкие складки укрывают ее, берегут от опасностей и гонят время прочь, под этими складками все по-прежнему. Вот, вот фотографии. Бедная малышка, сказала тетя Энни, у нее горб. Горб, горб, как у верблюжки. Она la belle dame aux camelious. Никакой пощады. Милосердные небеса, неизменные во веки веков, вот она, вот форменное платьице, маленькая монашка, девочка-монахиня, скажи семь раз аве мария, и он навсегда останется с тобой. Вот оно, прошлое. Положи его в свой сундук, драгоценного своего поэта-могильщика, положи, пусть лежит здесь неизменный, положи его в сундук и сохрани, удобно сложенного в несколько раз, переложенного, такого же, как прежде и всегда, да пребудет мир вовеки, аминь. Благослови меня иисусе, благослови и его в своей молитве, толстяка с римским именем, вергилий вергилий, дай мне скорее ответ. Я с ума схожу, так сильно я люблю тебя. Как он может от меня уйти, за что мне такая мука? Все раны закрылись здесь, боль уже почти ушла, и здесь он в безопасности, у меня в безопасности, да будет все так изо дня в день. Никакой орел не унесет его прочь в своих когтях, не вернет его к прошлому, прошлое незыблемо, в него не зайти снова, оно неподвижно и желто, оно рассыпалось, прошлое. Только перст все движется и пишет. Закрой сундук, убери с глаз долой свои детские вещи, все решено, и он останется, и все останется как было навсегда навсегда навсегда ничего не изменится и так будет всегда и мы вергилий и долорес будем навеки склеены любовью. Бедный маленький могильщик джонс, сколько он всего позабыл, груз прошлого лежит у него на плечах, и благодаря этому грузу настоящее не изменится. Вергилий, вергилий, дай мне скорее ответ. Вот так, закрой сундук, в нем ничего не меняется, все по-прежнему, замерло. Погладь его и будь благодарна. Теперь я готова погладить его. Погладь, и дело с концом.

Она подмела в доме и убрала со стола, свернула циновки и вытерла пыль с кресла-качалки, раздула очаг, положила в котел свежие коренья и налила воду. И взялась стряпать обед – на двоих. Их будет здесь только двое, незыблемых, как скалы, неизменных, как эта комната, Долорес О'Тул и Вергилий Джонс, Вергилий О'Тул и Долорес Джонс, Вергилий Долорес и Джонс О'Тул, Вергилий О'Долорес и Долорес О'Вергилий. Как два чудака: Уильям Фицгенри и Генри Фицуильям. Не прерывая работы, Долорес О'Тул усмехнулась.

Когда призрак появился в дверях, она его не сразу заметила. Призрак, высокий и светлый, остановился в нерешительности в дверях хижины, не зная, как объяснить Долорес свои затруднения. Она продолжала стряпать, не обращая на него внимания, – и тогда он вежливо кашлянул.

Она мгновенно обернулась к двери, и слово «Вергилий!» уже растянуло ее губы, да так и застыло. Ее рот открылся и начал беззвучную работу: она закричала, но не раздалось ни звука. Долорес начала медленно пятиться и отступала, пока не наткнулась на сундук.

– Миссис О'Тул? – спросил призрак. – Вы не заболели? Вы бледнее смерти.

Ужас наконец достиг ее сердца. Она рывком откинула крышку сундука и запрыгнула внутрь. Быстро, разбрасывая содержимое, нашла то, что нужно и вскинула руку с зажатым в ней предметом – небольшим распятием, вырезанным из дерева и уже порядком изъеденным древоточцем.

Она выкликнула:

– Изыди, Сатана!

– Долорес, – сказал призрак. – Успокойтесь, Долорес.

– Уходи прочь, – продолжала выкрикивать Долорес О'Тул. – Тебя нет здесь. Мы живем тут одни. Вергилий Джонс и Долорес О'Тул. И больше никого. Вот смотри: здесь только две циновки. Я готовлю обед на двоих. Здесь нас только двое. И по-другому не будет.

– Вы не узнаете меня? – медленно спросил призрак. – Вы не помните, кто я?

– Уходи прочь, – сказала миссис О'Тул, прячась внутри сундука. – Не приближайся. Уходи туда, откуда пришел. Возвращайся к Гримусу. Призрак Каменной розы, изыди! Я не верю в тебя!

– Каменная роза, – повторил призрак. – Гримус. О чем…

– Изыди! – пронзительно завопила Долорес О'Тул и захлопнула крышку сундука.

Призрак прошел в хижину и остановился посреди комнаты, раздумывая, что теперь делать. В конце концов, он же хотел поговорить с Долорес наедине, значит, Вергилия Джонса пока еще можно было не звать. Он приблизился к сундуку.

– Господи, защити меня! – раздалось изнутри, едва он чуть приподнял крышку.

– Миссис О'Тул… Долорес… – снова заговорил призрак, – я хотел предложить вам кое-что.

– Нет, нет, – закричала Долорес. – Тебя нет здесь.

– Я знаю, вы хотите, чтобы я ушел, – продолжил призрак. – Вы боитесь, что я уговорю мистера Джонса идти со мной. Но что вы скажете, если я предложу вот что: пойдемте все вместе, вы, я и Вергилий? Что вы скажете на это?

– Тебе не заманить меня на гору, – сказала Долорес, сверкнув глазами. – Там наверху лишь прошлое. Мы оставили его позади. В прошлое нельзя войти заново. Все по-прежнему. Прошлое неизменно. Уходи.

Призрак вздохнул.

– Значит, мы расстаемся врагами, – произнес он. – Дорогая миссис Долорес, мне очень жаль, что так вышло; особенно теперь, когда вы больны. Я пойду приведу Вергилия… мистера Джонса.

– Оставь его в покое! – заорала Долорес. – Уходи и не смей трогать его!

Призрак вышел из хижины.

Бегом возвращаясь к колодцу, где он оставил Вергилия Джонса, Взлетающий Орел вспомнил разговор двух индианок-аксона, который подслушал еще мальчиком.

– С этим Рожденным-от-Мертвой нужно быть осторожными, – сказала тогда первая скво.

– Да, – ответила вторая скво, постарше. – У того, кто так родился, в глазах навсегда поселяется смерть.

И Ливия Крамм говорила ему это.

И Вергилий Джонс назвал его Разрушителем.

Но сам он ничего этого не хотел.

А кто хотел?

И кто такой или что такое этот Гримус?

А Каменная роза?

И согласится ли Вергилий Джонс идти вместе с ним? Или, может быть, теперь, узнав о болезни миссис О'Тул, он откажется?

Задыхаясь, он мчался к ложбине у колодца.

XVI

Именно колодец помог Вергилию Джонсу принять окончательное решение; но прежде чем он достиг этой точки, он сломал все веточки, какие только смог найти. Когда он ломал очередную веточку, он бросал половинки в колодец.

Вот как он убеждал себя:

Николас Деггл, конечно, не мог знать, что Взлетающий Орел встретит старого Вергилия.

Хруп.

Ergo, Николас Деггл мог послать индейца на остров просто для проверки – чтобы посмотреть, крепки ли еще воздвигнутые им Врата.

Хруп.

Это значит, что он вскоре появится и сам.

Хруп.

А если Николас Деггл вернется, жизнь на острове станет просто невыносимой. С тех пор как Деггл был изгнан с острова, его главный враг после Гримуса – это Вергилий Джонс.

Хруп.

Если Николас Деггл не вернется, жизнь все равно вряд ли станет лучше. Эффект распространяется. Долорес совершила пробные вылазки немного выше по склону и хорошо это почувствовала. Как только Эффект накроет их маленькую хижину, здесь будет точно так же, как в К. Для Долорес уж точно.

Хруп.

О чем наверняка знал Николас Деггл (и о чем Взлетающий Орел не знает, по крайней мере пока), так это о том, что именно Взлетающий Орел, стремясь к тому, к чему он стремится, и будучи тем, кто он есть, может сделать с островом. Что он, по всей вероятности, сделает.

Хруп.

Так что сидеть на месте сложа руки резона нет.

Хруп.

Остается Долорес – снова взбираться на гору она ни за что не согласится. Но если он решит в конце концов идти вместе с Взлетающим Орлом – и это будет бесповоротное решение, – то сможет объяснить это тем, что он поступает так для блага Долорес.

Хруп.

Но если Деггл все-таки появится, а его не будет в хижине, что тогда? Хватит ли у Долорес сил противостоять Дегглу? Вергилий Джонс задумался об этом на мгновение и решил, что, если он уйдет, ему придется поверить, что Долорес справится.

Хруп.

Решающий вопрос: будет ли от него, истерзанного предыдущим опытом пребывания в различных измерениях, толк как от проводника? Ответ мог быть только один, довольно мрачный: он вынужден надеяться на лучшее.

Хруп.

Другой вопрос, тоже немаловажный: сможет ли он управлять действиями Взлетающего Орла, чтобы осуществить свой план? И снова ответ был уклончивым: все зависело от того, как Взлетающий Орел перенесет встречу с тем, что ждет их на горе.

Хруп.

И потом, есть ли у него выбор? Действие Эффекта ширится, подземные толчки, пусть пока и незначительные, становятся все чаще. Одним словом, остров обречен, и ждать конца осталось недолго.

Хруп.

Именно в этот миг колодец помог ему собраться с мыслями. Вергилий Джонс бросил половинки очередной веточки в дыру и поразился внезапно бросившемуся ему в глаза сходству между колодцем и островом. Все то же: идея, которая так и не дала ожидаемых плодов. Мог некто отказаться от своих трудов, бросить все на полпути, как сам он отгородился от жизни острова? Или это была попытка спасти его? Или, возможно, наоборот, некто согласился все уничтожить, как поступает сейчас он, пытаясь наполнить веточками сухой колодец и сровнять его с землей?..

Подобно Взлетающему Орлу, который предпочел восхождение покою, подобно Долорес О'Тул, которая прошлой ночью решила открыть ему свою любовь, вместо того чтобы продолжать играть в молчанку, Вергилий Джонс выбрал действие, а не затянувшееся бездействие. Потому что кто-то должен был сделать это, как курица должна была пасть под ножом Взлетающего Орла, как Долорес должна была открыться, как колодец был здесь для того, чтобы его засыпали. В конце концов, человек делает то, что должен, сказал он себе, поднялся с травы, надел котелок и моргнул.

Взлетающий Орел прибежал как раз тогда, когда Вергилий Джонс сломал последнюю веточку и бросил ее в колодец.

Вергилий Джонс собрался с духом и сказал:

– Мистер Орел, вы по-прежнему хотите подняться на гору?

Взлетающий Орел остановился и несколько секунд переводил дух.

– Да, – ответил он и хотел что-то добавить, но Вергилий опередил его:

– В таком случае прошу позволения быть вашим проводником.

Известие это так ошеломило Взлетающего Орла, что некоторое время он не мог выговорить ни слова.

– Миссис О'Тул, – объявил он наконец. – По-моему, она нездорова.

Долорес О'Тул все еще сидела в сундуке, когда Вергилий вошел в хижину – вошел один, как посоветовал ему Взлетающий Орел.

Увидев возлюбленного, миссис О'Тул с криком радости вскочила на ноги.

– Вергилий! – воскликнула она. – Я так испугалась.

– Ничего, ничего, Долорес, – беспомощно произнес мистер Джонс, чувствуя себя ужасным обманщиком.

Миссис О'Тул выбралась из сундука, подошла к Вергилию и замерла беззащитная, как шимпанзе.

– Все останется как было, так ведь, Вергилий? – спросила она.

Вергилий Джонс закрыл глаза.

– Долорес, – сказал он. – Постарайся понять меня. Я должен идти на гору вместе с мистером Орлом. Должен.

– Ах, чудесно, – воскликнула в ответ она, хлопая в ладоши. – Я знала, что все будет хорошо.

Вергилий Джонс посмотрел на нее.

– Долорес, – повторил он. – Ты слышала, что я сказал? Завтра утром мы уходим. Уходим на гору.

– Да, конечно, – отозвалась она. – Завтра утром. Завтра утром мы спустимся на берег, как обычно, и я отнесу твое кресло, неуклюжий и близорукий ты мой, Вергилий, любовь моя.

– О господи, – сказал Вергилий Джонс.

– Вашей вины здесь нет, – выйдя во двор, сказал он Взлетающему Орлу. – Пожалуйста, не казните себя. Это я во всем виноват. Это мой крест.

– Вам нужно остаться с ней, – отозвался Взлетающий Орел.

– Нет, – ответил мистер Джонс. – Если вас это устраивает, мы выйдем завтра утром.

– Но почему, мистер Джонс? – спросил Взлетающий Орел. – Почему вы выбираете идти со мной?

– Дареному коню в зубы не смотрят, мой дорогой друг, – ответил мистер Джонс и криво улыбнулся. – Вы знаете латынь?

– Нет, – признался Взлетающий Орел. – Или несколько слов.

– Timere Danaos et dona ferentes, – объявил мистер Джонс. – Поняли?

– Нет, – ответил Взлетающий Орел.

– Может, это и к лучшему, – ответил мистер Вергилий Джонс, – если мы хотим быть друзьями.