XVII

Чтобы не беспокоить Долорес, в тот вечер Взлетающий Орел пообедал у колодца в одиночестве; еду ему принес Вергилий Джонс. Взлетающий Орел был озадачен, многое не сходилось: предложение мистера Джонса было очень неожиданным, он явно принял решение под влиянием каких-то ужасных обстоятельств. Взлетающий Орел попытался разобраться, но потом бросил эту затею; вместо того он решил ложиться спать. И в конце концов сон пришел к нему.

Тем временем в хижине мистер Вергилий Джонс не оставлял отчаянных попыток пробиться сквозь туман, застилающий разум Долорес О'Тул.

– Ты помнишь Николаса Деггла? – спросил он ее.

– Конечно, помню, – вполне нормальным голосом ответила Долорес. – Он мне никогда не нравился. Невелика потеря, подумала я, когда он исчез.

– Он не исчез, Долорес. Он был изгнан. Послушай: если он вдруг появится, не говори ему, что знаешь меня. Хорошо?

– Конечно, дорогой, я ему ничего не скажу, – спокойно отозвалась Долорес. – Вот только то, о чем ты просишь, глупо. Если он, упаси господи, объявится здесь, то сразу же увидит тебя сам.

– Долорес! – воскликнул мистер Джонс. – Завтра я ухожу!

– Я тоже тебя люблю, – ответила Долорес.

Вергилий Джонс в бессилии покачал головой.

– Послушай, Долорес, – снова заговорил он. – Николас Деггл очень зол на меня. Поэтому он не должен узнать, что я любил тебя… люблю тебя. Для твоего же блага.

– Дорогой, – отвечала миссис О'Тул, – о нашей с тобой любви я хотела бы рассказать всему миру. Я хочу кричать об этом так, чтобы по всему острову было слышно. Я хочу…

– Долорес, – взмолился Вергилий Джонс. – Прошу тебя, перестань.

– Я так рада, что ты остаешься, – сказала тогда она. – Я так горжусь тобой.

– Горжусь, – эхом повторил Вергилий Джонс.

– О да, – подтвердила она. – Ты прогнал призрак, насланный Гримусом. Как ловко это у тебя получилось. Больше ничего не случится.

– Нет, – вздохнул мистер Джонс, признавая свое поражение. – Бесполезно.

В эту ночь Вергилию Джонсу приснилась Лив. Высокая смертоносная красавица Лив, которая много лет назад изломала ему душу. Лив стояла в центре водоворота и улыбалась ему, а он падал ей навстречу. Рот Лив зовуще открывался, улыбка все ширилась и ширилась, а он все несся ей навстречу, потом вода ударила его и переломила, как веточку.

За ночь Взлетающий Орел несколько раз просыпался: земля была твердой и бугристой. Чесалась грудь. В полусне он принимался чесаться и, засыпая снова, думал: «Проклятый шрам».

Этот проклятый шрам иногда его просто доводил.

Снова день Марса. Утро. Туман.

Кто-то ласково будил Вергилия Джонса. Он открыл глаза и увидел склонившуюся над ним миссис О'Тул. Долорес улыбалась.

– Пора вставать, любимый.

Вергилий Джонс поднялся с циновки. Сняв с колышка на стене свой старый заплечный мешок, он принялся методично укладывать в него фрукты и овощи.

– Дорогой, зачем тебе все это на пляже? – спросила Долорес. Вергилий Джонс ничего не ответил.

– Мне нужен твой ремень, дорогой, – сказала тогда миссис О'Тул медовым голоском. Вергилий Джонс молча одевался: черный костюм, котелок.

– Долорес, сегодня ремень нужен мне самому.

– Вот как? – округлив губы, вздохнула она. – Если ты так хочешь, обойдусь без него.

Миссис О'Тул взвалила кресло-качалку на горбатую спину.

– Ну же, – ласково позвала она. – Пора.

– Я не могу пойти с тобой, – ответил Вергилий.

– Хорошо, дорогой, – отозвалась она. – Догоняй, как всегда. Увидимся внизу.

– До свидания, Долорес, – сказал он.

Прихрамывая, Долорес с креслом на спине вышла из хижины.

У колодца мистер Джонс подобрал Взлетающего Орла. Индеец повязал себе голову платком и сзади воткнул перо.

– Церемониальный наряд, – пошутил он.

Вергилий Джонс даже не улыбнулся.

– Пошли, – сказал он.

Пустое кресло-качалка стояло на берегу, повернутое спинкой к морю. Рядом с качалкой на серебристо-сером песке сидела Долорес О'Тул и пела свои траурные и просительные песни.

– О, Вергилий, – говорила она. – Я так счастлива.

Где-то на покрытом лесом склоне горы Каф, неслышный и невидимый, за толстым спотыкающимся человеком и его высоким спутником – сначала котелок, потом перо – так они продвигались по заросшим тропинкам, – наблюдал, дожидаясь их прибытия, ашквак.

XVIII

Планета ашкваков, известная также под именем Язлем, обращалась вокруг звезды Целнос в галактике Тучный Мельп, в свою очередь расположенной в плоскости Левсеянна, обжитой ашкваками. Эта плоскость вселенной также иногда называлась Ашкваковское Немезирие.

Одержимость ашкваков в составлении анаграмм не знала границ: от забав с перестановкой букв в названиях до Священной игры всеобщего порядка. Игра простиралась много дальше составления словесных головоломок; могучие мыслительные способности ашкваков позволяли им делать анаграммы не только из предметов окружающего мира, но и из самих себя – последнее считалось довольно сложным ввиду особой гротескности их телесной оболочки. Правила игры назывались Анаграмматика; получить звание Мастера Анаграмматики было величайшей мечтой всех живущих ашкваков.

Понятие «живущий» вообще-то было применимо к ашквакам с большой натяжкой, поскольку они не походили ни на одну из известных нам форм жизни. Ашквакам не требовались ни вода, ни пища, ни атмосфера. Все сведения о внешнем мире они черпали при помощи непостижимого органа чувств, одновременно служащего для зрения, осязания, вкуса, восприятия звуков, запахов и многого другого: это было что-то вроде ауры или эманации, которая окружала их огромные, твердые и бесполезные тела.

Если говорить точнее, типичный ашквак похож на большую слепую квакшу, но с одним принципиальным отличием. Тело ашквака целиком состоит из камня.

История происхождения ашкваков покрыта мраком. Виной их уродства могло быть излучение неведомой природы, опалившее когда-то бесплодную планету Язлем и наделившее обыкновенные камни разумом удивительной силы вместе – по невероятной скорбной иронии – со способностью жить практически вечно в полной изоляции от остального разумного мира. Ибо такова была трагедия ашкваков: ни на Язлеме, ни на других планетах их Немезирия не было живых существ иных видов. Ни животных, ни растений. Не было даже ветра, который мог бы овевать каменные тела ашкваков.

Несколько тысячелетий это обстоятельство, иначе говоря, отсутствие сравнительной шкалы, мешало ашквакам осознать, какая они высокоразвитая цивилизация. Результатом вынужденной изоляции стала некая философская паранойя. Великий Магистр Игры, сам Абаж, спрашивал в прославленных «Вопросах Абажа»: Неужели мы наименее разумная раса в нашем Немезирии? Философия отчаяния: тот, кто уникален, разом и самый большой, и самый маленький. Наш ашквак, сейчас живо наблюдающий за восхождением Взлетающего Орла и мистера Джонса на гору, особенно гордился своим Упорядочением этого последнего и самого знаменитого из Вопросов. Ловко переставив буквы, он получил на языке ашкваков совершенно иную фразу: Взгляните, как велика роль мыслительной элиты; воспользуемся же нашими талантами и Мозговыми долями. Перестановка была выполнена по всем правилам Анаграмматики; новая сентенция не только состояла исключительно из букв прежнего Вопроса, но и обогащала его, привнося концепцию элитизма и его желательности, концепцию определения роли и ее происхождения, а также намечала возможные пути, следуя по которым можно было получить ответ. «Талант» у ашкваков мог означать только одно: мастерство в Упорядочении. Мастерство, породившее Главнейший вопрос, Мастерство, которое надлежало использовать при его разрешении – с помощью Мозговых долей (так именовалось заключенное в теле каждого ашквака бездонное хранилище памяти, где содержался точный отчет о каждом событии, с которым каменному существу пришлось в своей жизни столкнуться).

Нашему ашкваку достались звание Мастера Анаграмматики и последовавшее за этим скромное чествование (ашкваки вообще очень сдержанная раса) – события, которые, можно с полным основанием утверждать, вскружили ему голову, хотя, по правде говоря, у него ее не было.

Здесь нужно отметить, что ашкваки так и не создали никаких традиционных технологий; Священная игра заменяла им все – и науки, и искусство. Философия ашкваков, как можно понять из приведенного выше примера, предпочитала вопросы ответам на них; несмотря на то что Упорядочение нашим ашкваком Вопроса Абажа каким-то образом намекало на его решение, он отлично понимал, что продолжение Упорядочения способно сделать дальнейшие исследования невозможными. Тем не менее наш ашквак, еще в тумане триумфа, решил сделать шаг в сторону ереси. Он положил начало особому ответвлению Священной игры, в конце концов поставившему под сомнение саму Игру. Предложенное им давало наконец ашквакам шанс оценить уровень своей гениальности – или посредственности – сравнительно с другими цивилизациями.

Ответвление называлось Концептуализмом. Вполне возможно, лучше всего оно воплотилось в одном из редчайших Высказываний Абажа: «Я мыслю, следовательно, это существует». Наш ашквак был первым, кто понял, какие грандиозные последствия могут быть у этого утверждения. В понимании Абажа смысл Высказывания сводился к следующему: в мире ни одна вещь не может существовать вне познающего интеллекта, который бы осязал ее мыслью; наш ашквак перевернул эти рассуждения Магистра и постулировал: все, что способен помыслить подобного рода интеллект, должно существовать. Оттолкнувшись от этой гипотезы, он помыслил возможности других Немезирий с доступными формами жизни. Ашкваки не знали, что им делать: то ли восславить этого гения, то ли забросать его камнями. Внезапно их одиночество закончилось. Теперь они были в галактике не одни. Удобное, пусть и немного грустное, уединение вдруг приблизилось к своему завершению…

Дабы успокоить собратьев, наш ашквак концептуализировал Предмет. Предмет должен был существовать в каждом созданном силой мысли Немезирии, и только посредством контакта с Предметом можно было перемещаться между Немезириями. Это должно было дать ашквакам способ контролировать последствия их новой Идеи.

Именно при помощи Предмета наш ашквак вступил в контакт с Гримусом. И попал на остров Каф. Затем, чтобы следить за событиями, самому оставаясь не вовлеченным в них, ашквак упорядочил свое не слишком симпатичное тело и сделался невидимым. И принялся наблюдать.

Наблюдая за тем, как мистер Джонс и Взлетающий Орел неуверенно бредут в гору, ашквак чувствовал нарастающее возбуждение. Его аура прямо-таки трепетала от удовольствия. И было от чего: с самой первой минуты прибытия на остров он чувствовал нехватку важного звена, отсутствие ключевого ингредиента, который должен был уравновесить структуру этого места. Любой ашквак заметил бы это: всякий практикующий Священную игру даже на ранней стадии должен чувствовать меру всех компонентов. У Мастеров это чувство меры перерастало в чутье; едва заметив Орла, наш ашквак сразу же понял, что именно этот человек и есть то самое недостающее звено. Путь этого человека, знал ашквак, должен привести к завершению Упорядочения и острова, и горы. Ашкваку не терпелось узнать, каков будет результат этого Упорядочения.

У нашего ашквака был единственный недостаток: он везде любил совать свой нос (в переносном, по известным причинам, смысле). Занимаясь бесчисленные годы Упорядочением, он уже не мыслил без этого своего существования. До сих пор здесь, на остовое Каф, он удерживался от искушения; теперь же, когда происходила великая развязка, которой остров так долго (бессознательно) ждал, он нашел повод вмешаться.

Вот как он рассуждал:

Знать все, что происходит с островом, можно, только будучи Гримусом.

Конечно, если вы не ашквак.