Заповедей у бога аксона было всего две: бог любил, чтобы аксона воспевали его как можно чаще: в поле, в туалете, во время занятий любовью, если получалось сосредоточиться, а еще он наказал аксона жить отдельной расой и не иметь никаких дел с нечестивым миром. Мне самому так и не удалось уделить богу аксона должного внимания, особенно после достижения половой зрелости, потому что едва мой голос сломался, он стал таким неприятным, что я полностью отказался от песнопений. А потом была Птицепес, которая испытывала огромный интерес к внешнему миру. Если бы не этот интерес, она, возможно, никогда не повстречала бы бродячего торговца по имени Сиспи, никогда не ушла бы из племени, а вслед за ней и я никогда не ушел бы из племени, и все могло бы пойти по-другому. Хотя не исключено, что какой-нибудь Сиспи появился бы все равно.

Теперь позвольте объяснить вам кое-что. Я родился и вырос на горном плато в стране, которая все еще (мне хочется верить в это) носит название Соединенные Штаты или, что более общеупотребимо, Америндия. На плато мы жили на полном самообеспечении: иными словами, там можно было найти всю необходимую для аксона еду. Ни один аксона никогда не спускался с плато на лежащие внизу равнины; после ряда кровавых стычек, в ходе которых нечестивый мир узнал, до чего аксона несгибаемы, он оставил нас в покое. Насколько мне известно, Птицепес первой из аксона побывала на равнинах; и она, несомненно, первой выучила язык жителей нижнего мира, нашла в их жизни вкус и прониклась к ним симпатией.

Для того чтобы понять, почему Птицепес так поступила, необходимо вновь повторить, что оба мы, Джо-Сью и Птицепес, были сиротами. Моя мать умерла за мгновение до того, как я появился на свет, поэтому мое настоящее имя – Рожденный-от-Мертвой. Меня называли Джо-Сью, уберегая от боли. Хотя насколько безболезненно можно двадцать один год носить имя гермафродита, которое заставляет любую симпатичную тебе женщину с отвращением шарахаться от тебя из страха нарушить табу, предоставляю вам судить самим.

Отец умер вскоре после матери, оставив меня на полном попечении Птицепес, которой тогда было тринадцать. Имя Птицепес не было дано ей при рождении. Настоящего имени моей сестры я ни от кого ни разу не слышал. А когда ей исполнилось шестнадцать, она сама выбрала себе имя воина.

Подобное редко случалось среди аксона, но нужно сказать, что после смерти родителей мы с сестрой Птицепес не пользовались среди сородичей горячей любовью. Дело вот в чем: сироты у аксона словно дворняжки среди породистых гончих. После того как наш отец скончался, мы сделались все равно что париями, а наши особенности только ухудшили наше положение.

Птицепес всегда была свободолюбива. Я говорю это с некоторой завистью, поскольку сам таким никогда не был и сейчас не такой. Условности никогда ее не волновали, и она всегда избегала искусственности. В детстве ее тянуло к луку и стрелам, а печь и котел она, к ужасу старейшин, терпеть не могла. Для меня это стало большой удачей. Это означало, что она может добывать для нас еду. Это означало, что на охоте она была не хуже большинства молодых мужчин. Птицепес была прирожденным добытчиком. Добытчиком с грудью. А таких у аксона было принято ненавидеть.

Я взрослел, и неодобрение становилось все более явным. Стоило мне появиться у колодца, как все разговоры мигом смолкали. Когда шла Птицепес, мужчины поворачивались к ней спиной. Задрав носы, аксона как могли подвергали нас самому безжалостному остракизму. Изгнать нас из племени они не имели права – никаких преступлений мы не совершали. Но они могли не любить нас, и так они и делали.

– Ну что ж, – сказала Птицепес в день моего шестнадцатилетия (каким же юным и беспомощным шестнадцатилетним мальчиком я был!), – если они не желают иметь с нами дело, то мы спокойно обойдемся без них.

– Да, – отозвался я, – обойдемся без них.

Я сказал это печально, потому что, хоть и легко поддавался влиянию сестры, тайное юношеское желание быть принятым своими было во мне очень сильно.

– Мы просто найдем себе друзей где-нибудь еще.

Птицепес проговорила это небрежно, но определенно с вызовом. Было видно, что она размышляла об этом годами. Эта фраза должна была изменить наше настоящее, наше будущее, всю нашу жизнь. Само собой, Джо-Сью не стал спорить со своей взрослой, опытной мужественной сестрой.

Меня Птицепес никогда ни в чем не обвиняла, и только после того, как она ушла, я узнал, что главной, истинной причиной нашей оторванности от племени было не наше сиротство, не ее мужеподобие и поведение, не то, что она выбрала себе имя воина, в общем, совсем не она сама. Это был я, Джо-Сью.

Оснований было три: мой неопределенный пол, затем обстоятельства моего рождения и, наконец, цвет моей кожи. Рассмотрим все по порядку. Родиться среди аксона гермафродитом – это очень большая неудача. Я был чудовищем. Дальнейшее мое развитие из среднеполого существа в «нормального» мужчину было сродни черной магии. Это никому не понравилось. В моем появлении на свет из мертвого чрева видели дурное знамение; коли я принес смерть уже в тот момент, когда родился, то она, похожая на стервятника, должна была сидеть у меня на плече, куда бы я ни пошел. Теперь что касается цвета моей кожи: аксона – темнокожая и низкорослая раса. По мере того как я рос, становилось ясно, что по необъяснимым причинам я буду светлокожим и высоким. В дальнейшем это генетическое отклонение – белый цвет кожи – привело к тому, что сородичи начали бояться и сторониться меня.

Нас боялись, поэтому в их отношении к нам была толика уважения. Меня считали уродом, поэтому в их отношении к нам была толика презрения.

Само собой разумеется, что мы с Птицепес были очень близки. Она никогда не говорила мне, насколько сильно страдала из-за моих ненормальностей. Это был знак ее любви ко мне.

Так, сам того не осознавая, я с ранних лет готовился к путешествию на остров Каф. Я был изгоем в племени, отгородившемся от внешнего мира, и цеплялся за любовь к сестре, как утопающий за корягу.

В тот день, когда Птицепес произнесла непроизносимое, она открыла мне свою тайну.

– Однажды, когда мне было меньше лет, чем тебе сейчас, я спускалась Вниз, – сказала мне она.

Я был потрясен. В те времена мысль о нарушении законов аксона еще потрясала меня.

– А когда мне было столько же, сколько тебе сейчас, я отправилась в город, – продолжила она, – и подслушивала под окнами одного места, где люди собираются, чтобы поесть. Там внутри была поющая машина. Машина пела песню о существе под названием птицепес, умном, жестоком. Машина боялась этого существа. И я подумала: мне прекрасно подойдет это воинское имя.

Все еще не оправившись от потрясения, я спросил:

– А как же Демоны? – Мой голос сорвался. – Как ты сумела уберечься от Кружащихся демонов?

Птицепес тряхнула головой.

– Это оказалось несложно, – с пренебрежением бросила она. – Кружащиеся демоны – это просто воздух и ничего более.

С того дня она бывала в городе много раз. Она возвращалась и рассказывала о движущихся картинках и быстро движущихся машинах; о машинах, которые дают пищу и питье, о бесчисленных толпах людей… У меня никогда не хватало смелости совершить вместе с нею путешествие в город. Кстати, именно там, в городе, сестра узнала о смысле двадцать первого дня рождения.

– В этот день ты докажешь, что ты воин, – сказала мне она. – Ты отправишься в город. И что самое важное, ты отправишься в город один.

В этот же день сестра встретила мистера Сиспи и получила от него вечную жизнь.

Как я уже говорил, этот важный день начался для молодого человека по имени Джо-Сью совсем недурно. Но едва он окончательно проснулся, все пошло наперекосяк.

III

У Джо-Сью был день рождения: я поднялся и вышел из вигвама наружу. Небо было ослепительно голубым. Плато, усеянное красно-коричневыми вигвамами, было сочно-зеленого цвета – оно одиноко торчало над насыщенно-красным, бесплодно-коричневым миром большим зеленым пальцем. Если Кружащиеся демоны и кружились внизу, они не могли поймать меня, и с миром все, казалось, было в порядке.

На выступе скалы сидела Птицепес, зрелая женщина тридцати четырех лет, трех месяцев и четырех дней от роду, одетая в лохмотья. Черные волосы закрывали ее оливковое лицо. В руках у Птицепес были две небольшие бутылочки. Та бутылочка, которую она держала в правой руке, была наполнена ярко-желтой жидкостью. А та бутылочка, которую она держала в левой руке, была наполнена ярко-голубой жидкостью. Везде неистовствовали яркие краски. Кроме моей кожи. Я почувствовал, как облако заслонило солнце.

Сестра склонилась над своими сокровищами, и блеск возбуждения на ее лице развеял мрачный момент.

– Сегодня я опять была Внизу, – сообщила она. – Хотела посмотреть, спокойны ли сегодня Кружащиеся демоны. Они спокойны. Все тихо.

Голос Птицепес звучал рассеянно, она не сводила глаз с ярких бутылочек.

– Где-то на полпути отсюда в город я повстречала человека, – продолжила она задумчиво. – Он дал мне это.

– Что это? Кто этот человек? Зачем он дал тебе это?

– Он бродячий торговец. Его зовут мистер Сиспи. Очень приятный человек. А имя смешное, Сиспи. Он дал мне это, потому что я сама попросила.

– Но что это такое?

– Эти зелья позволят мне остаться молодой, – ответила Птицепес и сжала пузырьки еще крепче. – По крайней мере желтое.

Она показала мне бутылочку с желтой жидкостью.

– И как долго ты будешь молодой? – спросил я робко. Тень снова нашла на солнце.

– Вечно, – ликуя воскликнула сестра и разрыдалась от страха и радости.

Я обнял Птицепес и, мокрый от ее слез, задал новый вопрос:

– А что будет, если выпить голубого зелья?

Она ответила не сразу.

Даже теперь, когда я стал сильно старше, я не могу сказать определенно, что означает слово «маг». В тот день для Джо-Сью, рожденного и выросшего в индейском племени, где магия постоянно вплеталась в повседневную жизнь, оно обозначало кого-то, кто, по-видимому, обладал силами или знанием, которых у самого Джо-Сью не было. Возможно, другого смысла у этого слова просто нет; и с этой точки зрения для Джо-Сью и Птицепес, какими они были тогда, мистер Сиспи, вне всякого сомнения, казался магом. Вот как Птицепес описывала свою встречу с ним: