– Я сидела за камнем и высматривала Кружащихся демонов и вдруг позади меня раздался голос он шептал СИСПИ СИСПИ я обернулась быстрей всякого демона и увидела его там и он знал мое имя. Птицепес прошептал он, и это прозвучало так резко потому что говорил он так мягко и вздыхал словно ветерок но весь мир был его шепотом и это было как заклинание. Птицепес ты красива, спросил он, и если он так спросил то так оно и было и потому я ответила, да да я красива раз ты так говоришь и он сказал да ты красива но Птицепес ты умрешь и это прозвучало так же резко как и мое имя и я заплакала. Сиспи, плакала я, Сиспи. Но такая у него была улыбка в ней было солнце и лето тоже он улыбнулся и я больше не хотела плакать. Мир полон тайн, сказал он, и сюрпризов. Вот я говорю Сиспи у тебя за спиной и удивляю тебя. С секретом в мешке. Я странствую, сказал он, и ищу таких как ты а такие как ты ищут еще таких же и передают им мой маленький секрет. Красота его такова: с его помощью ты сохранишь свою красу, ты не умрешь, ты получишь дар времени и сможешь добраться до всего, что захочешь увидеть, и отыскать все, что захочешь узнать, совершить все, что захочешь сделать, стать всем, чем хочешь быть. А страшное в нем таково: все, кто владеет секретом, в конце концов хотят от него отказаться, однажды они падают на землю под его тяжестью, как под той последней соломинкой, которая переломила спину верблюду и заставила его пройти сквозь игольное ушко. Потом он дал мне эти зелья: желтое для солнца, света и жизни, а голубое – для вечности, покоя и освобождения, когда оно мне понадобится. Жизнь – в желтой бутылочке, а смерть – голубая, как небо, ледяная и голубая, как сталь, так он сказал. Он выглядел очень плохо: бедное платье торговца, а за спиной тяжелый мешок с заплатками, на которых были рисунки, и он повернулся, чтобы уйти. Тогда я сказала ему, что у меня есть еще брат по имени Джо-Сью, или Рожденный-от-Мертвой, и что сегодня он становится мужчиной – может быть, у тебя есть секреты и для него? Для юного Рожденного-от-Мертвой, сказал мистер Сиспи, у меня тот же секрет, что и для тебя. И прежде чем уйти совсем, он сказал еще: для тех, кто не выпьет из голубой бутылки, есть только одно место на свете, других я не знаю; я отправлюсь туда сейчас, и однажды, если ты не станешь пить из голубой бутылки, ты сможешь пойти туда вместе со мной. И он добавил напоследок: скажи своему брату Рожденному-от-Мертвой, что все орлы в конце концов прилетают в гнездо, а все моряки в конце концов сходят на свой берег. СИСПИ СИСПИ, прошептал он ветру, потом содрогнулся и исчез.

Птицепес обычно не была столь многословна, поэтому Джо-Сью удивился бы, услышав из ее уст такой длинный рассказ, даже если бы она говорила о погоде. Ну а так история просто сразила его наповал. Птицепес засунула руку в глубокий карман своих лохмотьев и выудила оттуда вторую пару пузатых бутылочек, точно таких же, как те, что она гордо показывала недавно. Это были его, мои бутылочки. Желтая с вечной жизнью и голубая с вечной смертью. Джо-Сью схватил подарок и убежал с ним в вигвам, где откинул лежанку, на которой спал, выкопал в земле ямку и зарыл туда бутылочки. Когда он снова вышел наружу, желтая бутылочка сестры была пуста, а осколки голубой валялись на камне, где сидела Птицепес.

– Смерть, – проговорила она. – Смерть смерти.

Джо-Сью из своих бутылочек не сделал ни глотка. Вскоре это должно было разделить их.

После долгого молчания, во время которого расстояния растянулись, как вселенные, во все стороны, Птицепес наконец заговорила со своей обычной решительной суровостью:

– А теперь ступай, Джо-Сью. Ступай в город.

И я спустился с плато аксона на равнину Кружащихся демонов, которых я был приучен бояться; но невысокие вихри, которые возникали на этой бесплодной равнине, вскоре оказывались, как и говорила сестра, обычным ветром, поэтому, без труда уклоняясь от них, я добрался до города без приключений. В городе я увидел автомобили, и прачечные, и музыкальные автоматы, и одетых в пропыленную одежду людей с каким-то отчаянием в глазах; я увидел, как все это скрывается за дверями и заборами и таится в коридорах, но сам, думаю, оставался незамеченным. В конце концов я насмотрелся вдоволь; то, что я видел, навсегда заразило меня, хотя я еще не понимал этого, точно так же, как была заражена Птицепес.

И в городе жили белокожие люди.

На обратном пути со мной произошел любопытный случай. Я заметил на камне, примерно на высоте плеч, сидящего орла, который смотрел прямо на меня. Не скрою, что я остановился как вкопанный. Это был взрослый, жестокий на вид орел чудовищных размеров. Я медленно, очень медленно подходил к птице все ближе и ближе. Орел не шевелился и не выказывал страха, будто ожидал моего прихода. Я протянул к орлу руки, и птица мирно прильнула ко мне. Еще одно поразительное событие этого поразительного дня. Несколько мгновений я держал орла и гладил его, а потом вдруг птица – и это было так же неожиданно, как и ее прежнее спокойствие, – начала яростно вырываться. Само собой, я моментально раскрыл объятия, но орел уже успел оцарапать мне грудь своим могучим клювом. Потом он улетел. Я долго смотрел птице вслед; можно сказать, частица меня улетела вместе с орлом.

– Взлетающий Орел, – раздался у меня за спиной голос Птицепес. Она видела все, что произошло. – Вот подходящее имя для тебя. Взлетающий Орел. Зачем иначе этот орел, прежде чем напасть на тебя, подошел к тебе? Это твое воинское имя и никак иначе, – добавила она.

– Взлетающий Орел, – громко сказал Джо-Сью. – Да.

– Этому имени нужно соответствовать, – сказала Птицепес.

– Да, – ответил я.

– И теперь самое время начать, – сказала она.

Птицепес легла на камень, с которого она наблюдала за моей встречей с орлом, и высоко задрала свою потрепанную юбку.

Так в один день я получил возможность жить вечно, нарушил закон аксона, получил благодаря знамению воинское имя и потерял девственность с собственной сестрой. По мне, так всего этого вполне достаточно для того, чтобы почувствовать: когда тебе исполняется двадцать один год, начинают происходить особенные вещи.

IV

Шаман вошел в вигвам Взлетающего Орла с магическим посохом в руках, которым он потряхивал с видом мрачного школьного учителя-садиста, полный глубокого сожаления о том горе, которое он любил причинять. Шаман говорил, что любит причинять боль другим, только когда его к этому вынуждает долг, потому что он любит свою работу. Шаман походил на огромного неуклюжего моржа c бусами, а Взлетающий Орел был для него напряженной, молчаливой и тихой устрицей.

– Прошу простить за вторжение, – скорбным голосом произнес шаман. – Но мне кажется, нам нужно обсудить одно деликатное дело…

(Взлетающий Орел обратил внимание на рот шамана – по его углам была видна слюна.)

– Гм, – продолжил шаман. – Не знаешь ли ты случайно, где… она?

Как и большинство аксона, шаман не хотел признавать право Птицепес на воинское имя; и так же, как большинство аксона, он забыл, как ее звали раньше.

– Нет, – ответил Взлетающий Орел. – Но здесь ее нет. У аксона ее нет.

– Совершенно верно. Надеюсь, ты понимаешь, что это ставит нас с тобой в довольно неловкое положение? По отношению к закону, так сказать.

Все было очень просто. Исчезновение Птицепес означало, что Взлетающий Орел, следующий за ней по старшинству и единственный член ее семьи, должен держать ответ перед племенем. Поскольку нарушительницу закона нельзя было наказать, ее вина ложилась на Взлетающего Орла. Наказание было только одно: изгнание.

То, что Птицепес сказала ему перед уходом, сводилось к следующему: «Сегодня я снова видела Сиспи. Мы уходим». Сказано это было еще в предрассветные часы. И только потом Взлетающий Орел сообразил, что лет ему сейчас ровно столько же, сколько было сестре в день, когда она впервые повстречала бродячего торговца. Тридцать четыре года, три месяца и четыре дня. Словно его будущее вдруг соприкоснулось с ее прошлым.

Уход сестры стал неожиданностью для Взлетающего Орла, однако они стали отдаляться друг от друга еще с тех пор, как он отказался выпить желтый Эликсир. Взлетающему Орлу было тошно видеть, что его сестра застыла в неизменном возрасте: каждая клетка день за днем в точности воспроизводилась, каждый выпавший волос на голове заменялся новым. Что касается Птицепес, то для нее видеть, как младший брат медленно, но неуклонно становится ее ровесником, было постоянным отказом от себя и от принятого ею когда-то решения. Знакомство с желтым Эликсиром стало главнейшим событием ее жизни, но тут Взлетающий Орел отказался следовать за ней.

Они даже несколько лет не занимались любовью; и им обоим очень этого не хватало. Теперь, подумал Взлетающий Орел, у нее есть Сиспи. Женщина бродячего торговца – какой грустный финал.

Шаман откашлялся. Взлетающий Орел заставил себя прислушаться к его витиеватым словоизлияниям.

– Здоровье, – сказал морж напыщенно, – очень хитрая штука. Ужасно хитрая. Весь фокус вот в чем: для полной уверенности нужно всегда оказываться на шаг впереди. Это еще сложнее, чем крадущийся микроб, если, конечно, ты понимаешь, о чем я. Нужно успеть поймать червя, прежде чем он извернется, хм-хм.

Аксона были просто одержимы здоровьем и чистотой. На эту тему у них в запасе имелось больше метафор, чем у самого дикого ипохондрика.

– Боюсь, что сейчас (лицо шамана превратилось в трагическую маску) остов преступления категорически против тебя, дружище.

– Состав, – подал голос Взлетающий Орел.

– Вот именно. Категорически против. Температура поднимается. Плато лихорадит, если ты улавливаешь мою мысль. Кое-кто даже советует прибегнуть к небольшому кровопусканию (губы шамана слегка скривились в изящном отвращении), но, конечно, я не совсем согласен с этими людьми. Прошу заметить, я понимаю их точку зрения. Просто не могу согласиться. Должно быть, мешает мое либеральное воспитание.

– Что вы предлагаете? – поинтересовался Взлетающий Орел.

– А? Что я предлагаю? Ага. Стало быть, ты хочешь это знать? Процитирую одну из заповедей аксона, и поправь меня, если я ошибаюсь: «Все, что Неаксона, Нечисто». Боюсь, мы не можем позволить заразе находиться здесь, пойми. Она распространяется быстрее лесного пожара. Не успеешь оглянуться, как, бац, появляется болезнь. Дело, естественно, не в тебе. Всегда думал, что ты скорее жертва, чем преступник. Но вот как все обернулось, и ничего не поделаешь, боюсь, из-за нее тебя ждет наказание. И если уж на то пошло, возможно, ты уже заражен.

– Так что вы предлагаете?

– Я тебе скажу. Я тебе СКАЖУ. Сегодня вечером, после наступления темноты – следишь за моей мыслью? – почему бы тебе не уйти куда глаза глядят? Это избавит всех нас от кучи неприятных сцен. Вот что я предлагаю. Подумай об этом. Мне очень жаль, что так вышло.

Оставшись в вигваме один, Взлетающий Орел откинул циновку и принялся копать ножом землю. Вскоре они обе уже были у него в руках: и желтая, и голубая.

– Если уж мне суждено жить дальше на равнинах, – сказал он себе, – то по крайней мере у меня будет одно преимущество.

И он выпил Эликсир жизни до дна. Вкус у него был горько-сладким. Голубую бутылочку Взлетающий Орел спрятал в карман.

Выше я уже упоминал, что жизнь с аксона во многом подготовила меня к острову Каф. В частности, таким образом: она научила Взлетающего Орла тому, что в одержимости есть сила.

Город назывался Феникс, потому что когда-то давно он восстал из пепла другого города – тот был гораздо больше и тоже назывался Феникс, но его уничтожил великий пожар. Никто не знал, почему старому городу дали такое имя. Новый Феникс был значительно меньше предыдущего.

Проезжая по улицам таких городков, как Феникс, Ливия Крамм внимательно за всем наблюдала, хотя и напускала на себя вид томный и скучающий. Миссис Крамм была хищницей в обличье человека: с совершенно нездоровой алчностью она насыщалась любовным пылом мужчин. Она выжала все жизненные соки из несчастного мистера Крамма, несуразного миллиардера небольшого роста и в очках, после чего он, шепча слова благодарности, испустил в ее сокрушительных объятиях дух и оставил ей все свои миллиарды. Кроме того, мистер Крамм оставил молодой супруге свои автомобили, лошадей, поместья в Америндии и на Кавказе и, что самое главное, яхту. А если в мире и существовало нечто, способное соблазнить миссис Крамм сойти на время с пути соблазна, это было море. То была их общая с мистером Краммом любовь: единственная их общая любовь.

– У мистера Крамма, – частенько говаривала миссис Крамм в те дни, когда еще не облагородила свою речь, – была излюбленная морская шутка. Если вдруг моряк на корабле почувствует себя грустно или растерянно, так заявлял мистер Крамм, ему нужно вспомнить про нежности. Понимаете, промежности. У него было ужасное чустваюмара. Он, в некотором смысле полиглот, называл меня своей юнгфрау. А когда я однажды спросила, почему он так меня зовет, то он моментально ответил: мол, детка моя, называть тебя фройляйн уж никак нельзя! Хоспади, вот такое чустваюмара. Я люблю остроумных мужчин. Особенно тех, у которых есть морское прошлое.

В тот день, когда миссис Крамм повстречала Взлетающего Орла, она была уже гораздо более изысканна и менее разборчива. Она любила мужчин молодых, но не слишком; высоких, но не слишком; светлокожих, но с легким темным оттенком. Другими словами, она принимала их такими, какими они были. В городах вроде Феникса она всегда внимательно за всем наблюдала, поскольку в таких местах было полно достаточно молодых, достаточно высоких безнадежно неустроенных кандидатов любых оттенков.

При виде Взлетающего Орла сердце Ливии Крамм учащенно забилось. Охотничий азарт никогда ей не приедался. Вот это да, мелькнула у нее в голове мысль.

– Эй, ты, большеглазый, – позвала она. – Ку-ку.