Марк Качим: Чудодей

Глава 1

Девушка была красивой. Когда-то при жизни, конечно, не сейчас. В кровавом месиве на белой коже не было ничего красивого.

– Первая? – поинтересовался я у Старосты, ставя на землю свой походный туесок^[1].

– Пятая за год… – Староста виновато потупился. – Не серчай, бачко^[2], мы ж тока мест сообразили, что тут чудодей нужен. Сразу за вами и послали.

– Добре, – я кивнул. Можно подумать, меня хоть когда-нибудь звали вовремя.

Заметил я и то, с каким усилием Староста назвал меня «бачко». В том тоже не было его вины: сложно величать так человека вдвое моложе себя. По крайней мере, на вид моложе. Бороду что ли все-таки отрастить?.. Еще бы росла она, зараза.

Открыв туесок, я вытащил из крепления на крышке пузырек и закапал в глаза растворенную в маковой росе чудь. Иные чудодеи сыпали ее в глаза прямо сырую, но я предпочитал более мягкое воздействие. И более дозированное – а то как надуешь больше, чем надо, так бдишь потом всю ночь да чудищ всяких по углам высматриваешь.

– Есть у вас здесь буява^[3] какая поблизости? – поинтересовался я, ненадолго закрывая защипавшие глаза.

– Как не быть? – удивился Староста. – Село, чай, большое. И с соседних сел у нас покойников хоронят. Да токо с другой она стороны. Через село все да через лес.

– Для чудищ, что людей по ночам убивают, и семь верст – что твоя дорожка до сараю, – ответил я рассеянно и наконец огляделся.

Кровь. Много крови. Чудь всегда подсвечивала именно кровь – хоть старую, хоть свежую. Ярко-алая, она мерцала, манила в сгустившившемся и посеревшем воздухе. Все было неважно для порождений чуди, кроме крови. И самой чуди…

– Списочек бы мне, – сказал я и, не удержавшись, потянулся к особливо крупному сгустку чуди на жирном сочном листе клена. Староста меня не понял. – Перечень, говорю. Кто у вас тут из чудищ обитает. Вижу, что немало.

– Ну так эта… – Староста замялся, прикидывая в уме. – Так все, поди, как у всех. Суседки^[4] в каждом доме, дворовые, овинники… Ну да те в лес не ходют. С бабаем^[5] местным баган^[6] наш договорился. Чтоб тот скотину не пугал, да и девок заодно. Даже свой вазила^[7]-табунник у нас живет. Говорю ж: село большое у нас. А в окрестностях все по мелочи – ауки^[8] мелкие да багники^[9] на болоте.

– А лешаки? – я уже не мог остановиться – все собирал и собирал щедро рассыпанную по поляне чудь в серебряную табакерку, всегда готовую для таких дел.

– Да какие тут лешаки! – отмахнулся Староста. – Леса сплошь исхоженные, тропинками изрезанные. Грибов да ягод едва лукошко наберешь. Лесавок^[10] если парочка, да и те хоронятся от людей. У нас-то только чудицы остались, чудищ-то сто лет, поди, как не видали, а уж чудовищ и подавно.

Про волколаков и прочую хищную чудскую фауну я спрашивать не стал. Как и пугать старика своим нездешним говором. Чудь – она ведь на многое глаза открывала. Например, на то, что родной мой мир, которому я уже лет тридцать как успешно помогаю, далеко не единственный.

– Добре, – повторил я, стараясь говорить покороче. – Ты иди, уважаемый, до дому. Выделите мне хатку какую, я у вас погощу. А покамест осмотреть мне тут надо. Авось увижу что интересное…

– Так ждет вас хатка-то! – обрадовался Староста. – Справная хатка у нас для вашего брата есть, баньку уже затопили, стол накрыли. Ждем вас, чудодей-бачко, воротайтеся побыстрее.

И, отвесив мне поклон до самой посыпанной чудью травы, он поспешно запрыгнул на толстенькую кобылку да и уехал прочь.

Я проводил его завистливым взглядом: мой компаньон лошадей не любил… Точнее, лошади не любили его и наотрез отказывались везти нас обоих хоть верхом, хоть в телеге. Только в крытой кибитке, которую мой помощник мог окрестить временным домом и оплести своими чудскими чарами, мы могли перемещаться с относительным комфортом – в таком виде лошади нас не боялись, чувствовали, что чудь наша добро несет.

– Вылезай, – я засунул руку в туесок и похлопал по большой скудельнице^[11] на дне. – Работа тебе, – и поднял тяжелую глиняную крышку.

В изломанном чудью свете солнца было хорошо видно, как из широкого горла скудельницы высовываются тонкие, покрытые короткой шерстью лапки, хватаются за край туеска и вытягивают на свет круглое, полностью покрытое длинным мехом тельце.

Легко, словно кот, подскочив, мой помощник выпрыгнул на траву и, как и всегда в таких случаях, немедленно начал трястись, переступая с лапки на лапку. Лес, траву да сырую землю Батаня^[12], как любой домовой, совершенно не любил, но за много лет наших скитаний привык. Но все равно первое прикосновение доставляло ему заметный дискомфорт.

Оставив Батаню собираться с духом, чтобы начать бегать вокруг и собирать на свою шерсть рассыпанную вокруг чудь, я приступил к настоящему осмотру.

Все порождения чуди – от мелких чудиц до огромных чудовищ – оставляли после себя характерные следы. На всех на них чудь лежала плотным слоем и в момент резкого движения слетала – с кого просто осыпалась пылью, с кого слезала ошметками, стекала каплями или рассыпалась во все стороны острыми сверкающими иглами. Свойства ее от вида и формы совершенно не зависели, вот только твердые и крупные частицы собирать было не в пример легче. Хотя мне лично жаловаться не приходилось – всю самую сложную работу делал для меня Батаня. И именно благодаря ему мои запасы чуди не приходилось пополнять путем долгой и сложной охоты на опасных чудовищ.

Сегодня же я планировал поживиться. То, что осталось от бедной девушки… Накрыть ее надо, что ли? Вот только чем… Не собственным же тулупом. Ладно, Староста пришлет потом людей. Главное – сотворить с ней такое мог только кто-то крупный. Волколак, леший или взрослый матерый ляд^[13]. А значит, и чудь с них осыпалась щедро. Даже странно, что со всего леса еще не сбежались духи послабее, чтобы собрать бесхозное богатство. Или…

Я нахмурился. Сколько я ни вглядывался в траву, сколько ни ходил по поляне туда-сюда, но так и не нашел ничего крупнее той капли на кленовом листе – вот только та была размером с лесной орех, не больше, и легко поместилась в моей табакерке, приспособленной для быстрого сбора чуди.

Та же чудь, что была рассыпана на поляне, не была результатом нападения – она копилась тут естественным путем, словно хвойный опад под деревьями или пыль на печной полке.

– Да кто же тебя убил-то?.. – спросил я у мертвой девушки с досадой.

Растащить чудь лесные обитатели просто не смогли бы – в лесу духи сильные, здоровые. Так, по мелочи отщипнут, прилепят на шкурку, да пойдут мимо. А из деревни никто добраться бы не успел, даже если бы осмелился. Получалось одно из двух: либо девушку убивали медленно, не делая резких движений, либо сотворившее это чудище было истощено, и чуди на его теле было так мало, что держалась она намертво.

Я посмотрел на Батаню. Он уже радостно резвился на полянке, собирая чудь, как мокрая тряпка – рассыпанную по столу муку. Я же вернулся к девушке. Раз очевидных для чудодея следов найти не удалось, стоило попробовать попробовать найти следы, очевидные для простого человека. Ну то есть как «найти»… Искать ничего не пришлось – все было, так сказать, на поверхности. Ужасные раны на гладкой коже были не рваными, не кусанными, а какими-то будто резаными. Я видел такое очень давно, еще во время обучения, когда чудь открывала мне тайны этого мира со всей его красотой и жестокостью.

В том мире чуди уже почти не осталось, ее приходилось брать с собой в тяжелых серебряных крынках – ни другой какой металл, ни хорошо обожженная глина, ни даже отличное прозрачное иномирское стекло не могли удержать ее в плену достаточно долго. Но мир без чуди не означал мира без чудовищ, вот только раны они наносили не когтями или зубами, а хорошо заточенными ножами с чересчур тонким лезвием и с ручкой из неприятного искусственного материала. Хотя, по правде, все в этом мире было каким-то неприятным, отталкивающим. И при том странно притягательным. Настолько, что я провел там много времени. Слишком много.

На всякий случай я еще раз обошел не только саму поляну, но и углубился в лес. Там тоже не было никаких следов крупных чудищ, да я их уже и не искал. Теперь меня интересовали следы в осевшей на травах да кустах чуди. Более размытые, рваные, без четких очертаний и краев, они все равно были похожи на те, что оставляют копыта да лапы в рыхлом снегу. Лесная косуля, вепрь, заяц, лиса, молодой лось – их следы я различал прекрасно, хоть не был ни охотником, ни следопытом. А вот зверя покрупнее не разобрать. То ли медведь, то ли корова заблудшая, то ли человек. А может, и вовсе песья стая догонялки затеяла да стрясла тут все с веток, словно Хозяин Леса продирался. Верно Староста сказал – больно хоженые тут места. Кто угодно ошиваться может, хоть зверь, хоть ребенок заигравшийся, хоть балий^[14]-травник, по чудскую траву охочий.

Когда я вернулся к туеску, Батаня уже схоронился в своей скудельнице. Тяжко ему было под открытым небом, непокойно. А уж когда меня рядом не было – и подавно. Прилипшая к длинной шерсти чудь сияла синим светом, отчего казалось, будто крышка парила над горловиной горшка.

– Ну пойдем поглядим, что тут за деревня… – сказал я ему и прикрыл крышку плотнее.

Глава 2

Уже темнело, и идти по лесной дороге мне было страшновато. Чудища редко нападали на людей, а уж на чудодеев – и подавно. Это если б они тут вообще водились. Но на девушку же все-таки напали… Да и в принципе. Ночь в любом мире, хоть чудовом, хоть без, была временем, когда нечисть любого происхождения выползала из своих углов.

До околицы мы добрались глубоко заполночь. Я уже давно привык везде ходить на своих двоих, но все равно каждый раз отчаянно мечтал о какой-нибудь не ведающей страха лошади. Или железной повозке, как в Бесчудье. Самоходной, на колесах. Я ее всегда слегка опасался, но пользовался с превеликим удовольствием. Особенно той, которую можно было вызвать прямо к хате. Здесь вызвать можно было разве что ездового беса, но тратить на это запасы чуди я стал бы только в том случае, если это был бы единственный способ спасти свою и Батанину шкуры.

Помеченную чудовским знаком хату я нашел быстро. Это было хорошо, это было правильно. Чтят местные чудодеев, держат для нас угол.

Двор был чисто выметен, да только все равно сразу стало ясно, что хата нежилая: ни следов дворового перед крыльцом, ни жирных клякс лапок банника на окнах бани. Еще бы домового в хате не оказалось – и будет нам с Батаней раздолье. Не то чтобы я не любил домашних чудиц, но характером те были ровно как и люди – все разные. Кто-то хоронился от нас, не показываясь, а кто-то встречал у порога да расспрашивал до утра о всяких разностях. Бывало, кто и злом встречал, но на тех Батаня быстро управу находил. Домашние-то чудицы слабенькие были – только своя чудь на них и была, другой взять неоткуда. Порой совсем мало ее на них налипало, едва различишь вообще в темноте. Мой же Батаня даже после вычесывания светился во тьме как огромная синяя лучина.

Но сегодня меряться чудью не пришлось – хата оказалась девственно пуста. Батаня нетерпеливо высунулся из туеска и тут же деловито побежал опутывать сени своими чарами.

– Ты особо не старайся пока, быть можно, мы тут и не задержимся, – сказал я ему, но куда там.