Лариса Петровичева: Принеси мне, ворон, кость

Пролог

– Прошу вас…

Девушка лежала на земле так неподвижно, что в какой-то момент он подумал: это статуя, созданная гениальным ваятелем. Это не кожа, а мрамор, который светится и дышит, познав руку мастера, обратившись из грубости вещественного ничто в жизнь.

Потом он все-таки заметил движение: девушка пока еще дышала, обнаженная грудь поднималась и опускалась, соски затвердели от холода – и он даже испытал мгновенное разочарование.

Впрочем, оно быстро прошло.

Он посмотрел на небо: собирался дождь. В этом году лето почти ничем не отличалось от осени, горожане даже не убрали пальто и плащи, скользили по улицам угрюмыми тенями.

Нет, отвлекаться не следовало. Когда создаешь слово, способное раздвигать границы между мирами, ты не должен думать о пустяках.

Бескровные девичьи губы шевельнулись, и он услышал едва различимый шепот:

– Пожалуйста, нет…

Он склонился над девушкой, заглянул в свежее юное лицо – еще вчера она улыбалась, выбирая новое платье, и жизнь расстелилась перед ней пестрым цветочным ковром. Нежная, хрупкая, невинная – вскоре она, как и остальные, обретет твердость и суть.

Зазвучит. Займет свое место в общем хоре.

– Ты ни в коем случае не должна бояться, – ободряюще произнес он. – Тебе не будет больно, я обещаю. Просто подожди, и ты все поймешь.

Он вынул нож и с аккуратной осторожностью каллиграфа вычертил на девичьей груди руну Азгар. Заструилась кровь и сразу же хлынул дождь, размывая ее ручейками.

– Азгар, – произнес он, убирая нож. – Возвращение мертвого в мир вещей. Пятая.

Удар должен быть милосердным – в конце концов, ему никогда не нравилось заставлять кого-то страдать. Чужие мучения его не радовали; он с презрением относился к душегубам, которые наслаждались страданиями своих жертв.

Удар был быстрым: огонь сорвался с кончиков пальцев, рассеялся, и девушка шевельнула губами, каменея в небытии.

Вот теперь она стала статуей. Огонь погас, остался камень.

Он выпрямился, поправил капюшон плаща. Ну что за погода? Бесконечный дождь и холод. Того и гляди, снег пойдет, и это в августе. А еще…

Он обернулся, но никого не увидел. В лесу было глухо и пусто. Грибники и охотники сидят по домам, носа не высовывая наружу.

Тогда откуда взялось это ощущение чужого взгляда на спине? Он чувствовал, как кто-то смотрит: испуганно, потрясенно.

Незримый наблюдатель смотрел, не в силах оторвать глаз. Не зверь, не дух, не смерть сама – просто человек, молодая женщина; чем дольше она смотрела, тем ярче вставал ее образ.

И наблюдательницу надо было найти – чем скорее, тем лучше.

Его служение не нуждалось в свидетелях.

Глава 1

На рассвете ее ударило снова.

Гвендолин вырвалась из сна резко, словно кто-то по-настоящему толкнул ее в спину. Села на кровати, тяжело дыша.

Утро выдалось серым и тяжелым – и не скажешь, что август. Комната была погружена в полумрак. Слабый свет едва пробивался сквозь плотные шторы.

Холод прилипал снаружи. Холод гнездился внутри.

Так было всегда, когда где-то умирал человек: сперва удар, затем холод. Гвендолин понятия не имела, кто убит и где произошло убийство, но знала это так же ясно, как если бы стояла рядом с мертвецом.

Просто где-то вдалеке подул ветер, и свеча живой души погасла.

Гвендолин поднялась с кровати и подошла к окну. Дождь шумел за стеклом, словно пытался что-то сказать, но она не могла разобрать его слов. Комнату наполняли тени, и Гвендолин казалось, что если она обернется, то на нее бросятся.

Все началось несколько месяцев назад, в такой же дождливый день. Тогда Гвендолин впервые уловила странное, леденящее душу ощущение, что кто-то ушел.

Сначала она подумала, что это просто совпадение, игра воображения. В конце концов, если ты ведьма, с тобой случается всякое. В полнолуние ей всегда снились темные дикие сны, будто она, полностью обнаженная, летит над спящим миром, и в сердце нет ничего, кроме наконец-то обретенной свободы.

Такие вещи следовало скрывать, как и, например, умение видеть в зеркале далекие края. Гвендолин прекрасно научилась это делать. В конце концов, она знала, как поступают с ведьмами, и не хотела разделить их участь.

Но потом в городке нашли первую убитую девушку, затем вторую, и Гвендолин поняла, что теперь чувствует чужую смерть. Еще одна монетка в копилку ее странностей и навыков, которые надо прятать от мира, если хочешь жить.

Вот сейчас ощутила пятую. Но сегодня это чувство было намного острее и резче, чем раньше, словно кто-то вдалеке учуял наблюдательницу. Он пока не знал, кто она и где, но улавливал тонкие нити ее души.

И пятая девушка сейчас лежала где-то, обнаженная, с тщательно расчесанными волосами и руной, вычерченной ножом на груди. Дождь омывал ее тело, кровь растекалась по коже; увидев это, как наяву, Гвендолин поежилась и раздвинула шторы.

– Принеси мне, ворон, кость. Я хозяин, ты мой гость, – сказала она, глядя на сад: потемневшие деревья стояли, как нахохлившиеся птицы. Через несколько мгновений в стекло постучали, и Гвендолин увидела Форгрина. Ярко сверкнуло золотое кольцо на лапе.

Он всегда появлялся, стоило прочитать строчки из старого детского стишка.

Ворон сердито вздыбил перья и каркнул – хрипло, почти человеческим голосом. Гвендолин открыла окно, и студеный воздух окутал ее, точно саван.

– Кр-а-а! – каркнул Форгрин, важно перешагивая на подоконник, и Гвендолин услышала недовольный голос служанки:

– Ух, оручий!

Мив вошла бесшумно, как и положено служанке в порядочном доме. Поставила на прикроватный столик утренний кофе и свежую газету и мрачно заметила:

– Поражаюсь я, леди Гвендолин, как вы только с ним дружите? Он же настоящая ведьминская тварь! Того и гляди, притащит грехи на хвосте!

Форгрин посмотрел на Мив с совершенно человеческим советом во взгляде держать рот на замке и не болтать ерунды. Гвендолин улыбнулась.

– Форгрин жил еще у моей бабушки, Мив. Никому не принес никаких грехов.

Иногда она не знала, кто чей питомец. Форгрин вел очень вольную жизнь: он прилетел в дом четыре года назад, когда Гвендолин было семнадцать, и иногда вел себя так, словно это он был хозяином, а не леди Мэннеринг.

Улетал, когда хотел. Возвращался, когда считал нужным – или когда Гвендолин читала строчки из старого детского стишка.

И льнул к хозяйке, словно кошка. Иногда даже издавал воркующий звук, похожий на мурлыканье.

– Это верно, они долго живут, – согласилась Мив и решила перейти от воронов и грехов к более важным делам. – Леди Гвендолин, к вам сегодня гость.

Гвендолин невольно поежилась. Когда ты чувствуешь, как где-то убивают девушек, никакие гости не к добру.

– Гамильтон снова придет свататься? – небрежно осведомилась она. Мив кивнула.

– Его в дверь, а он в окно. С другой стороны, леди Гвендолин, вы бы присмотрелись к нему. Человек он приличный, настоящий джентльмен…

– И его имение давно заложено и перезаложено, – с усмешкой напомнила Гвендолин. – С помощью моего состояния он планирует поправить свои дела.

Мив устало вздохнула.

– И то верно. Да только все они одного дела кучка, а все равно приходится выбирать, так уж и берите ту, что поменьше.

Холод наконец-то отступил. Пришли простые, привычные дела, заботы и мысли. Например, о том, что одинокая девушка из благородной семьи с солидным унаследованным капиталом не должна жить одна в особняке на окраине городка.

– Не хочу я пачкаться, – вздохнула Гвендолин и махнула рукой, отсылая Мив прочь.

Форгрин перебрался на кровать: сел на одеяло с таким видом, словно это была его комната. Гвендолин прошла в уборную и провела ладонью по зеркалу.

Сначала стекло послушно отражало уборную, светловолосую девушку с усталым красивым лицом и отчаянным взглядом, но потом картинка растеклась и собралась заново. Гвендолин увидела большой вокзал, скамейки для ожидающих пассажиров и толпу народа. Носильщики толкали тележки с чемоданами, годовалый ребенок ныл на руках у няни, и женский голос жаловался, что его обладательница сейчас с ума сойдет.

– Ты уверен, что выдержишь эту поездку?

Картинка сместилась, и Гвендолин увидела двух джентльменов. Один, немолодой, в дорогом плаще, с нескрываемой заботой и сочувствием смотрел на второго: тот смазывал лицо зеленоватой прозрачной жидкостью, и Гвендолин с ужасом поняла, что на его щеке трещины!

Фарфоровая лихорадка! Порча, при которой человеческая плоть твердеет и раскалывается. Тихий убийца, от которого нет спасения.

Гвендолин невольно почувствовала жалость. Ей вдруг захотелось сделать для этого человека что-то хорошее. Хоть как-то помочь ему.

Она тотчас же осадила себя. Ведьма должна сидеть очень тихо, а не лезть к людям с тем, что может выйти за пределы их понимания.

– Я уверен, что навсегда останусь на тех болотах, – беспечно ответил второй джентльмен. Лет на десять старше Гвендолин, темноволосый, с упрямым уверенным взглядом, он казался рыцарем из старинных книг – только рыцари смотрят так отчаянно, готовясь броситься в пучину. – Но до этого я собираюсь найти убийцу дев. Оставить свое имя в истории.

Первый печально усмехнулся.

– Не думал, что в тебе есть тщеславие, Шеридан, – признался он. Тот, кого назвали Шериданом, закрыл коробочку – Гвендолин заметила, что трещины на лице затянулись. Теперь там была обычная человеческая кожа.

Где же он умудрился попасть под фарфоровую лихорадку, бедолага?

– Это не тщеславие, – беспечно откликнулся Шеридан. – Это лишь желание прожить оставшиеся месяцы красиво и ярко. И до конца идти своим путем. Моя работа расследовать преступления, вот я и буду работать. Особенно с учетом того, что чую там ведьму.

По телу ударила ледяная волна. Гвендолин застыла, не в силах оторваться от зеркала. Желание помочь этому человеку растаяло без следа – а Шеридан вдруг впился взглядом в ее глаза, не позволяя шевелиться.

“Он тебя увидел! – заорал внутренний голос. – Почуял! Пропала, ты пропала!”

Гвендолин ударила по зеркалу так, что он чуть не раскололось. Форгрин хрипло каркнул в комнате, предвещая многие беды.

***

Когда поезд покинул столицу, по затвердевшему лицу Шеридана пробежала новая трещина.

Он вздохнул. Привычно вынул баночку с мазью, привычно нанес ее на кожу, чувствуя легкое пощипывание. Поезд двигался быстро и плавно, в Заболотье Шеридан будет завтра утром. Хотелось надеяться, что к тому времени к четвертой жертве не присоединится пятая.

Шеридан убрал мазь, откинулся на удобную спинку диванчика в одиночном купе и, прикрыв глаза, вспомнил сухие строчки официального полицейского отчета.

На территории города Арканис в Заболотье, самом малонаселенном и депрессивном регионе королевства, этим летом были обнаружены тела четырех молодых женщин в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет. Все жертвы найдены обнаженными, с единым отличительным признаком – вырезанной руной на груди. Столичные эксперты изучили руны, но так и не опознали их точно, лишь предположили, что это знаки, которые относятся к древним языческим культам.

Первую жертву звали Элиана Тревельян. Тело нашел охотник в лесу, возле развалин языческого храма богини Мар-Ниран. Тревельян была девушкой из обедневшей дворянской семьи, дочерью городского библиотекаря, и никогда не выбирала лес для прогулок – полиция предположила, что ее убили в другом месте и принесли к храму.