– Тогда по рукам, – сказала Лера, когда список уткнулся в нижний край страницы. – Предоплата сегодня. Ева, отправь реквизиты. И… – она откинулась на спинку, вдруг заговорщицки улыбнулась, – можно я скажу? Вы оба очень красивые, когда спорите друг с другом.

– Мы не спорим, – одновременно ответили мы с Глебом. Я первая отвела взгляд. Лера прыснула, закрыла рот ладонью.

Я решила: я беру этот заказ. Потому что хорошие деньги, потому что круг клиентов, потому что я умею работать в сложных условиях. И… Мне нужны деньги.

– Беру, – сказала я спокойно. – Работаем.

Лера хлопнула ладонями по столу, как ребёнок, – тихо, чтобы не расплескать чужой латте. Глеб кивнул, давая понять: решение принято. В этот момент он откинулся чуть назад, поправляя полы пиджака, и ткань сдвинулась.

Я увидела карман. Чёрный прямоугольник с матовой клипсой выглянул, как знакомая родинка. У меня пересохло во рту, пальцы на ручке хрустнули.

Диктофон.

Тот самый бренд, тонкий, плоский, с маленькой красной точкой записи – такой у него был всегда. «На всякий случай», говорил он. «Чтобы не спорить о том, кто что сказал на конференциях». Когда-то меня это смешило. Потом бесило. Теперь – кольнуло в сердце так резко, словно кто-то ногтем провёл по стеклу.

Он всё ещё записывает, сохраняет звук вместо того, чтобы говорить.

Лера что-то спрашивала про оттенок нектарина в помаде. Я ответила автоматически. Глеб сложил ладони, положил их на стол – как на фото из корпоративной рассылки: «мы открыты диалогу».

– Тогда я жду контакты, – сказала я, и мой голос был ровным, как идеально натянутый бант. – И пришлите, пожалуйста, план площадки.

– Сегодня, – сказал Глеб. – До конца дня.

Я кивнула. Собрала ручку, блокнот, сунула коробочку со шпильками глубже в сумку.

Мы поднялись. Лера обняла меня неожиданно крепко. Я обняла в ответ. Глеб отступил на шаг, пропуская. Его взгляд, прохладный, аккуратный, скользнул по моему лицу, задержался на секунду – слишком длинную, чтобы не заметить – на моих руках. Я спрятала их в рукава пальто.

Дверь снова щёлкнула, впуская новый поток холодного воздуха и чужих людей. Я сделала шаг, второй, и только у выхода позволила себе короткий вдох глубже.

На стекле двери отражались лампы, мои волосы, пальто, и – если присмотреться – крошечная красная точка на чёрном корпусе, выглядывающая из-под ткани его пиджака.

Запись шла. Или мне показалось?

Глава 2

Я люблю начинать проекты с запахов. Потому что запахи честнее людей. У площадок свой дух – влажная известка, тёплый кирпич. У свадеб – свой: ванильные свечи, эвкалипт, лак на волосах и немного озона от гирлянд. У этой площадки – пока пустота. Белый лист, на котором мне предстояло рисовать.

Мы с Лерой сидели в маленьком переговорном зале у неё дома: круглой формы, с полупрозрачными шторами и выскобленным столом, который помнил семейные совещания. На столе – планшет с открытым календарём, рядом – мои блокноты, веер выкрашенных полосок бумаги, чтобы согласовать оттенки салфеток и меню, несколько каталожных буклетов. Глеб прислал список в тот же вечер – чёткий, с контактами и сметами: «Парк-отель „Сосны“ (зал „Свет“), Лофт „Беккер“ (верхняя терраса), Музей-усадьба для выездной церемонии (если не пойдёт дождь), загородная веранда „Белая беседка“ (на случай ливня)». В комментариях оставил разумные ремарки: где арендная служба сдирает за электричество, где площадка жестко ограничивает чужие декорации, где охрана „не видела“ ваши кабели, пока не занесли «чай».

– Тёплая палитра, – сказала Лера, пряча босые ноги под плед, – молочный, карамельный, немного шампанского, без золота «в лоб». И зелень. Чтобы как у нас с Ильёй дома – спокойно.

– Тогда вот, – я разложила карточки на столе: «костяной», «сливочный», «миндальный», «лёгкий песок» и «нежный персик». – Это наши родственники по тону. Я соберу вам образ, в котором всё будет дышать. Но – вы должны понимать: три недели – это бег по мягкому песку. Красиво, но тяжело.

– Мы справимся, – Лера улыбнулась.

Глеб сидел чуть поодаль, на стуле у окна, и просматривал сметы. На нём был серый свитер с круглым вырезом, часы серебряные, стянутые на костлявом запястье. Он молчал, но его молчание не давило – просто фиксировало происходящее. Я чувствовала его внимание кожей, как чувствуют тёплую лампу возле плеча.

– Срок до свадьбы – три недели, – повторила я, делая акцент на слове «три» и подкладывая к нему предупреждение: – Значит, у нас нет права на лишние петли. Чётко бьём маршрут: утро у вас дома – сборы – выезд на площадку – церемония – фуршет – первый танец. Всё, что не укладывается, – вырезаем.

– Согласна, – сказала Лера.

– И ещё, – я подняла тему, специально обращаясь к Лере и игнорируя наличие Глеба: – На старте я фиксирую рамки. Работа – да. Личное – табу. Без попыток обсудить прошлое между пунктами сметы. И без внезапных «когда-то ты…». У нас нет на это времени, и у меня нет на это запаса сил, желания.

Глеб поднял глаза от бумаг. Спокойно, даже чуть устало, кивнул.

– Принято, – коротко. – Я здесь ради проекта.

Мы прошлись по точкам: в «Соснах» зал светлый, но потолок низковат, придётся обыгрывать гирляндами и круглым светом. В лофте – красиво на террасе, но ветер съедает прически. В усадьбе потрясающий пасторальный вид, как будто ты внутри картины с коровами где-то далеко и белыми грушами на траве, но музейные смотрители трясутся над каждой плиткой: «не подходить, не трогать, не дышать». «Белая беседка» – надёжный тыл, если зарядит дождь, но там ужасная планировка для танца: колонны, как стая жирафов, мешают видеографу.

– Я хочу, чтобы всё было мягко, – повторяла Лера. – Я не поклонница «дорого-богато». Мне нужна нежность. Чтобы у бабушки дрожали руки от счастья, а не от громкой музыки.

– Значит, убираем дым-машину, – подвела я итог. – И берём живую музыку на сборы – гитару, кларнет, что-то тонкое. Про звук я поговорю с ребятами отдельно.

Я говорила – и параллельно ловила себя на странном: голос мой звучал ровно, уверенно, как и положено, но под ним катилась тихая галька. Каждый раз, когда Глеб переглядывался с Лерой, коротко, по-деловому, у меня изнутри требовательно отзывалась старая боль: «Зачем ты молчал тогда? Почему выбрал закрытый рот вместо одного нормального объяснения?» Я отгоняла это, как назойливую муху. Мы же договорились: табу.

Но память – плохой партнёр. Она любит срывать маски.

Я поймала глазами солнечный зайчик на столе и провалилась в воспоминания.

***

Дверь открылась. Я вошла. Я помню, как на коврике стояла её обувь – узкая, на тонком каблуке, блестящая. Я успела подумать «кто это?» и не успела додумать. Из спальни вышла женщина – Вика – в его белой рубашке. Рубашка была ему по фигуре, ей – до середины бедра, и у меня в голове щёлкнуло: чистая ткань, пуговицы на месте, рукав подкатан – чья рука его закатала, её или его? И почему у тебя в горле так сухо, Ева, если ты уже давно взрослая женщина, а не девочка, застукавшая одноклассника у елки с другой девочкой?

Глеб вышел за ней, бледный как глина, без галстука, с взлохмаченными волосами – волосы у него такие только после душа или плохих новостей. Он поднял ладони, как будто мог ими остановить меня.

– Это не то, что ты думаешь, – сказал он. Это стандартная фраза лжецов и несправедливо обвинённых, и в тот момент я ненавидела её одинаково.

– Ты уверен? – спросила я, сама не узнавая свой голос, – потому что выглядит как раз как то, что я думаю.

Я не помню, что говорила дальше. Помню, как дёрнула за ручку, бахнула дверью. Помню, как спустилась по лестнице, не чувствуя ног. Помню, как ругала себя за то, что не крикнула, не провела допрос, не села и не вытрясла из него «что именно случилось». Но я не умею вытряхивать. В тот момент я не хотела ничего выяснять, чтобы не сделать себе больнее.

…Я моргнула, вернулась к столу. Лера что-то рассказывала про букет – не шар, а слегка асимметричный, чтобы было движение. Я поставила галочку. Внутри шевельнулась маленькая девочка с острым носом и упрямым подбородком: «Спроси. Скажи. Хотя бы раз не уходи молча». Я положила её обратно: «Правила игры, малышка. Иначе опять начнёшь тонуть».

– Вот ещё момент, – сказала я вслух. – Если вы хотите утро в домашней пижаме с эстетикой «я не старалась», то готовьтесь, что я буду стараться за вас. У таких образов длинная невидимая подготовка. Я приду пораньше, сделаю кожу светящейся, волосы чуть неряшливыми, но в правильную сторону. Мы подберём ткань пижамы под ваш тон кожи, чтобы не было эффекта «вымытости». И – да, – я перевела дух, – мне нужен окончательный список локаций до завтра. Без «а может ещё туда?». Времени нет.

– Завтра, – кивнула Лера.

– Сегодня, – поправил Глеб автоматически, и я почувствовала укол – потому что раньше он поправлял меня так же, когда я говорила «потом».

Я ещё раз посмотрела на план – стрелочки, крестики, места под розетки.

– И последнее, – сказала я, заглушая шум в груди: – Я не обсуждаю с подрядчиками ничего без вас, Лера. Глеб, вы – финансовый фильтр, я – эстетический. Если кто-то попытается пролезть через меня с «а Глеб сказал», он получит обратно «касается бюджета – только через Глеба». И наоборот. Мы не делаем друг другу подножки. Мы работаем.

Глеб чуть заметно кивнул. Лера, сияя, подалась вперёд:

– Мне так нравится, как вы это ставите! Просто… – она оживлённо махнула рукой, уронила карандаш и полезла за ним под стол, а оттуда, уже поднявшись и ещё смеясь, сказала неожиданно: – Если что – не вините Илью… Это он настоял, чтобы вы вдвоём вели проект.

– В смысле «настоял»? – спросила я тихо.

Лера моргнула. На секунду растерялась, покраснела до мочек.

– Ой, – сказала она и прикрыла рот рукой. – Я… Я не так выразилась. Просто… Он сказал, что вы… что у вас получится лучше всех. Он очень верит, что… В общем, не сердитесь. Он хотел как лучше.

Мне не понадобилось много, чтобы собрать пазл. Не случайность. Не совпадение. Сводничество – с подписью её жениха, родного брата Глеба. Смешно. Почти.

Поэтому ко мне на контакт вышла первой Лера, чтобы «усыпить бдительность», ведь мы ранее с ней не были знакомы.

Я улыбнулась – медленно, вежливо, профессионально. Внутри меня завибрировали мои собственные правила. «Работа – да. Личное – табу».

Только кто сказал, что табу должны соблюдать все?

Глава 3

Лофт «Беккер» встретил нас запахом железа и старого дерева. Внутри было прохладно – не до дрожи, но так, что дыхание становилось внимательным. Кирпичная кладка, местами съеденная временем, огромные окна с чугунными переплётами, сверху – фермы, на которых можно вешать свет. Пол – тёмные доски, стёртые каблуками и свадьбами. В углу кто-то оставил серебристый плед.

– Стойки – сюда, – сказала я, едва переступив порог. Голос обтёк стены и разошёлся по пустому залу. – Свет – тёплый, минимально сверху, больше по бокам, чтобы не провалить скулы. Гирлянды не канатами, а линиями – чтобы воздух жил. Проводку прячем под ткань, на поворотах – тейп.

Техник площадки кивнул. Его помощник достал рулетку, щёлкнул ею, и мне стало легче – звук рулетки всегда как обещание порядка.

Глеб шёл чуть позади, с привычной отстранённой внимательностью. Не давил, не вмешивался, но я чувствовала его взгляд, как чувствуешь луч: не обжигает, а прогревает место между лопатками. Когда я присела, чтобы проверить, как низко провиснет гирлянда, он молча подал мне маркер. Я взяла – и только тогда заметила, что держу во рту шпильку, зажатую между зубами.

Старая привычка. Всегда, когда руки заняты, я прячу шпильку в уголок губ, чтобы не потерялась. Он это знал. Он… помнил. Я машинально вытащила шпильку, защёлкнула её на воротнике пальто. Не хотела ловить его взгляд, но случайно поймала.

– Осторожно, – сказал он тихо, – не испорть ткань. Там тонкая нитка, потянется.

– Я знаю, – ответила я слишком быстро. – И да, я знаю, как обойтись с тканью.

– Не сомневаюсь.