Молодой отец улыбается, вокруг его лучистых глаз летают маленькие, сахарные липовые мушки. Лето, жара, сиеста. Хохот, сладкий лимонад, уличный пикник. Похоже, катастрофа происходит только в моем мире. Крошечный коричневый ручеек сбегает по ступенькам подъезда и бежит по направлению к лендлордовым незабудкам: можно и не поливать.

Ближе к вечеру объявился супруг дамы со второго этажа, финансист, в прошлом сантехник – он довольно быстро перекрыл воду и наделал дырочек в потолке, через которые вытекло все, что не вытекло раньше. Под дырчатый и страшно трипофобный новый потолок он подставил гигантский мусорный контейнер.

– Нормально все, видите! – бодрым рабочим голосом объявил он. – Будем жить!

– Что сказал лендлорд? – спросила я. – Это же надо как-то чинить…

– ЛЕНДЛОРД ВО ФРАНЦИИ! – захохотал финансист, в прошлом сантехник. – МЫ ВСЁ САМИ.

В эту секунду я осмыслила эгрегор супермена как одну из американских добродетелей. Вот он, супермен. Это обычный простой человек, который вдруг берет на себя функцию ОТВЕТСТВЕННОСТИ и мгновенно преображается, взмывая в золотистый закат. Никто не хочет ни за что отвечать. Это, кстати, важная штука про Нью-Йорк, как мне кажется – тут каждый отвечает только за то, к чему он прикреплен как функция. Если начать хотя бы мысленно отвечать за все остальное, мгновенно невротизируешься (и становишься как я). Поэтому никто ни за что не отвечает даже перед лицом глобальной катастрофы (ну вот, я начала писать о том, как устроен Нью-Йорк, и явно же вру! недостоверное наблюдение! неточность!).

Перепутала все цифры в финальном отчете, пришла домой с пакетом тайской еды. Дома было ужасно жарко и по квартире летал огромный, замедленный, серовато-графитный круглый овод диаметром с мое запястье. Как будто мы с оводом поменялись биологическими скоростями: я – быстрая, жужжащая и сверхскоростная, а он – медленный, вязкий, тяжелый, как в кошмарном сне неторопливо летящий сквозь напряжение и электричество воздуха мне прямо в слезу янтаря, прямо в глазную прохладу.

Хорошо, что у этой подмены есть и некоторые очевидные плюсы, но я не могу сейчас об этом.

Пришла на работу спустя несколько дней, а наш трипофобный дырчатый потолок – обвалился. Не в самом магазинчике, конечно, а в примыкающем подъезде, где туалет и склад. Видимо, вся течь осталась внутри дома и со временем потолок размок и упал с утра прямо в коридор. Где-то три квадратных метра потолка упало и всюду рассыпалось красивыми слоями, и при взгляде вверх даже стало понятно, как устроены дома в Сохо.

Селин написала, что хочет приехать немножко перебрать склад, и поинтересовалась, капает ли все еще водичка с потолка.

Я ответила: «Нет, уже не капает, потому что упал сам потолок».

Селин – человек железной выдержки, ее ничем невозможно вывести из себя. Но тут она впервые за те полтора года, что я ее знаю, написала: OMG!

Мы разбирали завалы в подъезде, рубашечные мастера снова смотрели на нас с легкой оторопью и брезгливостью – потолок упал в полуметре от входа в их мастерскую, где швейные феечки меланхолично пристрачивали оборочку к рукаву. Но им пофиг – лендлорд во Франции, на Лазурном Берегу, в Ницце!

Нам немного помог глухонемой темнокожий старик, который иногда убирается в коридорах дома (может, он и не глухонемой, а просто ненавидит нас и не хочет с нами общаться, я его отлично понимаю и не обижаюсь), а после этого сидит на крыльце с огромным косяком и задумчиво курит какой-то забористый стафф, от чего у меня потом панические приступы. Старик уложил обломки в черные пакеты и выволок их на улицу. Подумав, положил сверху табличку рубашечной мастерской о том, что у них скидки. Веселые прохожие тут же насыпали поверх этой инсталляции банановых кожурок, корочек от пиццы и пластиковых стаканов, прилетели эти круглые серые медленные мухи, которых я ненавижу, началась какая-то отдельная жизнь, точнее, послесмерть потолка.

В магазин между тем постоянно прибегают веселые студенты и спрашивают:

– Вы знаете, что про ваши свечи говорил в своей выпускной речи для одного из университетов сам Дэвид Седарис?

Дэвид Седарис – один из любимых нью-йоркских писателей, его добродушные смешные эссе публикуются почти в каждом номере «Нью-Йоркера». Мы с Селин и Матильдой проверяем информацию: это правда!

Решаем прислать Дэвиду Седарису несколько свечек бесплатно в благодарность. Пока их не размочило бесконечным потопом.

Cелин призналась, что скоро уедет обратно в Париж насовсем и что у бутика будет другой менеджер. Какой – пока непонятно. Компания находится в поисках нового кандидата.

– Я бы тебя порекомендовала, но ты же писатель, – говорит Селин. – Я сама понимаю, что ты не хотела бы такую работу. Я за пять лет тут чуть с ума не сошла с этими клиентами. Хорошо, что ты иногда у меня перехватываешь этот ад. Хорошо, что ты работаешь тут только три дня в неделю. Иначе ты бы умом двинулась. Я уже почти двинулась. Господи, как хорошо, что мы уезжаем! Приезжай потом к нам в гости в Париж!

По поводу отъезда Селин решили разобрать бэкстейдж, который слегка захламился.

Обнаружили захиревший ящик восковых камей в коробочках – все с запахами, которые уже неактуальны. Выбрасывать на помойку восковые парфюмерные камеи с профилем Мадам Де Помпадур – непростительная практика, поэтому мы придумали гостеприимно выставить наружу антикварный столик, поставить на него гигантский венецианского стекла фирменный стакан из-под свечи формата Интермеццо и подарочно наполнить его восковыми камеями «Звездочка» (надо сказать, они и правда пахнут бальзамом «Звездочка», что удивительно), также разложив рядом буклеты и зажжа (зажжа под хвост попала! моя русский расслоение!) свечу в качестве заманухи – небось пойдет покупатель!

И пусть покупателей в последние дни очень мало, восковые камеи имеют успех – только что над ними зависли две азиатские девочки и колдовали там около пятнадцати минут, долго что-то выбирая тонкими длинными пальцами. Когда я вышла, я увидела, что они забрали почти все камеи – оставили только те, у которых были мятые коробочки. Мне-то что, я новых насыплю.

Вообще, ощущение сейчас такое, как будто мы кормим птичек. Ой, ой, сейчас синички прилетят.

Три туристки, все – в очках, уже 10 минут копаются в восковых камеях, нюхают каждую из них, выбирают. Я не знаю, стоит ли мне выйти и сказать, что все камеи одинаковые.

Одна женщина заходит и спрашивает:

– Это бесплатно?

Я:

– Да, бесплатно.

Счастливая, возвращается наружу. Продолжают выбирать. Забрали где-то половину.

Хороший прохладный летний день, плюс 23, тихие комарики вьются у ног, клиент из Пенсильвании в гневе присылает нам обратно белую свечку «Тоскана», требуя, чтобы ему ее обменяли на другую такую же, потому что эта не пахнет совсем; я засовываю в бракованную свечку нос, чуть ли не задыхаюсь от запаха тубероз и ванили и пишу Селин сообщение:

«Я понимаю, что это звучит как одна из серий „Доктора Хауса“, и в целом мне невероятно жаль, но у меня есть небезосновательное подозрение, что у нашего клиента из Пенсильвании – опухоль мозга».

Вот, вот мое предназначение, вот что я умею: диагностировать опухоль мозга по возвратам.

Надеюсь, в арт-резиденции, которую я недавно выиграла, мне назначат домик, где жил и творил Оливер Сакс^[4].

Cуббота, много туристов. Заходит девушка, хватает новые свечи-столбики «Шестое чувство» (они видят мертвых людей), потирает пальцами, с интересом нюхает пальцы.

Я:

– Извините, пожалуйста, это не ароматические свечи, а декоративные.

Девушка (задумчиво):

– А почему тогда они черные?

Даже не знаю, что сказать.

Пришла Селин, притащила в холщовом мешке каких-то мирровых и оливковых кустов, чтобы посадить их в нашу мини-клумбу вокруг дерева.

– Ты же знаешь, Селин, что вечером на оградку клумбы кто-то обязательно сядет толстой жопой, – вздохнула я. – И уничтожит оливковый куст, который ты только что посадила. И бросит в клумбу сраную бутылку из-под виски «Дикая Индюшка». Это происходило уже раз пять этим летом.

– Да, – сказала Селин. – Но это не значит, что я не должна сажать оливковый куст. Все cошли с ума и ведут себя как сволочи, одна я буду сажать оливковый куст, понимаешь? Я уеду, а оливковый куст будет расти. Пока его кто-нибудь не уничтожит.

Ее руки были в земле. В коридоре соседнего подъезда молдавские рабочие приделывали к верхним сводам помещения новый потолок. Я подивилась: новенький потолок был мягким, как зефир, и тек на пол куда-то мимо рук молдавских рабочих. Кое-как затвердив потолок (в подъезде кисловато пахло зубными врачами и новенькими пломбами), они вдвоем пошли купаться в туалетную комнату, как-то умудрившись принять совместный душ из крошечной раковины.

Тем временем звонок:

– Здравствуйте. Я недавно прилетел из Парижа. Я там купил вашу свечу «Прекрасная маркиза». Я живу в Калифорнии. И свеча мне не понравилась. И я хочу обменять ее по почте в вашем магазине в Нью-Йорке на ту, которая мне понравится. Только вы мне ее должны выслать на мой итальянский адрес.

Вот это я понимаю – think globally.

Выкладывать наружу бесплатные камеи оказалось интересным занятием. Если выложить разные камеи – люди очень долго выбирают, какую именно бесплатную камею они хотят взять. Если выложить одинаковые – люди не менее долго выбирают, какую именно бесплатную камею они хотят взять. Потом понимают, что все камеи одинаковые, – и тогда с облегчением берут не меньше трех. В случае разных камей берут только ту, которую выбрали.

Мужчина подходит к ряду с тремя десятками ароматических свечей, смотрит на этикетку одной из них, переворачивает. Я называю таких клиентов «перевертоц»: они всегда все переворачивают. Нюхает свечку. Смотрит на этикетку второй, переворачивает ее. Потом берет свечку и переворачивает. Так он переворачивает буквально каждую этикетку. На обратной стороне каждой этикетки – пустота. Нигде ничего нет.

В конце концов он заглядывает под каждую свечу и переворачивает каждую этикетку. Больше переворачивать нечего.

С болью на лице задает вопрос:

– А сколько стоят эти вот зеленые свечи?

Да ладно, вот еще можно канделябры попереворачивать, рекомендую.

Жизнь начала подсовывать совершенно нелепо, плохо прописанные сценарии: скажем, у входа в магазинчик встречаются азиатская девушка и белый дедушка в соломенной шляпе, похожий на старика Хоттабыча, – видимо, они давно знакомы: спрашивают друг друга, как дела, а потом начинается плохо прописанный диалог. Я подрабатываю сценаристкой, и у меня бы такой диалог не приняли точно.

– Почему вы в вышиванке, это же украинская национальная одежда, и вот шляпа украинская на вас, и пояс, вы украинец?

– Да, я этнический украинец и вот сейчас понял, что мне надо это подчеркивать, вот и хожу в вышиванке.

– Вы понимаете русский? (Девушка спрашивает это на чистейшем русском.) Так мы, получается, на русском можем с вами разговаривать, с ума сойти, правда?

– Не совсем хорошо понимаю, немножко разговариваю, но с акцентом. (Дедушка отвечает это на чудовищном русском.) Я совсем недавно начал учить русский и украинский.

– У вас отлично получается! (Уже на английском.)

– Выходит, твое имя – Камилла – на самом деле другое, ведь это не русское имя?

– Да, на самом деле меня зовут Катерина, но я всегда представляюсь Камиллой, ведь никто не выговорит Катерина.

– Но раз уж я учу русский, я вполне могу выговаривать Катерина, смотри вот: Катерина! Давай я теперь тебя буду называть Катериной, хорошо?

– Конечно!

– Пока, Катерина, хорошего дня!