Конечно, она художественная. Она не претендует на объективность – разумеется, тут причудливая авторская оптика. Это наверняка не история про тонкости работы в лакшери-ритейле. Все совпадения следует считать случайными, всех персонажей следует считать придуманными либо творчески приукрашенными. Это не автофикшн, потому что я не писала о себе; пожалуй, обо мне там вообще ничего нет. Это, скорее, док-фикшн или даже постдок-фикшн (отличная формулировка!). Все, что нам остается после документа, – его следы и контуры. Мой персонаж – двухмерная бумажная фигурка, как вырезка-«вытинанка», трепещущая на ветру. Его давно нет, да и бутика там, честно говоря, уже нет. Но вот они, очертания документа-призрака – мы все живы на гугл-картах вечного 2019-го: бесконечное нью-йоркское лето, тридцатиградусная жара, на асфальте дробятся и пляшут сотни мелких солнц от сетчатых липовых листьев, дедушка Мо сидит в плетеном кресле у красно-чугунных витрин своей мясной лавки рядом с любимой внучкой Дженнифер, а его многочисленные итальянские правнуки, галдя и переругиваясь на всех возможных и невозможных языках, катаются вокруг на гремучих скейтбордах и детской колясочке самой крошечной из них, родившейся последним предапокалиптическим летом; и все живые и счастливые в этом моменте, и никто никогда не умрет. И я тоже там, среди них. Пожалуйста, не обновляйте. Пусть этот летний день длится вечно.

Весна 2019
Пожалуйста, не нюхайте Наполеона

Вышла на обед, повесила на дверь бутика табличку: «Вернусь в 1:50». Возвращаюсь в 1:45, иду довольно неторопливо, со стаканчиком матча-латте. Наблюдаю, как компания из четырех туристов рассматривает табличку, после чего они по очереди наваливаются на дверь, видимо, ожидая, что она поддастся. Дверь не поддается. Заглядывают внутрь. Снова смотрят на табличку. Дергают ручку двери – один раз, два, три. Я подхожу, стою рядом с ними, смотрю, потому что мне интересно, как это работает. Одна девочка особенно мощно наваливается на дверь. Дверь продолжает быть закрытой.

Я не выдерживаю и говорю:

– Я работаю в этом магазине. Я тут оставила табличку, что я вернусь в 1:50, вы видите?

Девочка:

– Да, я вижу.

Я:

– Тогда с какой целью вы пытаетесь проникнуть в закрытый магазин и толкаете дверь?

Девочка:

– Я думала, уже 1:50.

«Наполеон не пахнет. Он – восковая скульптура. Пожалуйста, не нюхайте Наполеона. Нет, мне очень жаль, но Мария-Антуанетта тоже не пахнет».

Случайно выставила на витрину свечу «Кармелитка». Это проклятая свеча, потому что на ее этикетке написано «Древние мшистые стены». Менеджер бутика Селин специально спрятала ее в дощатый ящик и не показывает покупателям – свеча привлекает бездну ненужного, пустого, ложного внимания, которое никогда не ведет к ее покупке.

Чисто энергетически это страшно изматывает как свечу, так и ее смотрителя – как правило, всякий человек, заходящий в магазин, видит этикетку свечи «Кармелитка» и лицо его становится заговорщицким и хитрым-хитрым, словно он сейчас выбросит из рукава, как пулеметную ленту, чугунную гирлянду из мотыльков, легкого бумажного голубя, переливчатую перламутровую требуху. Вот он крадется к свечке со взглядом «а что это тут у нас», приподнимает стеклянный колпачок-клош и триумфально читает этикетку восходящей интонацией:

– «Древние мшистые стееены»?

Нет, это трудно передать. Все люди произносят «Древние мшистые стены» с одной и той же интонацией, и она невыносима. Это интонация «я заметил что-то такое, чего ни один человек не замечал, но я-то особенный, я не такой, как все, поэтому я озвучу обнаруженное мною Особенным Голосом, который ненавязчиво подчеркнет избыточную значимость моей находки и моей персоны, а еще я хочу, чтобы мы с вами были как будто Заодно, ведь я заметил Странненькое и Необычное, да-да, уверен, никто этого даже в упор не видит!».

Повторим эту интонацию. На русском это близко к какому-нибудь запредельно идиотскому и нарочито сальному выражению вроде: «Дом грязных шлюх» – вот представьте, что человек видит свечку с таким названием и заговорщицки читает этикетку на весь магазин: дооом гряяяяязных шлююх!? оулд масси уоооолз!?

После этого он смотрит на меня с триумфом, чтобы я его похвалила. Хороший мальчик.

Если он не один, он говорит:

– Посмотри, Бетти, тут есть свечка оулд масси уоооолз, ты можешь себе такое представить?

– «Дрееевние мшистые стеееены»? – говорит Бетти, приподнимая очки и ставя свой стаканчик с ледяным кофе прямо на нашу хрустальную полку для духов, на которую он тут же протекает ледяными подслащенными коричневыми струями. – Невероятно!

– Прикинь! Они вот прямо так назвали свечу! Дрееевние мшиистые стеены! Это так классно!

Я в такие моменты хочу лечь и умереть. Если в магазин заходит шесть человек в день (бывает и так), я слышу оулд масси уоллз шесть-восемь раз в день. Если заходит пятьдесят человек – слышу пятьдесят раз. Это изматывает, как если бы я таскала бревна. Полагаю, Селин это изматывает еще сильнее, поэтому она спрятала «Древние мшистые стены» в красный стенной шкаф (краааасный стенной шкаааааф!).

И вот как назло пришел покупатель, который изучил все свечки и загрустил:

– У вас же были еще «Древние мшистые стены»? Куда они пропали?

Я (мрачно достаю стены из шкафа).

– Вот они. Мы их убрали, потому что всякий раз, когда кто-то видит эту свечку, он…

Покупатель (триумфально орет):

– Дреееевние мшииистые стеееены!

Я (мысленно):

– …он делает именно это.

Покупатель:

– Вот она! Как же круто, что она до сих пор тут есть! Эстер! Эстер!

(Выбегает на улицу, кричит.)

– Эстер! Ты где? Иди сюда! Тут то самое место, про которое я тебе рассказывал, где есть Та Свечка!

Эстер (в восторге, тоже кричит):

– Та самая? «Древние мшистые стены»?

Я (с тоской и надеждой):

– Вы ее будете покупать?

Покупатель:

– Нет, конечно. Я просто вспомнил, что у вас есть свечка «Древние мшистые стены», и я захотел показать ее подруге, какое покупать, вы что, кому такое надо.

Я:

– Черт, я будто в кунсткамере работаю. Помните, был такой музей в Гованусе, Morbid Anatomy Museum? Я искала там работу, но он закрылся из-за плохого финансирования, а потом я пришла сюда. Но по сути я как будто бы все равно там. Я работаю в кунсткамере.

Покупатель:

– Нет, мы такое не знаем, еще чего.

Уходят.

Я (бегу к свечке, чтобы поскорей спрятать ее снова в шкаф, хватаю, иду с ней к шкафу).

В бутик внезапно врывается толпа веселых азиатов.

Веселые азиаты:

– А что это вы несете? Стоп. Покажите нам. Ой! «Древние мшистые стены»! Эй, ребята! Идите сюда! Тут свечка называется «Древние мшистые стены»!

(В бутик прибегает еще одна огромная веселая толпа. Все дружно трогают «Древние мшистые стены» и фотографируют этикетку. После этого я снова пытаюсь спрятать свечку в шкаф, но, как назло, появляются все новые и новые люди и устраивают вокруг нее фрик-шоу.)

Я не знаю, чем виновата свеча «Кармелитка» и что у нее с кармой. Возможно, в прошлой жизни она была диктатором. Может быть, даже Гитлером или Сталиным. Теперь, в наказание за уничтожение целых народов и социальных групп, она вызывает ненормальную аттракцию у всякого, кто оказывается рядом с ней, но ни единый человек не захотел забрать ее домой. У меня дома, кстати, есть «Кармелитка». Она и правда приятно пахнет мхом, сырой землей, мокрыми камнями и упавшим с полки керамическим горшком герани – мое любимое сочетание запахов.

Ближе к концу дня я кое-как упаковала «Кармелитку», отбиваясь от налипших на нее, будто мухи, людей с улицы – они реально шли поклоняться ей, будто это не свечка, а похороны Сталина (все-таки диктатор).

Куратор Нью-Йоркской публичной библиотеки и библиотеки Моргана заходит с женой и двумя близнецами лет девяти ангельской внешности, чем-то похожими на Колю Лукашенко. Близнецы ведут себя чудовищно – нашли огромную хромированную зажигалку и пытаются поджечь ей всё. У одного из них родинка на брови. Может быть, родители налепили ее специально.

Жена куратора:

– У этого джентльмена день рождения, и мы хотим купить ему подарок. Что-нибудь необычное.

Близнецы (пытаются поджечь коробку спичек, свечу в канделябре, бюст чернокожей восставшей рабыни авторства Жана-Батиста Карпо).

Я (упавшим голосом):

– Зажигалку.

Куратор:

– Да, зажигалку. Хорошо, зажигалку. Сколько она стоит? Двести сорок? Да, отличный подарок.

Близнецы (вначале долго шепчутся с родителями, потом подходят ко мне, смотрят мне в лицо кошачьими зелеными глазами).

Куратор:

– У этих молодых джентльменов к вам очень важный вопрос.

Близнецы (умоляюще):

– А МОЖНО МЫ ПОДОЖЖЕМ НАПОЛЕОНУ ГОЛОВУ?

Я:

– Вы можете купить Наполеона и зажигалку и делать это дома, все-таки праздник. Но вообще Наполеона жечь нельзя, потому что…

Куратор:

– Потому что это неуважение к Великой Французской Нации. Уважайте Францию, маленькие ублюдки!

Я:

– Все хорошо, я не из Франции.

Жена куратора:

– А откуда?

Я:

– Я из Беларуси. Как раз из тех мест, где Наполеону, скажем так, подожгли голову. Но ее жечь нельзя не поэтому.

Близнецы (роняют серебряный канделябр).

Куратор:

– Можно с вами расплатиться близнецами? Они меня достали.

Я:

– Нет, меня тоже.

Жена куратора:

– Вы могли бы их продать. Как пару. Дети сейчас хорошо продаются. Красивые дети, пара. Я не против торговли детьми. Но только пару. Разделять нельзя.

Я:

– Я боюсь проблем с законом.

Жена куратора:

– Да ладно! Вы можете использовать их как курьеров! Детский труд – это потрясающе!

Куратор Нью-Йоркской публичной библиотеки, лучше возьми меня на работу. Или обменяй меня на близнецов. Пусть близнецы продают свечи.

#какиеизнихдлиннее

Форрестгамповского типажа парень Энтони, который, возможно, тайно влюблен в меня и Селин (он регулярно задаривает нас едкими духами «Маков цвет» и «Пронзительный ветивер» – коллекцию подарков от него я планирую переслать своей 13-летней племяннице: мне кажется, подросткам это как раз вполне подходит!) и который работает в соседнем свечном магазине «Ласточка» (свечки там ужасно мерзко пахнут, но и стоят соответствующе – обычно, если покупатели начинают крутить носом, что у нас свечи за сто пятьдесят долларов, или, там, приходят с запросом «у вас есть свечка с запахом лаванды», я их всегда отправляю в «Ласточку» и говорю, что там как раз всё, что им нужно, – лавандовая свечка за шестнадцать долларов), привел к нам знакомиться свою маму!

«Она приблизительно нашего возраста, – я в ужасе пишу Селин. – Сколько же лет Энтони в таком случае? И еще она тоже не знает, какие свечи длиннее, а какие короче! Какая странная семейка, только бы с ней не породниться!»

Теперь я должна объяснить, почему я впадаю в ужас от вопроса «Какие из них длиннее?». Мы продаем простые свечки-палочки для канделябров – они не пахнут и стоят буквально копейки: двадцать четыре доллара за коробку коротких, тридцать шесть долларов за коробку длинных. И длинные, и короткие свечки лежат в специальном свечном баре – длинные свечки визуально выглядят длиннее коротких, короткие визуально выглядят короче длинных, у них короче длина, они более узкие. Длинные свечки выглядят длиннее коротких. Еще они толще. Если поставить рядом длинную и короткую свечку, они будут выглядеть как две свечки разного размера и толщины.

Это я к чему. Всякий раз, когда покупатели спрашивают, сколько стоят эти свечки, я отвечаю: длинные 36, короткие 24.

И они всегда. Всегда. Всегда, мать вашу, спрашивают:

– А какие из них длинные, а какие короткие?

Я постигаю дзен, упражняясь в ответах.

«Те, что выглядят длиннее прочих, – длинные, а те, что выглядят короче длинных, – короткие». (Не катит: просят показать.)

«Вот эти длинные – видите, они больше, – показываю, вытащив две свечки из бара. – А вот эти короткие, смотрите, они на 5 дюймов короче». (Не подходит. Просят показать, где именно они находятся в баре.)

«Длинные слева, короткие справа». (Нет. Просят показать, какие именно слева и где проходит граница между левыми и правыми.)

«Длинные 12 дюймов, короткие 7». (Нет, просят показать, какие из двух 7, а какие 12.)

И вот мама Энтони решила купить именно такие свечи. Я уже понимаю, конечно, что дело дрянь, и сразу говорю:

– У нас два размера, длинные за тридцать шесть и короткие за двадцать четыре. Длинные вот сбоку слева, девять цветов, все они длинные, вот я вынула одну – видите, она двенадцать дюймов. Также у нас есть короткие за двадцать четыре, они вот тут справа, шестнадцать цветов, вот тут проходит граница между длинными и короткими, вот я вынула одну короткую – видите, она значительно короче длинной.

Стою, держа в руке две свечи – розовую длиной 12 дюймов и розовую же длиной 7 дюймов. Ну, думаю, это мой триумф.

Мама Энтони:

– Энтони, сынок, ты не мог бы показать, где тут в этих двух большая, а где маленькая.

Нет, Энтони, мы за тебя не пойдем. Не пойдем.

Покупатель берет в руку муляж грейпфрута.

– Что это?

– Это муляж грейпфрута.