В их взаимодействии меж собой были свои тонкости, что и как можно. Верт не понимал языков, на которых говорят в Среднереченске, но пытался их освоить. Пану Леону было несравненно легче, хотя понимал он тоже далеко не все. Но у обоих была возможность запрашивать владельца тела, и он им отвечал. Правда, его ответ тоже надо было понять. Кстати, Михновский этих вопросов и своих ответов не замечал. Это окружающие слышали и видели сосредоточенное выражение лица и бормотание себе под нос. Детали: как, что и каким образом – от читателей будут скрыты, ибо разрешение на обнародование тонких механизмов бытия автор не получил.

Как выяснилось, гости могли ощущать то, что и Михновский, от еды, напитков и дам, что постепенно примирило их с пребыванием в сержанте госбезопасности. Все варианты известных им адских мук удовольствий не предусматривали. С чистилищем было несколько сложнее, потому как рассказывавшие им о загробной жизни патеры достаточно подробно говорили про Ад, чуть менее про Рай, а про Чистилище – очень ограниченно. Отчего так вышло – кто его знает.

К тому же гостям было интересно самим, что творится вокруг них. То, что время и жизнь совсем не те, стало понятно быстро, но можно было наслаждаться деталями и путаться в них тоже.

Точное время свое они так и не определили, но сошлись на том, что это будущее и явно не через пару лет после их кончины в привычном мире. Место с грехом пополам определили, поскольку окружающие говорили про знакомые пану Леону города, совсем недалеко расположенные. С государством возникли сложности, но Волк-Леонович все же решил, что это явно московские владения. Дошел он до этого косвенным путем. Польская речь как язык в обиходе среди сослуживцев владельца тела не использовалась, по-польски иногда говорили допрашиваемые, но тут же переходили на другой язык, который пан Леон определил как московский вариант русского. Хотя Польша упоминалась, как существующая и даже враждебная часть мира, Литва отчего-то практически не всплывала.

Окончательным признаком московской власти оказался вид закрытого и используемого как клуб костела неподалеку от места службы хозяина тела. Поскольку православный храм и синагога были и службы проводили, то Волк-Леонович решил, что мятеж Хмельницкого закончился удачей, восточные земли отошли к Москве, а граница с Польшей проходит западнее, где-то за Житомиром, поскольку его упоминали как своей для здешних город. Чей сейчас Дубно или Бар, по какой речке идет граница – уточнить не удалось. Вот татар увидеть не удалось ни одного, да и никто их в разговорах не упоминал как часть здешней жизни.

Пан Леон сделал вполне достойный ученика отца Домициана вывод, что если татары в Крыму и сохранились доселе, то уже не ходят набегами сюда. Это подтверждалось тем, что в немалом городе нет ни стен, ни валов, ни башен. Он совершил еще один подвиг научного мышления и вывел заключение, что раз мятежные земли Хмельницкого перешли к Москве от Речи Посполитой и явно долго удерживаются Москвой, то цари, сильно продвинувшись к Крыму, получили возможность ходить походами на татарское логово. Должно быть, они либо завоевали его, либо истребили всех татар и некому теперь ходить за ясырем. Этому пан Леон даже обрадовался, поскольку раз некому ходить на Москву и ближе, то некому это делать и на Варшаву, и Краков. Истребление же татар вообще его совсем не взволновало. Он совершенно неполиткорректно, но в духе своего времени, счел это достойным воздаянием крымцам за многие беды, что несли чамбулы на Речь Посполитую. Если честно, то он порадовался бы даже одновременному поражению всех татар от мала до велика огнем небесным или чем-то земным.

Верт с татарами не сталкивался, но знал, что крымцы входят в состав турецкой армии и с нею ходят в походы, а от пана Леона услышал, что они и отдельно творят разные поругания. Поэтому был также неполиткорректен по вопросу о татарской погибели.

Гости в чужой голове сложно осваивали статус хозяина в незнакомом мире, но путем разных натяжек и спекуляций пришли к выводу, что он кто-то вроде приграничного чиновника, который занимается разведкой или противодействием чужеземной разведке. Землевладельцы на беспокойных границах и коменданты крепостей либо сами этим занимались, либо держали специального человека, чтобы тот служил глазами и ушами власти. Пану Леону Вениамин напоминал еще коронного комиссара по умиротворению бунтовщиков или его помощника.

Так определившись с градом и миром, они подошли к выводу о том, что лично делать им самим. В общем-то они могли ничего не делать, мирно спя или наслаждаясь тем приятным, что есть в жизни Вениамина. Можно было рассказать друг другу о пережитом. Но профессиональные военные, конечно, знают толк в отдыхе, но не менее четко знают грань между восстановлением сил и разлагающим влиянием безделья на себя и подчиненных. Эту диалектическую грань способен понять даже совершенно не знакомый с понятием «диалектика», но послуживший и повоевавший человек.

Оттого они и стали искать приключений, поскольку к моменту смерти не потеряли еще вкус к деятельности. Что же касается незнакомства со здешними реалиями, так и военная служба приучает к готовности ко всему. В любой момент может произойти необычное и то, чего не было час назад, и дело чести, чтобы с честью же выпутаться из ситуации. Может, конечно, не повезти, но они не первые и не последние кавалеристы, которым не повезло или не повезет.

Итак, их хозяин борется с вражескими лазутчиками. И им это не незнакомо. А лазутчики и прознатчики, виденные ими, разделялись на две большие группы. Те, кто этим на жизнь и всю жизнь зарабатывает, и те, кто занялся только сейчас, желая подзаработать или по принуждению. Вторых большинство. Встречались им также изменники, и за деньги, и из каких-то других соображений. Стойкие люди среди них в любом случае редкость, поэтому, чтобы лазутчики заговорили, нужно их хорошенько напугать. И не просто хорошенько, а чем сильнее, тем лучше. Тогда, пронятые до глубины души, они не только расскажут, кто их послал, и о прочем, но могут и сами на службу быть приняты поймавшей их стороной, хоть и противно с такими дело иметь.

Гости и постарались, воспользовавшись тем, что при одновременном проявлении активности особым способом, Михновский как бы отключался, и тогда от его имени говорили они. Если отключение Михновского длилось недолго, он мог этого не заметить, но если долго, то, придя в сознание, понимал, что нечто непонятное с ним было, как это вышло с ведром или в кафе. Подобное состояние при эпилепсии называется абсансом, но здесь сходство с эпилептическими явлениями было чисто внешним. Но, собственно, и абсанс больным и его окружением не всегда обращает на себя внимание. Так, задумался человек, а потом не сразу включился снова. И без абсансов такое происходит.

Так постепенно гости осваивали искусство управления квартировладельцем. Не стоит думать, что это было очень легким делом. Вениамин поддавался далеко не всегда, а по хитрому графику, вне этих периодов податливости хорошо срабатывали лишь внушения, что хорошо бы выпить чего-то. Гости, кстати, не очень ценили местный алкоголь, особенно вина, а вот к напиткам типа «ситро» и «дюшес», да и к какао с молоком относились очень благосклонно. Михновский легко шел на поводу у безбилетных пассажиров, принимая их желание за свое. Герр Верт, впрочем, еще уважал пиво «Карамельное», а пан Леон с трудом терпел любое пиво. Но тут был виноват скорее он сам, чем напиток, поскольку на заре его туманной юности вышел казус, когда оголодавшие кавалеристы из его хоругви ворвались в деревню в Инфлянтах и там нахлебались еще не дозревшего пива. Несколько дней всем было кюхельбекерно и тошно, а шляхтич Леон герба Тромбы на всю жизнь заработал отвращение к пенному напитку. В гостях он еще был с трудом способен одолеть кружку из уважения к хозяевам, но самостоятельно его заказать и пить – лучше тогда воды из лужи! В голове же Михновского пришлось договариваться с Вертом, когда тот будет склонять квартирохозяина к пивной эскападе, а когда нет, и когда наступало время Иоганна и «Карамельного», Леон освоил некое состояние, позволявшее ему не страдать от мерзкого вкуса напитка, а потом от Иоганнова пения козлетоном. Де Верт петь не умел, но любил, особенно под пиво, оттого Леон отключался. Когда же Волк-Леонович желал «Крем-соды», который Верта совершенно не воспламенял, наступала его очередь уходить в себя, пока пан Леон наслаждается.

Словом, все было достаточно интересно и увлекательно, но оба гостя ловили себя на мысли, что «хозяину квартиры» угрожает некая опасность, пока только интуитивно ощущаемая обоими. Они поделились ощущениями и удивились их совпадению. Но оба они покинули мир в изрядном возрасте: Верт в шестьдесят с небольшим, а пан Леон в пятьдесят пять. Чтобы дожить до таких лет, повоевав не на одной войне, требовалось многое, в том числе и чувство опасности, и способность предвидеть ожидавшее их. Разумеется, человек предполагает, а бог располагает, поэтому Верт бывал разбит и в плену, а пан Леон закончил свою жизнь вскоре после битвы под Пилявцами, ибо не смог предвидеть паническое ночное бегство всего войска и то, что хорунжий из соседнего шатра заденет его копьем, очередной раз оправдав прозвище «Казимеж leworęczny – обе лапы левые». После ранения он отлеживался в имении знакомых, поддался там Амуру и… Но, если быть совсем честным, то, как ни старайся, а всего не предусмотришь. Поэтому следует делать задуманное и уповать на то, что этому ничто не помешает.

Еще обсудив свои предчувствия, обитатели пришли к выводу, что опасность грозит со стороны начальства. Здешняя жизнь и нюансы работы Вениамина им не были знакомы и понятны, но оба были командирами, хотя и разного ранга, воевали в очень непростых войнах и об интригах знали не из постановок античных трагедий на сцене. Особенно о судьбе Валленштейна. Начальник Вениамина им сразу же не понравился. Верт, как более религиозный, определил Боряина как аналог Понтия Пилата, а пан Леон – «за грош в божьем храме… испортит воздух». Автор должен сказать, что обоих явно занесло, прямо аж даже до абсурда. Ну просто вообразите себе еврея, который за грош пойдет в костел портить воздух! Или параллель между прокуратором Иудеи и представителем ее населения!

Но вектор угрозы был определен правильно. Они также правильно определили, что предлога утопить Вениамина у Боряина сейчас нет, но новый «Пилат – осквернитель воздуха» радостно ухватится за подходящий. Из чего они вывели то, что пока Вениамин должен быть хорошим и даже образцовым подчиненным, для чего они тоже приложат усилия, а когда Пилат-Боряин начнет продавать Михновского оптом и в розницу, тогда тоже помочь. Что конкретно они смогут сделать – время покажет. Игра на опережение была невозможна из-за специфики работы Вениамина. Значит, действовать придется от обороны, реагируя на действия противника. Им, как кавалеристам, такая тактика, присущая больше пехоте, не нравилась, но… В молодости пана Леона был эпизод, когда так и пришлось воевать. Татарский отряд окружил их, и почти двенадцать миль пришлось идти, отражая частые наскоки татар ружейным огнем. Но дотащились до речки Каменки, а на том берегу был виден польский лагерь. Татары поняли, что добычу надо искать в другом месте, и отстали. Так обоз и дотащили. А не выдержали бы этого марша, побежали, думая лишь о спасении, быть им бы побитыми или тащиться в Крым как добыче.

Так вот и тут следовало не трусить, а следовать своим путем, отгоняя помехи от него.

Итого составился третий триумвират: Иоганн фон Верт, пан Леон Волк-Леонович и Вениамин Михновский. Всего за несколько лет о подобном были сказаны слова: «Гомер, Мильтон и Паниковский! Теплая компания!»

Третий член триумвирата о своем членстве не догадывался, но ведь и роль Лепида тоже была меньшей, чем Октавиана.