Подобные сравнения оставим для другого времени. Пока лишь приведем краткие данные, не оставляющие камня на камне от всех антиисторических позиционирований Первого Царя в качестве какой-то исключительной чудовищной личности. Численность населения в Англии в ту эпоху не превышала трех миллионов, в Нидерландах – около двух миллионов, а в России – примерно 8–9 миллионов человек.

Оставим любителям математики подсчитывать проценты убиенных, но ясно одно: по своей «кровожадности» Иоанн Грозный далеко уступал жестокостям других европейских правителей. Так, по самым придирчивым подсчетам, мартиролог убитых по его приказу жертв в десять раз был меньше, чем у Генриха VIII.

И в наши дни появляются произведения «для широкой публики», где Иоанн Грозный изображается каким-то садистомпараноиком. Самый катастрофический случай – фильм П.С. Лунгина «Царь», вышедший на экран в 2009 году. Более омерзительного случая извращения Русской истории припомнить невозможно. Все – ложь, грязь и патология без конца. Этот поток «художественного прочтения» «народного артиста России» предметно к истории нашего Отечества не имеет никакого отношения.

В последние годы в общем русле традиционных суждений и оценок Первого Царя появляются работы, стремящиеся освободиться от замшелых клише, рассматривать эту фигуру не в системе отвлеченных гуманистических политико-социальных силлогизмов европейской истории XIX–XX веков, а в подлинных обстоятельствах времени и места. Потому и психологический портрет Иоанна Васильевича предстает совершенно в ином свете; открываются новые грани личности, иные масштаб и глубина ее.

«Царь, – заключает свои размышления об Опричнине современный автор, – добивался полновластия как исполнитель Воли Божьей по наказанию человеческого греха и утверждению истинного “благочестия” не только во спасение собственной жизни, но и тех грешников, которых он обрекал на смерть»^[36].

Личность Иоанна Грозного до сих пор вызывает живейший интерес; количество книг, статей, телепрограмм о нем не поддается учету. Интерес этот трудно назвать праздным. Так было всегда. В периоды кризисов и тотальных переоценок ценностей, т. е. в «переходные периоды» истории, когда возникала проблема национально-государственной самоидентификации России, наблюдался и всплеск внимания к фигуре Первого Царя. Так происходит и в наши дни. Какофония суждений и оценок отражает хаос духовно-нравственного состояния нашей страны.

Фигура Иоанна Васильевича давно нуждается в новом историческом «прочтении». Речь конечно же не идет о какой-то нарочитой «реабилитации» или умышленном «обеливании». Да и вообще выносить «вердикты» или, наоборот, возвеличивать исторических героев не может являться задачей историка, если только тот не выступает в качестве безропотного слуги какой-либо идеологической концепции.

Воссоздание исторически достоверного образа Первого Царя это – начертание подлинной великой и красочной картины былого страны и народа, без чего невозможно никакое национально-государственное самопознание и самосознание. Вот почему «борьба за Царя» – есть борьба за Русскую историю, за ее удивительный героический облик, оболганный и замаранный тенденциозными измышлениями западных авторов и инсинуациями наших, доморощенных западолюбителей, которые доминировали в историографии последние два с лишним века.

Трудно надеяться на то, что какие-то «будущие поколения» расставят все точки над «и», создав беспристрастную и «подлинную» картину минувшего времени. Подобные упования из области мифических ожиданий. Вожделенной «объективной истории» по определению никогда не было, да и быть не может. Признавая неизбежность субъективизма, автор намерен следовать одному непременному правилу: уважительно относиться к ушедшему, чтить имена предков, отдавших свои силы и жизни делу служения Руси-России. Первый Царь и был из числа таковых.

Герб Царства Русского. Печать Иоанна IV, 1562 г.

Царь Иоанн IV Грозный^[37]

Портрет Царя Иоанна Грозного

Гравюра из кн.: Oderborn P. Iohannis Basilidis… vita. Witebergae, 1585 г.

Глава 1. «По Божьему соизволению с рождения я был предназначен к Царству…»

16 января 1547 года в Успенском соборе Московского Кремля Великий князь Московский Иоанн IV Васильевич по «древнему цареградскому чиноположению» был венчан на Царство^[38]. Священный обряд совершал Митрополит (1542–1563) Московский и всея Руси Макарий. На венчаемого были возложены Животворящий Крест, венец и бармы^[39]. Затем Митрополит возвел Иоанна на Царское место и говорил ему «поучение», а во время литургии возложил на него золотую цепь Мономаха. После приобщения Святых Тайн Иоанн был помазан миром.

На исходе того дня для Митрополита, епископов и знатных людей у Царя была устроена трапеза, розданы дары разным лицам, а нищим обильно подавалась милостыня. Русь стала «Царством», а Московский Великий князь – миропомазанным правителем. В том же, 1547 году в память о венчании Иоанн повелел построить в районе села Коломенское под Москвой большой храм во имя своего небесного покровителя – храм Усекновения главы Иоанна Предтечи, сохранившийся доныне^[40].

Как заявил Царь после коронации, «землею Русскою владеет он один». И до этого момента Великий князь Московский фактически был единоличным правителем; наличие Боярской Думы принципиально самодержавную властную прерогативу не ограничивало. Теперь же в прерогативе Московского властителя появилось новое мистическое качество. Верующему при миропомазании святым миро передаются дары Святого Духа, укрепляющие в жизни духовной, – это особая благодать, которой прочие смертные лишены.

По словам Митрополита Петербургского Иоанна (Снычева), «над каждым верующим это таинство совершается лишь единожды – при крещении. Начиная с Грозного, Русский Царь был единственным человеком на земле, над кем Святая Церковь совершала это таинство дважды – свидетельствуя о благодатном даровании ему способностей, необходимых для нелегкого царского служения»^[41].

Еще раньше, известный богослов и деятель Русской Православной Церкви за границей, архиепископ Серафим (Соболев, 1881–1950)^[42] написал: «Таинство святого миропомазания делает личность Царя священной, сообщает благодать Святого Духа для несения подвига царствования, возвышает его авторитет в глазах всего народа как нации, возводит Царя на степень верховного покровителя Православной Церкви в защите от еретиков и всех ее врагов, почему святой Иоанн Златоуст и учил, что Царская Власть, разумеется христианская, есть начало, которое удерживает пришествие антихриста»^[43].

Последнее обстоятельство необходимо особо подчеркнуть, так как трактовка Отца Церкви Иоанна Златоуста (347–407) полностью соответствовала воззрению на спасительную миссию Царской Власти и Иоанна Грозного, который воспринимал противников Царя не только как своих личных врагов, но в первую очередь как врагов Христа. А с ними не могло быть соглашения, к ним не могло быть снисхождения, ибо они – приспешники дьявола.

Первые русские владетельные князья вступали во власть по праву родового приоритета, а сама интронизация (поставление на Великое княжение) не сопровождалась особой церковной процедурой. Согласно преданию, первым венчанным князем стал Владимир Всеволодович («Мономах», 1053–1125), которому Император Алексей I (1081–1118) прислал из Константинополя с Митрополитом Неофитом венец, золотую цепь и бармы – знаки высшего властного достоинства. Они принадлежали деду Владимира Мономаха по матери Императору (1052–1055) Константину Мономаху.

Пересылка императорских (царских) инсигний на Русь подчеркивала не только родственные связи между Империей ромеев и Русью^[44]. Она свидетельствовала и о повышении властного достоинства русских правителей.

Иоанн Васильевич был «поставлен на Великое княжение» в Успенском соборе еще в декабре 1533 года, в возрасте чуть более трех лет. Он был правителем законным, природным и мало кто готов был оспаривать эти родовые преимущества. Коронация же Иоанна Васильевича стала началом нового исторического бытия Русского Государства. По словам исследователя, венчание на Царство знаменовало «заключительный этап складывания самодержавия на Руси и вместе с тем – юридическое оформление самодержавной государственности, знаменующее рождение “Святорусского Царства”, прошедшего этап утробного развития»^[45].

В своем коронационном «поучении» в Успенском соборе Митрополит Макарий провозгласил: «Вас бо Господь Бог в Себе место избра на земли и на Свой престол вознес». Царское место – Богоустановленное; выше него на земле ничего быть не может. Еще на заре христианской истории Евсевий Памфил епископ Кесарийский (260–340), духовный наставник Императора Константина Великого (285–337) и участник Первого Вселенского Собора в Никее (325 год), сформулировал взгляд, который потом стал фактически церковным каноном: Царь есть образ Единого Царя всяческих^[46].

Преподобный Максим Грек (1480–1556), один из блестящих русских мыслителей XVI века, называл христианского Государя «одушевленным образом Царя Небесного».

Другой выдающийся богослов первой половины XVI века, имя которого неразрывно связано с провиденциальной концепцией о «Москве – Третьем Риме», старец Филофей из Псковского Елеазарова монастыря, в послании Царю Иоанну патетически восклицал: «И едина ныне Святая Соборная Апостольская Церковь Восточная ярче солнца во всей поднебесной светится, и один Православный Великий Русский Царь во всей поднебесной, как Ной в ковчеге спасенный от потопа, правя и окормляя Христову Церковь и утверждая Православную веру»^[47].

Венчание на Царство завершало протяженного периода складывания нового мировоззрения на Руси. Идея «Царства» вызревала в русском православном сознании почти целый век. Этот длительный процесс национально-государственного самосознания развивался на фоне новой геополитической ситуации, изменявшей место Московии среди прочих стран и народов.

В середине XV века, после падения в 1453 году Константинополя, Русь осталась единственным в мире православным государством. На ее долю выпало предназначение сохранить свет Православия, что можно было осуществить только при восприятии Ромейской (Римской) духовной всемирной трансляционной функции: стать Империей^[48].

Несколько веков разоряемая и уничтожаемая как внешними нашествиями, так и внутренними раздорами, княжеско-клановой враждой страна должна была принять на себя новую историческую миссию, требовавшую огромных духовных усилий и колоссальных этноэнергетических затрат. Как показало дальнейшее развитие, Русь обладала необходимым ресурсом «витальности».

Московская Русь специально не искала и не домогалась для себя неких исключительных прав и лидирующих позиций в мировой истории. Никакой «империалистический соблазн», о чем сказано невероятно много тенденциозными авторами, русское национальное сознание не определял и государственные стремления не формировал. Его в христианско-эсхатологической природе православного мировосприятия вообще не существовало. «Соблазн» проявится значительно позже, уже при Петре I, переориентировавшим духовный строй Империи с Рима Второго, христианского, на Рим Первый, языческий. Русь же не «перехватила» эстафету Православной Империи, а наследовала ее от погибшей Ромейской державы.

Москва стала «Третьим Римом» потому, что не могла им не стать. Как заявлял старец Филофей, «Ромейское царство нерушимо, яко Господь в римскую власть записался»^[49]. «Ромейское царство» неразрывно связано с величайшим мировым событием – рождением Христа, а потому это царство исчезнуть не может, ибо оно освещено фактом земного явления Спасителя.