Александра Лавалье: Яд, порох, дамский пистолет

© Лавалье А., 2025

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет за собой уголовную, административную и гражданскую ответственность.

* * *

«Эта книга удивила меня саму. Она создалась из того, что я люблю. Вполне закономерно, что моя первая книга получилась историческим детективом. Во-первых, я всегда любила читать про приключения и расследования. Во-вторых, из всех исторических периодов мне больше всего нравится начало XX века. И хотя в 1915 году эпоха модерна уже закончилась, Москва обрела те свои черты, которые мне в ней больше всего нравятся. Для меня эта книга очень про многое. Расследование в ней – только фантик, обертка, развлекательная часть. Я очень надеюсь, что каждый читатель найдет в этой книге что-то свое, что окажется важным».

«Необычный исторический период, неоднозначные персонажи, живописные декорации предреволюционной Москвы, таинственная атмосфера и увлекательное повествование – ретродетектив, который стоит прочитать».

Глава 1
Вдова статского советника

Алексей шагнул на украшенное коваными перилами крыльцо и огляделся. Богатый дом у статского советника Малиновского, а удобную современную мелочь, электрический звонок, не поставили. Телефонного аппарата тоже нет, барышня-телефонистка не отыскала номер. Пришлось извещать о себе запиской, будто на дворе девятнадцатый век, а не прогрессивный 1915 год.

Алексей отодвинул край рукава, щёлкнул кнопкой, открывавшей крышку наручных часов, и взглянул на время. Без одной минуты девять вечера. Что ж, можно стучать.

Ждать пришлось недолго. Дверь открыл пожилой лакей и, прищурив воспалённые глаза, попытался разглядеть знаки отличия на военной форме Алексея. Рука, придерживающая дверь, заметно подрагивала. Через пару долгих мгновений лакей спросил:

– Барин, вы к кому?

Неуместно обращаться к военному «барин», но разобраться в отличительных знаках военных врачей без особой сноровки ни у кого не получается.

– Алексей Фёдорович Эйлер, извольте доложить. Я отправлял записку Глафире Степановне, мы с Михаилом Дмитриевичем вместе служили.

Лакей ахнул и засуетился:

– Так это вы, Алексей Фёдорович, Мишенькин друг! Он в кажном письме, считай, отписывался про вас. Знаем как родного, хоть и не видали никогда! Проходите же, проходите, сейчас свечу зажгу.

Алексей вошёл в темноту дома. Резкий запах сердечных капель ударил в нос.

Лакей со свечой ждал его у лестницы, такой же изящной и чугунной, как перила крыльца.

– Пожалуйте сюда, барин. Темно у нас, не обессудьте. Не велит хозяйка лектричество жечь. Свет, говорит, неприятный, глаза режет.

– Что ж звонка у вас нет, если электричество имеется?

– Дак сняли, и месяца не провисел. Мальчишки окрестные баловались, позвонят и в саду прячутся. Поди слови их. Вот Глафира Степановна и велела снять. Сказала, кому надо, рукой постучит, не переломится.

Алексей снял фуражку и пристроил её на вешалку. Лакей, спохватившись, дёрнулся помочь, но, конечно же, не успел. Зачастил виновато, поднимаясь на второй этаж:

– Уж простите, барин, что плохо принимаем. Беда у нас, Глафира Степановна из комнаты второй день не выходит. Не ест, не спит, сама уж бледнее тени. За врачом послали, ждём вот…

– Что случилось?

– Не знаете ещё? Ну верно, в газетах не писали. Дмитрий Аполлонович позавчера скончались. Одним моментом, только стоял, а через минуту упал и не дышит совсем. Ему сорок восемь было всего… Как полиция ушла, Глафира Степановна в кресло села, да так и сидит, перед собой смотрит. Чаю ей отнёс, так не притронулась даже. Налил свежего, так она и его…

Лакей споткнулся об угол ковра в гостиной, достал из кармана платок и принялся утирать выступившие слёзы.

Алексей нахмурился. Как неудачно получается! Несколько недель он копил в себе силы на этот визит и выбрал такой неподходящий момент!

В кармане кителя Алексея лежало посмертное письмо родителям от Михаила, лучшего друга Алексея. Они сблизились на фронте, где Алексей был полевым хирургом, а поручик Малиновский служил при штабе. Короткая дружба, всего несколько месяцев, но на войне люди связываются быстро и крепко.

На воспоминания о Михаиле тело привычно отреагировало болью, будто нерадивый хирург забыл под сердцем иглу. Алексей заставил себя сосредоточиться на предметах интерьера гостиной, в которой они остановились, пережидая, когда можно будет вдохнуть. Хотя со стороны выглядело, будто он вежливо ждёт, пока лакей придёт в себя.

В углу гостиной стояло огромное напольное зеркало в раме тёмного дерева на крупных ножках, похожих на львиные лапы. В нём отражались и сам Алексей, и шмыгающий лакей, и чёрная изогнутая спина рояля, и портреты хозяев дома, украшавшие парадную гостиную. Красивый у Малиновских дом, только очень уж пахнет горем.

Лакей наконец закончил шмыгать, сделал несколько шагов, но всё-таки не в силах совладать с собой просто махнул рукой на ближайшую дверь.

Алексей постучал. Никакого ответа. Недолго думая, он прокричал:

– Глафира Степановна, это Алексей Эйлер!

Что ж, не по этикету, зато есть шанс поскорее увидеться с хозяйкой дома.

Из комнаты не доносилось ни звука. Алексей оглянулся на лакея, и в этот момент тихий голос произнёс прямо ему в ухо:

– А волосы у вас как у Мишеньки, такие же непослушные…

Алексей вздрогнул. В дверях стояла Глафира Малиновская, маленькая, совершенно невзрачная женщина. Должно быть, в молодости её называли «миленькой», но сейчас в её лице была только неизбывная тоска, за которой размываются черты.

– Входите, Алексей Фёдорович.

Хозяйка посторонилась, и Алексей вошёл в её личные покои. Комната, в которой они находились, служила одновременно диванной и кабинетом. За закрытыми дверями, вероятно, была спальня.

– Простите, я не готова к вашему визиту…

– Я присылал записку.

– Должно быть, затерялась.

Глафира Степановна двигалась осторожно, придерживаясь за мебель. Она села в дальнее кресло, повернулась к почти погасшему камину и, казалось, сразу забыла про посетителя. Алексей подумал и без разрешения сел на ближайший стул. Откашлялся, привлекая внимание, но Глафира Степановна не повернула головы.

За дверью раздалось приглушённое шмыганье.

– Иван, принеси нам чаю! – слегка повысив голос, попросила хозяйка.

Подняв на Алексея выцветшие глаза, Глафира Степановна сказала:

– Иван совсем плох. Беспокоится… Приходится придумывать ему поручения… Чай по десять раз на дню носит, платья готовит. Горничную я рассчитала, видеть никого не могу. Камин вот приказала растопить, хоть и не люблю, когда дымом пахнет… Пусть. Иначе плачет. Совсем старик…

Алексей снова кашлянул, но хозяйка перебила:

– Прошу, не надо соболезнований. Совсем тошно от них.

Дверь приоткрылась, и в неё бочком протиснулся лакей с подносом. Аккуратно, будто трясущиеся руки не мешали ему, расставил посуду, разлил и подал чай гостю. Хозяйка же махнула рукой, мол, оставь мою чашку на столе, и вновь отвернулась к камину.

Алексей сделал глоток. Находиться в молчании было мучительно, но найти в себе силы передать письмо Алексей не мог. Рассердившись на себя, он дёрнулся, стул под ним заскрипел.

Глафира Степановна повернула голову и устало, но внимательно посмотрела на него.

– Сколько вам лет, Алексей Фёдорович? Вы как будто чуть старше Мишеньки.

– Мне двадцать пять.

– Да… Мишеньке зимой было бы двадцать два… Как же мне хочется вас расспросить, но совсем нет сил. Видите, как вышло. Сначала сын оставил меня, а теперь и муж.

Она замолчала, но руки её пришли в движение, выдавая волнение. Она быстро ощупывала свои пальцы, будто пытаясь найти кольца, которых не было на месте из-за траура.

– Вы простите, Алексей Фёдорович, что не принимаю вас должным образом. Видите ли, я с минуты на минуту жду врача. Мне… нехорошо.

– Быть может, я смогу помочь?

Глафира Степановна некоторое время непонимающе смотрела на него, потом вспомнила:

– Ах да, вы же врач. Хирург?

– Совершенно верно. Так что вас беспокоит?

Вдова нерешительно пробормотала:

– Не стоит, Алексей Фёдорович, это неудобно.

– Это необходимо.

Он произнёс эти слова ровным властным тоном врача, который так завораживающе действует на пациентов.

– Ваши глаза воспалены, руки дрожат. Встречая меня, вы пошатывались от слабости. Внимание рассеяно, вы с трудом подбираете слова. Так не должно быть даже с учётом обстоятельств. Я помогу вам.

Алексей встал, снял китель и закатал рукава рубашки, готовясь к осмотру. Огляделся. Привычка держать руки в чистоте требовала воды и мыла, но их в комнате не было. Алексей достал платок и тщательно протёр руки. После подошёл и приложил тыльную сторону ладони ко лбу женщины. Она вздрогнула, но не отстранилась.

– Так что вас беспокоит, Глафира Степановна?

Вдова вздохнула и тихо призналась:

– Я совсем не сплю, как умер Дмитрий. Кажется, тело перестало меня слушаться. Раньше я ещё справлялась… Знаете, я стала плохо засыпать, когда Мишенька отправился на фронт. Я тогда нашла средство, – она кивнула на высокий столик, на котором стояла узнаваемая бутылка Шустовского коньяка^[1].

– Коньяк?

– Да. Я принимала на ночь ровно две рюмки, и этого хватало, чтобы заснуть.

Алексей взглянул на бутылку.

– Коньяк как снотворное – неудивительно, а вот то, что он есть… Государь ввёл сухой закон больше года назад, откуда же он у вас?

Глафира слабо улыбнулась сухими губами:

– Я написала управляющему господина Шустова, и мы купили весь коньяк, который был у них на складе. В нашем доме прекрасные сухие подвалы, Иван всё перевёз.

– А что же сейчас? Коньяк не помогает?

Глафира прошептала:

– Я больше не могу его пить.

– Почему же?

Глафира подняла на него взгляд. А ведь когда-то у неё были прозрачные голубые глаза. Такие же, как у сына.

– Третьего дня мой муж Дмитрий выпил этот коньяк, хоть прежде терпеть его не мог. Отобрал у меня рюмку, выпил и… Через пару минут умер.

Алексей снова оглянулся на столик.

– Почему же полиция не изъяла бутылку?

– Потому что я им об этом не рассказала.

Алексей подставил стул, сел напротив кресла хозяйки. Щёлкнул крышечкой, открывая циферблат часов. Протянул руку и взял Глафиру Степановну за запястье, чтобы измерить пульс – она слегка вздрогнула, но сопротивляться не стала.

Некоторое время они сидели молча, прислушиваясь к тиканью хронометра. Привычно считая про себя, Алексей рассеянно глядел в догорающий камин.

Отпустив руку вдовы, Алексей спросил:

– Почему вы не пьёте чай, Глафира Степановна?

– Боюсь, – ответ она прошептала.

– И обед ваш оказался в камине.

Малиновская вздрогнула и прикрыла глаза. Спрятаться сильнее ей не позволяло воспитание.

– Не говорите Ивану, – попросила она, – он будет переживать… У меня всё время перед глазами картина, как Дмитрий пьёт, а потом падает… Я не могу ни есть, ни пить. Он там, у вас за спиной.

Алексей хотел оглянуться, но вовремя опомнился, что за спиной у него быть никого не может, лишь воспалённое воображение вдовы видит там мужа. Он встал, защёлкнул крышку часов.