– Очень рад, – кивнул Ансель. Казалось, он и не заметил заикания Эрнста. Ансель бросил свой потрепанный чемодан на кровать, раньше принадлежавшую Вальтеру.

Эрнст улыбнулся новому соседу, и тут заметил, что он носит на цепочке на шее звезду Давида. Надо было сразу, по его имени, понять, что Ансель еврей. Надеюсь, из-за соседа-еврея ко мне не станут относиться хуже. Яд речей Гитлера уже отравил умы многих студентов в кампусе. Евреи и так не пользовались популярностью в университете Берлина, хотя некоторые профессора там были евреями. Вот почему Эрнст удивился, когда к ним пригласили выступить Альберта Эйнштейна, профессора из Гумбольдта, соседнего университета. Эрнст с Анселем ходили на выступление, и Эрнст должен был признать, что оно его глубоко впечатлило. Он решил, что Эйнштейн, определенно, самый умный из всех, кого ему доводилось слушать.

Прошло несколько дней, и Эрнст понял, что его новый сосед – прилежный, аккуратный, умный и дружелюбный. Он тоже учился на медицинском факультете, поэтому они часто занимались вдвоем. На второй неделе учебы Ансель познакомил Эрнста с группой еврейских студентов-медиков, которые приняли его без всяких колебаний. А поскольку Эрнст нелегко заводил друзей, он был признателен своему соседу и новообретенной компании. С некоторыми из них он посещал общие лекции. Впервые в жизни ему было к кому присесть за стол в столовой во время обеда. С этими юношами он чувствовал себя легко и комфортно, так что почти не заикался. Но это была лишь маленькая группка, и как-то в обед, когда они все ели, Ансель объяснил, почему.

– Нейдер, ты знаешь, почему здесь так мало евреев?

Эрнст покачал головой.

– Потому что в университет принимают только маленькую квоту – не больше пяти процентов. Понимаешь, что это означает? Мы – самые сливки. Нам надо было получить самые высокие оценки, иначе нас ни за что не приняли бы сюда, – объяснил Ансель.

Примерно через месяц, в пятницу вечером, Ансель пригласил Эрнста на ужин шаббата с их друзьями, студентами-медиками.

– Я переговорил с остальными ребятами, и мы решили, что здорово будет позвать тебя на шаббат. Мы идем в маленький ресторанчик в городе. Они не трубят об этом на всех углах, но там подают кошерные блюда. Поэтому мы иногда туда ходим. Хочешь присоединиться? Думаю, тебе понравится, – сказал Ансель.

– Нет, спасибо. У меня нет денег на рестораны.

– Ничего страшного. Мы все скинемся понемногу и заплатим за тебя. Ребятам ты нравишься, и мы все хотим, чтобы ты пошел. Давай же, пойдем, будет здорово, – настаивал Ансель. – Это кошерный ресторан, а я, как ты знаешь, не соблюдаю кошер. Но мне нравится вкус традиционных еврейских блюд. А там, насколько я слышал, подают мои любимые, которые делала бабби: картофельные латкес, грудинку, голубцы… – он облизнулся. – Уверен, ты будешь в восторге.

Но Эрнст отказался. И не потому, что не хотел идти, конечно, хотел. Он представлял себе, как здорово будет куда-нибудь выбраться в компании единомышленников. Но он боялся, что другие студенты, неевреи, увидят его в городе в обществе евреев, да еще и в еврейском кошерном ресторане. Эрнсту было все равно, что они евреи. Для него это не имело значения. Но он знал, что, если его увидят с ними, на него ляжет пятно, и боялся, что это повредит ему при поисках работы после университета. Я и так подвергаю себя опасности, сидя с ними за обедом за одним столом, – думал он. – Евреев все считают изгоями. Я уже говорил себе, что пора покончить с этой дружбой, чтобы самому не оказаться изгоем. Если бы у меня хватило храбрости завести друзей среди не еврейских студентов, это было бы куда полезней в дальней перспективе. Очень жаль, что придется порвать с этими ребятами, потому что они мне нравятся. Они ко мне добры, и мне с ними комфортно. Но в действительности я рад, что я – не один из них. И я знаю, что мои родители тоже скажут: дружить надо с людьми своей породы. Чистокровными немцами, арийцами, как нас теперь стали называть. Но я чувствую себя гораздо ниже любого чистокровного арийца. Я не красавец, не атлет. Да еще это чертово заикание! Просто не представляю, как бы я заговорил со студентами-арийцами! Но каким-то образом это придется сделать.

Когда в выходные он отправился в город купить продукты, то увидел группу студентов-арийцев с медицинского факультета, сидевших в уличном пивном ресторане. Они болтали, смеялись и пили темное немецкое пиво. Вот моя возможность завести друзей, – подумал он. – Как бы мне набраться храбрости, подойти к ним, представиться и заговорить. Но Эрнст не смог заставить себя это сделать, боясь, что начнет заикаться, и они высмеют его. А потом, кто знает, какой-нибудь парень вроде Отто узнает о моем заикании и будет издеваться надо мной до самых выпускных экзаменов. Лучше держаться особняком. И потихоньку отойти от евреев.

Перед отъездом в университет родители дали Эрнсту немного денег, какие смогли скопить. Однако он понимал, что этой маленькой суммы рейхсмарок надолго не хватит. Он был рад, что учеба оплачивается стипендией, но ему требовались деньги на расходы, а это означало, что надо искать работу. Единственное, что он умел делать, – помогать родителям в пекарне. Поэтому как-то утром перед лекциями он пошел в одну из пекарен в городе спросить, нет ли там работы.

– У меня большой опыт. Мои родители держат пекарню, – сказал Эрнст, стараясь держаться уверенно. – Я буду работать за меньшую оплату, чем любой другой подмастерье, какого вы сможете нанять. Видите ли, я студент, и мне очень нужны деньги. Я могу приходить по утрам, на рассвете, и замешивать тесто. Но к десяти часам я должен быть в университете.

Пекарь почесал свою лысую голову.

– Да, помощник мне не помешает. Здоровье уже не то. Старею, – сказал он и добавил со вздохом: – Да еще и открываться по утрам надо очень рано. – Пекарь оглядел Эрнста и сказал: – Ладно, я возьму тебя на работу, но много платить не смогу.

– Платите, сколько вам по силам. Это все равно больше, чем у меня есть сейчас.

– Значит, мы договорились. Приступаешь с завтрашнего утра. Тебя устраивает?

– Да, конечно. Я приду, – ответил Эрнст. Он был счастлив, что у него появятся деньги.

Глава 3. 1938 год

Эрнст привык к своему графику. Он просыпался на рассвете, работал в пекарне, а к десяти часам бежал на занятия. Потом быстро обедал в столовой перед вечерними лекциями. После лекций успевал немного вздремнуть и шел на ужин. Пока другие студенты пили и встречались с девушками, он сидел за учебниками и часто засыпал прямо за столом. Иногда просыпался среди ночи, лежа лицом в раскрытой книге, и перебирался на кровать. Но очень скоро наступало время вставать, и все начиналось снова.

Ранние подъемы и работа по утрам выматывали Эрнста. Но с годами он завоевал доверие пекаря, который теперь позволял Эрнсту самому отпирать лавку по утрам. Эрнст нуждался в деньгах, но в медицинской степени – еще больше, поэтому, что бы он ни делал, он не допускал, чтобы его оценки страдали. Он стал меньше времени проводить со своими друзьями-евреями. Обедал бутербродом, который съедал на ходу, на перемене; у него не было времени сидеть в столовой и обсуждать с приятелями то, чему их учили. Ужинал он в кафетерии при университете, тоже один, наскоро, чтобы вернуться в свою комнату и продолжить заниматься.

Поначалу он скучал по дружеским разговорам со студентами-евреями. Очень скучал. Раньше у него никогда не было друзей, и они стали важной частью его жизни. Но он напоминал себе, что это, возможно, к лучшему; они евреи, и очень хорошо, что он меньше общается с ними. Они по-прежнему приглашали его на свои обеды и групповые дискуссии, но Эрнст был слишком занят; он не мог туда ходить, даже если хотелось. Одиночество, которое он испытывал всю жизнь, на некоторое время отпустило его, но теперь вернулось снова, и ему хотелось, чтобы все было по-другому. Однако Эрнст напоминал себе, что у него есть цель, есть мечта, и нельзя, чтобы что-нибудь помешало их осуществить.

В то лето он накопил достаточно денег, чтобы сделать родителям сюрприз, и на неделю приехал домой отпраздновать свой день рождения. Он был счастлив повидаться с семьей. Когда он вошел в пекарню, родители оба работали. Мама бросилась к нему из-за прилавка и повисла у Эрнста на шее. Ему стало горько, когда он увидел ее. Он не мог не заметить, какой бледной и худой она стала. Ее лицо избороздили морщины; седые волосы сильно поредели на висках.

Отец, в одежде, пропитанной потом, с лицом, измученным многими годами тяжелой работы, посмотрел на сына, и его глаза вспыхнули. Старик пожал Эрсту руку, а потом схватил его в медвежьи объятия. Эрнсту очень хотелось бы остаться дома и помогать им в пекарне. Они нуждались в нем, но он не мог этого сделать. Мечта стать доктором звала его за собой, и он был не в силах сейчас от нее отказаться.

Проходя по маленькому городку, где он вырос, Эрнст заметил, что и здесь уже поселились антисемитские настроения. На стене он увидел плакат: черноволосый кудрявый мужчина с большим носом пытался заманить белокурых голубоглазых детей в темную комнату, где кипел котел. Были и другие плакаты с девизами вроде «Никогда не доверяй еврею». На зданиях развевались нацистские флаги. В пивном саду, куда они с отцом пошли как-то после обеда, Эрнст услышал, как люди открыто говорят о своей ненависти к евреям. Они выдавали ложь за правду: ложь о том, что евреи отвечают за поражение Германии в мировой войне. Ложь о том, что евреи – враги немецкого народа. Эрнст знал, что все это неправда, и хотел бы иметь больше мужества, чтобы рассказать им о своих еврейских друзьях, но не смел. Он просто сидел молча, попивая свое пиво.

Он чувствовал себя виноватым, предавая своих друзей. Но все равно хранил молчание. Неделя с родителями прошла восхитительно. Мать готовила его любимые блюда: картоффельпуффер – картофельные блинчики, хрустящие снаружи и мягкие внутри, и домашнюю колбасу – слегка острую, которую начиняла так, что оболочка хрустела, а еще, конечно, шпецле – сырные клецки. Время быстро летело, и с каждым днем сердце Эрнста ныло все сильней в предчувствии разлуки. И вот каникулы закончились, и он опять стоял на платформе, ожидая прибытия поезда, и родители рядом с ним.

Когда Эрнст вернулся в университет, еврейские друзья приготовили ему пирог, чтобы отпраздновать его день рождения. Они правда ему нравились – он наслаждался их компанией. И хотел, чтобы для них все складывалось по-другому. Иметь друзей было самой приятной частью жизни в кампусе. Но он знал, что должен и дальше дистанцироваться от этих юношей. Водить с ними дружбу опасно для его репутации. Здорово иметь друзей тут, в кампусе. Товарищей, с которыми можно поговорить, на кого положиться в случае необходимости. Но, к сожалению, я должен держаться в стороне. Если бы только они не были евреями!

Глава 4. Сентябрь 1938 года

Эрнсту никогда не звонили на работу. Поэтому, когда пекарь сказал, что ему звонят, он в недоумении уставился на него. Его охватила тревога. Когда он брал трубку, его руки дрожали.

– Алло! – сказал Эрнст.

– Эрнст, это фатер. Мутти очень больна. Ей совсем плохо. Ты можешь приехать домой?

Как я поеду домой? У меня нет денег. Я не могу вернуться. Я все потратил, когда ездил на день рождения. А даже и будь у меня деньги, как же лекции? Их нельзя пропускать. Но я нужен маме. Я должен найти способ. Что мне делать?

– Эрнст?

– Да, фатер.

– Время на исходе. Ты должен приехать как можно скорее.

– Я найду возможность, – сказал Эрнст. Сердце у него сжалось.

Повесив трубку, он обратился к пекарю, слушавшему его разговор.

– Я должен поехать домой. Должен попасть туда как можно скорее. Моя мама очень больна. Я понимаю, что о многом вас прошу, но вы не могли бы занять мне немного денег? У меня совсем ничего не осталось. Я потратил все сбережения, чтобы поехать домой пару месяцев назад.

Старый пекарь побарабанил пальцами по деревянному столу.