Пользуясь затишьем, Жорж пригласил Ирен в «Трианон» на «Черного орла», новый фильм с Валентино. Зал был битком. Ирен то и дело поглядывала на Жоржа, за развитием сюжета можно было следить по его лицу. Жорж волновался, топал ногами, хохотал, кусал кулак. На финальных титрах зал встал и взорвался аплодисментами, Жорж был в экстазе, Это один из лучших фильмов, которые я видел, или даже лучший. Ирен не разделяла восторга, сюжет показался затянутым, Валентино – слишком напыщенным и нагримированным для искателя приключений, ей больше по душе мужественный Дуглас Фэрбенкс, который великолепен в «Зорро», но она благоразумно помалкивала, тем более что в следующее воскресенье вместо танцев у Феликса Жорж снова захотел посмотреть фильм – и так каждое воскресенье, пока его крутили. Муж отпустил бачки, как у Валентино, и стал бриолинить волосы; иногда на прогулке Ирен замечала, как им вслед оборачиваются изумленные женщины, Неужели это он? В Жорже таился своего рода художник, завороженный грацией и легкостью Валентино, – это не актер на экране, а воплощение красоты и изящества, Жоржу так хотелось бы походить на него, обладать его непринужденностью и шармом, он мечтал блистать, подобно своему кумиру. Поэтому одевался как денди: рубашки с накрахмаленным английским воротником и серебряной булавкой, галстук в горошек, твидовый приталенный пиджак в тонкую полоску и высокие ботинки, – к счастью, эта экстравагантность стоила ему недорого, он умел подсуетиться и за сущие гроши прикупить детали костюмов после съемок. Когда он повел Ирен на бал в Шамбоне, она ступила на танцпол с изяществом Полы Негри, упоенно игнорируя завистливые женские взгляды, и старалась быть достойной парой этому необыкновенному мужчине. Танго вышло неплохо, а вальс получился рваным – она позволяла себя вести, но не предугадывала движения. Жорж сердился, Вот не умеешь ты танцевать с Валентино.

Съемки шли чередой, наслаивались, прекращались, начинались снова, откладывались, внештатникам приходилось подстраиваться и говорить спасибо, и горе тем, кто жалуется, Ирен ни свет ни заря ездила до Бийанкура через весь Париж, согласилась работать за сто семьдесят в неделю, не хотите – как хотите, перестала обращать внимание и на сверхурочные, и на собственную гордость, потому что в местной иерархии ниже костюмерш только уборщицы, часто двери студий захлопывались перед носом, У нас полный набор! или, что еще хуже, Следующий фильм только через месяц. Нет съемок – нет и денег, приходится затягивать поясок. Сколько еще так продлится, пока ты не сломаешься? Феликс нанял ее воскресной помощницей, но этого не хватало. Ирен подменила приятельницу, которая уехала в провинцию сыграть свадьбу, а до того работала на дому, обшивая богатеек из Сен-Мора. Поспокойнее, чем на студии, платят лучше, да и все то же портновское дело. Платья по выкройкам для нарядных девочек, матросские костюмчики для мальчиков. И занавески. Она даже штопала носки. Все подспорье в домашнем хозяйстве. К тому же одна из женщин, на которых она работала, оказалась приветлива. Не то что режиссеры, которые обращаются с тобой, как со скотом.

* * *

Валентино госпитализировали в клинику на 50-й улице с сильной лихорадкой после операции. Ему всего тридцать один, а состояние его безнадежно. Боже, неужели он умрет? Этого не может быть, все вранье. Его наверняка отравили. Восемь дней подряд тысячи людей стояли на тротуаре, перекрывая движение, бесчисленные букеты цветов громоздились у входа. Жорж пребывал в ступоре, не веря в происходящее, он следил за агонией, приникнув ухом к радиоприемнику и ловя каждое слово из выпуска новостей. Даже после смерти брата от испанки он не горевал так беспросветно; сказавшись на студии больным, он, неверующий, всегда кичившийся тем, что не бывал в церкви, отправился поставить свечку святому Карло Борромео. Опустившись на колени перед Пресвятой Девой, он сложил ладони и молился бог знает кому. Те же молитвы возносились на всех континентах, люди в тревоге молили о выздоровлении. И тут трагедия! Двадцать третьего августа 1926 года. Страшный день. Величайшая звезда всех времен погасла. Мир рухнул. Всю следующую неделю десятки тысяч людей днем и ночью проходили перед его гробом. Сто тысяч пришли на похороны в Нью-Йорке, женщины бросались с небоскребов, чтобы воссоединиться с ним в вечности.

Для Жоржа время разделилось на до и после, жизнь потеряла смысл, он сидел в прострации, не ел, не мылся, не отвечал, когда Ирен к нему обращалась, иногда по щекам катились слезы, и он их даже не утирал. Тяжесть давила на грудь, не давая дышать. Врач отказался прописывать лекарства, которые сделают только хуже, посоветовал заняться физическими упражнениями и есть красное мясо. Эта болезнь оказалась совсем некстати, Ирен работала в Эпине над «Жаном Шуаном» и была по горло завалена подгонкой костюмов революционной эпохи на статистов. Она возвращалась в полночь, брала Жоржа за руку, вытаскивала из дома, и они гуляли по берегу Марны – он плелся, как немощный старик, она пересказывала студийные сплетни, упоминала Луитца-Мора, такого любезного режиссера. Слушал ли Жорж? Ирен не знала, как донести до его сознания, что за эти три месяца сбережения растаяли, на следующий платеж она еще наскребет, но что делать, если он не вернется на студию? Я слышала, что Дефонтен наконец-то берется за «Бельфегора», с понедельника начинается подготовка к съемкам на три месяца, они сейчас набирают команду. Тебе надо встряхнуться, Жорж, подумать о чем-то другом. Жорж замер, глядя в пустоту, потом взял руку Ирен, сильно ее сжал, Я хочу, чтобы у нас родился мальчик, мы назовем его Рудольфом.

Жорж вернулся на работу, стал приносить домой получку, но больше не улыбался, приходил поздно или не приходил вообще, ничего не объясняя. Ребенка все никак не получалось. Почему так долго? Если окажется, что Ирен не способна родить, это станет катастрофой. Жизнь текла почти по-прежнему, Жорж переходил от фильма к фильму, Ирен часто простаивала, он пытался замолвить за нее словечко главному костюмеру, но тот не брал ее, потому что она медленно работает, Мы занимаемся кино, а не высокой модой, тут надо пошевеливаться, и потом, твоя жена не хочет в конце дня гладить костюмы, мол, она портниха, а не гладильщица. Жорж работал в Булони над интерьерами «Наполеона» Абеля Ганса, съемки которого начались два с половиной года назад, стоили целое состояние, на них были заняты двести техников, и требовалось построить сто пятьдесят декораций в натуральную величину; Жорж трижды переделывал бальный зал поместья Мальмезон – Ганс, из раза в раз недовольный пастельной росписью, требовал, чтобы оттенки соответствовали общему колориту замка, хотя фильм черно-белый, Псих, который воображает себя художником и снимает по двадцать дублей. А Дьёдонне^[6] возомнил себя императором и разговаривал только с самим собой. Продюсер рвал на себе волосы, съемки по шестнадцать часов в день вымотали всех, Жорж ночевал в пансионе в Булони, чтобы не таскаться туда-обратно, фильм должен был идти восемь часов, продюсер разорился, съемки остановились, потом возобновились. Жоржа выставили со съемочной площадки после драки с коллегой, которому он засветил в глаз, когда тот назвал Валентино «пидором, размалеванным, как девка» и посмеялся над его гротескной мимикой, – оба замечания были нестерпимы для Жоржа, который проводил вечера в кинотеатре «Мажестик», где безостановочно крутили «Сына шейха», посмертный фильм почившего кумира, прекраснейший из всех, и при каждом просмотре он восклицал, как современна и потрясающе убедительна актерская игра величайшей звезды всех времен, ушедшей так рано. Во время съемок ленты «Деньги» Марселя Л’Эрбье Ирен обнаружила, что беременна.

Наконец-то.

Жорж редко появлялся дома, и когда он забежал за кое-какими вещами, она сообщила ему прекрасную новость. Кажется, он удивился, Ну надо же! И тут же исчез. Она воздержалась от замечаний – ведь он мгновенно взрывается, будет кричать, упрекать ее в том, что она все время жалуется и не хочет работать, а однажды он схватил ее за руку и начал трясти, как грушу.

По воскресеньям она оставалась одна, Жорж больше не водил ее потанцевать.

Из-за кризиса в Жуанвиле уже три месяца не было съемок, – к счастью, Ирен работала портнихой на дому. Мадлен Янсен хотела поменять двойные шторы в своем огромном доме в Сен-Море посреди парка и фруктового сада, Нужно что-то повеселее, с бахромой и цветными подхватами. Расходы на позументы ее не волновали, она заказала ткань из Венеции. У Мадлен был особый характер, она не ведала усталости даже после ежеутренней двухчасовой прогулки быстрым шагом. Едва проглядывал луч солнца, она устраивалась в шезлонге за лавровой изгородью и могла загорать так часами. Со своим мужем, капитаном Янсеном, она лишь неделю оставалась в Суассоне, где квартировал в казармах его 67-й пехотный полк, Я чуть не умерла со скуки, вы себе не представляете, там ничего не происходит, ну просто-таки ничего. Года через два Шарля, может быть, переведут в Нанси или Ренн, а позже в Париж.

Они с Ирен обнаружили, что родились в один день, но в разных местах. Мадлен, чья вера в знаки судьбы и в синхроничность была тверже гранита, восхитилась таким совпадением, а вдобавок у обеих одинаковый рост, метр шестьдесят три, и один размер ноги, тридцать девятый^[7], Нам было суждено встретиться. Мадлен решила отметить их общий день рождения вместе, с кузинами и соседками; сама она питалась только миндалем и грецкими орехами, но заказала шоколадный торт и домашний бисквитный пирог с клубникой; обе одновременно задули свечки. Одна была счастлива, вторая – нет. Можно ли стать настоящими подругами, если вы принадлежите к разным мирам? – думала Ирен, не привыкшая ни к такой роскоши, ни к такой легкости. Но Мадлен заявила, что кого хочет, того и любит, Дружбу чувствуешь, это не объяснить.

Когда Мадлен не было дома, Ирен заставала ее у Жанны, лучшей подруги, получившей в наследство половину банка «Братья Шмидт», – дамы были неразлучны еще со школы. Жанна вышла за некоего Виреля д’Эперне, владельца знаменитого дома шампанских вин, и жила по соседству с Мадлен в огромном особняке, окруженном английским парком, с видом на Марну; интерьер она постоянно переделывала, но ей все равно не нравилось. Ирен с изумлением открыла для себя ее коллекцию вечерних платьев, половина от Пуаре, половина от Пату, которая занимала гардеробную на втором этаже и пополнялась каждый месяц, хотя хозяйка заверяла, что почти не выходит в свет. Жанна была великодушна и, когда Ирен восхитилась бежевым трикотажным костюмом от Пату с невидимыми швами, отдала его в подарок, потому что ей самой костюм никогда не нравился и она надела его только в день примерки. Когда Ирен призналась Мадлен, что беременна, та воскликнула, Я тоже! Это ведь знак, правда? Наши дети будут жить в более человечном мире.

Месяц спустя Жанна обнаружила, что тоже беременна, и врач запретил ей вставать с постели, у нее уже было два выкидыша, есть риск потерять ребенка.

Ирен казалось, что счастливые дни супружества миновали, Мадлен подбадривала ее, У мужчин одно на уме. Не забивайте себе голову. Вот взять моего мужа: не поймешь, так ли уж он меня любит, или женился, потому что я наследница лабораторий Монте. Мадлен наняла Ирен портнихой, когда ни одна из студий не предложила работу. Пусть даже и не нуждалась в ее постоянных услугах. Зато так они останутся вместе, А мне нравится, когда мы просто болтаем.

Ирен потолстела. Живот стал выпирать и потяжелел, Вивиан и соседка снизу предрекали мальчика, а то и двух. Тетя уронила платок, Ирен его подобрала, Ты не согнула ноги, детка, это будет мальчик. Буйный младенец пинался, Жоржа скорое появление Рудольфа вроде бы успокоило, но когда он приложил ухо к растянувшейся коже, наступила тишина. Интересно, почему я ничего не слышу? А Мадлен, как ни странно, набрала всего два кило. Никто не замечал ее беременности. Вот у нее с этой бесконечной тошнотой точно будет девочка. Она радовалась, капитан тоже, Давай повесим розовые занавески.

Ирен вернулась на Венсенский бульвар посоветоваться с мадам Надией, та поставила ей на живот подвеску с маятником, который начал раскачиваться по загадочной амплитуде, Это мальчик, я никогда не ошибаюсь. Ирен успокоилась и заплакала. От радости. Растрогавшись, мадам Надия подарила ей бесплатный сеанс гадания на хрустальном шаре, Только никому ни слова, а то набежит очередь до самой площади Нации, и потом, предсказания для будущих детей – дело очень сложное. Вагончик погрузился в темноту, Ирен села на стул, Надия зажгла свечу, сняла кусок фетра с идеально ровного шара, долго смотрела внутрь, положила на шар руки со сведенными большими пальцами, несколько минут сидела неподвижно, Вашего сына ждет бурная судьба, ничто не может изменить ее, но это будет та жизнь, которую он желает, вижу огромные алые облака высоко в небе, столпотворение, слышу взрывы, опасность, но и большие радости.

– Рудольф станет военным?

– …Без сомнения. У вас будет чудесная семья. Четыре мальчика!

Жорж отсутствовал, даже когда не было съемок, заверял, что обходит студии в поисках работы, Ирен сомневалась, но когда она задавала дурацкие вопросы – Ты с кем-то встречаешься? – Жорж злился, Ты должна принимать меня таким, какой я есть, а я такой, как Валентино, я не могу быть однолюбом.

Ирен ждала разрешения от бремени, живот походил на снаряд сто пятнадцатого калибра, у Мадлен тоже вырос живот, но изящный. Обе должны были родить с разницей в несколько дней. Кто станет первой? Жанне запретили даже на секунду вставать с кровати.