Хмурое небо надувало щеки. Казалось, еще чуть-чуть, и оно разразится чем-то холодным, мокрым, навевающим тоску. Рита закуталась в шарф. Помятые сном прохожие выходили то из одного, то из другого подъезда. Кто-то, наоборот, с блаженной отрешенностью возвращался домой. Пик-пик-пик, тревожный металлический скрип парадной двери и физически врезающийся в тебя удар. Драмс. Белое посыпалось с неба. Рита подняла голову, не сбавляя шаг. Серые шерстяные тучи плевались снегом. Мелким и белым. Как звучит снег? Это только кажется, что его не слышно, что он летит беззвучно. Снег падает на лицо, на землю, на машины и дома с бесконечным «а-а-а-а-ах». Легким, почти неслышным. Так звучит душа, уходящая навсегда из живого тела; тело, освобождающееся от тисков боли; аромат, изливающийся из сломанного цветка. Так звучит еле заметная улыбка, которую уже разлюбили.

Высокие сосны, за шершавыми стволами которых виднелась поликлиника, качались на ветру, расчесывали небо темно-зелеными иглами, сыпали белоснежностью. В трехэтажное старое здание, с облупившейся на стенах розовой краской, спешили страждущие. У входа на скамейке сидел дед в больничной пижаме и резиновых тапках на босую ногу. Курил свою утреннюю сигарету, сдабривал улицу булькающим хриплым кашлем, трепал за ухом черно-белую дворнягу, а та виляла ему в ответ завернутым в бублик хвостом.

Внутри уже было полно народу. Рита разделась в гардеробе, притулилась на двадцати сантиметрах больничной лавки, возле грузной дамы с вязаными розами на груди и кусачим взглядом поверх медицинской маски. На другом конце лавки сидел сухонький старичок с телефоном в руках. Он увлеченно играл в ту же игру, в которую любил играть Кирилл. Время от времени он отрывал от экрана грустные, запрятанные под обвисшими веками глаза и замирал. Поймав Риту за слежкой, он оскорбительно вперился в нее и вопросительно вскинул голову, мол, чего тебе? Рита промолчала, дед фыркнул и отвернул от нее телефон. Толпа больных прибывала. Несла на своих волнах охи-ахи-вздохи, а иногда взрывы перебранок на повышенных тонах. Бедная ручка кабинета под номером шесть терпела натиск молодых, старых и других, не поддающихся идентификации рук. Все хотели попасть к терапевту. Прием по нечетным дням с утра до обеда, по четным – с обеда до вечера. Рита посмотрела чуть выше, на табличке значилось имя врача:

САЛОВ ГЛЕБ ЛУКИЧ

Что это еще за имя? Сало, хлеб и лук… Какая-то еда, а не имя. М-да, кажется, сегодня ее не ждет в этом чистилище ничего хорошего. Лучше бы…

Рита не успела додумать колкую мысль, как по очереди прокатился легкий гул, словно волна, выплеснувшая на пляж всю свою силу и растворившаяся в песке.

– Ну наконец-то! – запричитали бабушки-завсегдатайки. – Уже пять минут девятого.

– Какая наглость!

– Ага, смотрите-ка! Совсем совесть потерял! Плевать на пациентов.

– Да сдались мы ему… Этим Саловым все с рук сходит.

– Круговая порука!

– Вот именно.

Рита вытянула шею, посмотрела, кто же там идет. По коридору устало шел высокий бугай. Про таких говорят «кровь с молоком». Волосы его смолились чернотой и курчавились, гладко выбритые щеки синели в тусклом свете люминесцентных ламп, под глазами – следы бессонных ночей. Кажется, кто-то всю ночь не спал и наполнен отнюдь не молоком, а чем-то покрепче.

Белый халат доктора поражал безупречной накрахмаленной выправкой и абсолютно ровным рядом наглухо застегнутых крупных пуговиц. Никакого натяжения и рассеянной неопрятности. Рабочая форма сидела на нем без изъяна, будто ее выдала не кастелянша больницы, а отшил частный мастер в итальянском ателье. В строгом вырезе халата при этом торчал мягкий ворот тонкого свитера. Ноги в выглаженных брюках ступали твердо и уверенно. Все в очереди разом замолчали, только широченные желтые кроксы в крупную дырку поскрипывали по полу при каждом шаге Салова. Скри-скря-скри-скря. Рита хотела было уже закатить глаза, как ее снесло терпкой волной «Олдспайса». Доктор шарил по карманам в поисках ключа, перекладывал из одной руки в другую свои папки и кашемировое пальто цвета аравийской пустыни. Снова толпа зашелестела, закрякала, загудела.

Наконец ключ юркнул в старую замочную скважину. Салов широко распахнул дверь, тонкий голосок деда с телефоном воззвал к широкой белой спине:

– Дохтур, а заходить-то мона?

– Да подождите вы! – рявкнул категоричным басом Салов и скрылся со звонким хлопком в кабинете.

Рита отвечала на стандартные вопросы доктора, а тот с осязаемым безразличием вбивал полученную информацию в компьютер. Рита оглядела небольшой кабинет: пять дипломов на стене, неролексы, выглядывающие из рукава, маленький кусочек метеорита на подставке монитора и подарочное издание Атласа анатомии Грея в шкафу. И это все, чем этот сноб может похвастаться? Хотя нет! Не все. Еще довольно ухоженный замиокулькас на подоконнике и добротно сделанный, реалистичный макет головы человека на столе. Отчаянный бедняга, начисто лишенный кожи, смотрел на своего хозяина ошарашенными глазными яблоками, а вместо улыбки скалил ровные белые зубы, демонстрируя кроваво-красное натяжение лицевых мышц. Вот бы ее ученики выдавали ей такой же идеальный оскал на занятиях.

Так, а тут еще что? Под календарем с изображением Люка Скайуокера на стене висела пришпоренная канцелярской булавкой дама-цыганка. Надо же! Много лет у них с мамой в серванте стояла такая же репродукция. Пышная прическа, пухлые губы, точеный крупный нос, но главное – глаза. Открытые, добрые, баюкающие осязаемой теплотой. Этот взгляд был совсем не похож на взгляд хитрых вокзальных побирушек, обвешанных золотом и детьми. Дама смотрела из-под красивых черных дуг бровей и будто говорила: не грусти детка, все у тебя будет хорошо. Ведь будет?

Рита была настолько увлечена рассматриванием картинки, что не заметила, как открыла рот.

– И как давно у вас это? – Салов на всякий случай посмотрел за спину, туда, куда был обращен взор зависшей Риты.

– Что? – Рита пыталась вернуться в нить диалога.

Салов внимательно на нее смотрел. В какой-то момент Рите показалось, что уголки его губ дернулись, но нет, они оставались неподвижными. Лицо Салова было отстраненным и непроницаемым, словно все его существо излучало отвращение и брезгливость.

– Как давно у вас онемение в конечностях? – спокойно переспросил он.

– Э-э-э… не знаю.

– А кто знает?

– Я хотела сказать, что не помню точно. Это началось не явно, не в какой-то конкретный день. Просто мне стало казаться…

– Так есть онемение или кажется?

Если бы Рите сказали сейчас, что перед ней сидит оболочка с искусственным интеллектом, она бы не удивилась. Кусок метеорита, только больших размеров.

– Не кажется. Онемение есть. И я все время чувствую холод внутри. Особенно когда больно… Ну, то есть когда испытываю стресс.

– Это все?

– Ну да… Наверное…

Салов смотрел на нее без слов и молчал. Через какое-то время он отвернулся к монитору, поводил мышкой по коврику, пару раз покликал кнопками клавиатуры.

– Флюорография.

– А, – отмахнулась Рита. – Нет, мне бы только направление на анализы.

Салов впился в нее испепеляющим взглядом:

– Девушка, флюорография свежая есть?

– А! Нет, свежей нет.

– Ну вот когда будет, тогда и приходите.

– Но, Глеб Лукич… мне бы только анализы сдать…

– Кирсанова, – Салов скосил глаза на медицинскую карту, – Маргарита Павловна. В базе снимок от прошлого года. Нужна свежая картина, ясно?

– Ясно, – капитулировала Рита, но тут же решила зайти на второй круг увещеваний: – А без этого никак?

– Никак! Вдруг у вас туберкулез уже… – Салов махнул ей в сторону двери, подпер голову кулаком, снова залип в мониторе компьютера.

Рита поднялась со стула, стянула со стола свою карту, двинула оторопело к двери. Какой еще туберкулез? Что за бред! У порога она все же обернулась:

– Ну, может… как-то можно…

– Нельзя! – рявкнул доктор. – Как будет снимок, приходите на повторный прием. Если поторопитесь с ФОГ, успеете взять талон ко мне на следующую неделю.

– Угу…

Делать было нечего, битва была проиграна. Рита поплелась на выход.

– Э-э-э… как вас там… Кирсанова! – оживился Салов, когда она уже схватилась за ручку двери.

Рита натянулась струной в надежде, что он передумал и, возможно, все же выпишет ей направление на анализы хотя бы на завтра.

– Что?

– Следующего зовите! А то они там будут весь день торчать. И так с вами много просидели.

И вот тут-то кончики его улыбки впервые дернулись вверх, а глаза демонически блеснули. Риту затрясло и одновременно затошнило. День был безнадежно испорчен.

Вдохнуть и не дышать! Как это верно. Рита шла с флюорографии через редкие сосенки больничного двора. Синицы при виде ее тревожно вспорхнули с кривой узловатой ветки, улетели, вернулись, запрыгали туда-сюда, тию-тию-тию. Откуда-то несло жареными котлетами с томатной подливой. Рита выхватила взглядом растрескавшуюся патину коры, ровные срубы сучков, выброшенные на корни древних деревьев синие трупы бахил. Посмотрела на улицу, мелькавшую между стройными стволами, а перед глазами отчего-то встала ее сирая кухонька. Почерневший от пригоревшей еды противень в мойке, стол с пятнами от чая, вечно мигающие лампочки под потолком и Кирилл. Сытый, довольный, никуда не спешащий. Ему всегда и при любых условиях было хорошо. Удобно. Все как-нибудь и кем-нибудь вымоется, уберется, разрулится. Вдохнуть и не дышать! Сколько лет назад она вдохнула эту сладкую семейную жизнь и перестала дышать. Совсем. Ведь всегда можно перетерпеть. Зачем что-то обсуждать, решать, менять, если можно потерпеть? Ведь сама выбрала, сама захотела, а теперь разонравилось? Выдумала несуществующие проблемы. Все терпели, и ты терпи. Глупая квелая рыба, выброшенная на пустынный берег. Стоило ли выходить замуж тогда? На что она польстилась? На когда-то проявленную инициативу начать и в итоге не закончить ремонт? Купленный сюрпризом ковер в комнату? Оплаченную пополам путевку на море? Насколько же глубока была в ней дыра, что она принимала любое распускание павлиньего хвоста за любовь и заботу?

– Ритос, а ты тут чего? – Она обернулась почти у самого выхода из двора больницы. Тимур сверкнул лучезарной мелкозубой улыбкой. Еще бы зализал свои темные патлы назад и был бы настоящим красавчиком. Рита буквально ощущала, как тело Тимура фонит молодостью и здоровьем. Не хватает только золотистого кокона энергетической ауры. Нет. Из них двоих ей никогда не выбрать, кого любить больше, Альку или Тимура.

– То же самое хотела спросить у тебя! – ответила она. – Зачем ты сюда приволокся? Ты вообще кашляешь когда-нибудь? Никогда тебя не видела больным.

– И не дай бог тебе застать меня с температурой! Я становлюсь просто невыносимым. Готов всех убивать!

Рита цыкнула:

– М-да… я бы тоже кое-кого убила.

– Да ладно! Ну, говори, кто тебя обидел, сестренка? – Тимур привлек Риту к себе, похлопал ее по спине, но Рита с улыбкой отпихнула его.

– Наш врач, представляешь! Бесит меня, урод. Мне всего-то нужно было анализы сдать, а он… Заставил флюорографию проходить… и фамилия у него дурацкая… Салов.

– Знаю гада, – кивнул Тимур. – Вечно свое корыто ставит у нашего гаража, закрывает мне проезд, старикан.

Рита нахмурилась в недоумении. Вроде не такой уж он и старый.

– Проще в платную клинику сходить, чем к такому… Дешевле будет.

Тимур кивнул.

– Да забей на него. Лучше скажи, как ты, Ритос? Ваще не слышно, не видно тебя стало.

Она не знала, что сказать. Что ее жизнь – это сплошной ад, но в целом все как у всех и может считаться нормальным? Кажется, она смотрит на Тимура с открытым ртом, надо переходить в наступление. Нападение – лучшая защита.

– Это я-то спряталась? Тебя вообще никогда нет. Где ты пропадаешь в последнее время? Когда мы собирались втроем? Ты, Алька, я, а? Когда?

– Что-то как-то у всех все пошло под откос…

– О чем ты?

Тимур выдержал паузу, просверлил в ее глазах зрачками дыру и тут же соскочил с темы: