Подъемник опускает нас на уровень галерей, а дальше дорогу мне показывает Фанг, хорошо ориентирующийся в переходах и коридорах. Где стоит наш «Николай Леонов», я и не представляю просто – не запомнила, а квазиживой это просто знает. Вот он и ведет меня туда, где нас сначала проинструктируют, а там и будущее обрисуют. Если я правильно слухи распознала, вылет получается чуть ли не срочным – к кхраагам, оказавшимся квазиживыми. При этом, по отчету группы Контакта, насколько я помню, реагировали они странно. Значит, решать, друзья они нам или нет, предстоит Особой Группе.

– Налево, – комментирует Фанг, показывая на коридор, над которым символ «Щита» вращается, заставляя меня чувствовать стыд: и сама догадаться могла бы.

Темно-зеленые коридоры боевого корабля, переход, опять подъемник. Я искоса посматриваю на напарника, отмечая его красоту. Жалко, что нет у него таких ушей: трудно понять, о чем он думает. А я о чем думаю, разглядывая квазиживого, у которого нет гормонов? Надо маму спросить, с чего это я вдруг такой озабоченной становлюсь? Это для меня не слишком нормально. Или к Вэйгу зайти? Решено! Если не пустят домой, спрошу разум медотсека, а сейчас нам во-он в тот зал надо, я чувствую.

Новый день

Фаин

Можно, конечно, считать, что так было всегда, но нам в школе объясняют – нет. Когда-то очень давно на эту планету упал звездолет, на котором было много детей и всего двое взрослых. Но несмотря на это, мы смогли выжить. Правда… Правда, это называется именно «выжить», потому что сказки о солнечных лугах, деревьях, теплой воде – это теперь только сказки.

Первый год или два после рождения ребенок живет с родителями, а потом… Потом наступает то, что мы зовем «вспышкой» – светило посылает какие-то лучи, и начинается старение всех, кто старше девятнадцати. За год или даже меньше мы умираем от старости, вот и приспособились уже. Осиротевшего ребенка воспитывают те, кого воспитали его родители. Именно поэтому своего опекуна мы знаем с младенчества.

Синтезатор пищи у нас один на всех, и теоретически производить он может сколько угодно еды, а практически – сколько сырья заложишь. Вот с этим на заснеженной планете очень плохо. Есть тут только колючее, дающее очень мало питательных веществ растение, поэтому большая часть сырья у нас в теплицах. Единственное теплое место во всей колонии – теплицы, и работают там все, от мала до велика. Там же мы получаем еду на день: брикет, содержащий все необходимые вещества, только мало его… Старшие традиционно делятся с младшими, давая им еще один шанс дожить. Ну и ситуация, когда на улице умирают, тоже довольно привычная. Мы ее год за годом видим… Больше всего двуруких химан умирает, конечно, они просто слабее иллиан, вот поэтому так и получается. Скоро их совсем не останется, да и мы…

Но как будто этого мало… Иногда приходит большой черный, как ночь, корабль, и тогда мы теряем малышей. Бывает, и целыми семьями исчезают. Наверное, это сказочные кхрааги приходят, чтобы заготовить еду из нас. Но в иллианах совсем нечего есть, разве что кости погрызть, поэтому версия о чудовище из сказок не выдерживает критики. Но черные корабли есть… Я просто надеюсь, что это неведомые существа спасают тех, кого могут, выбирая их по какому-то неизвестному принципу.

– Фаин, я проснулась, – сообщает мне малышка Илая.

– Доброе утро, радость, – демонстрирую я улыбку уставшими конечностями. – Сейчас поедим.

– Ура! – реагирует моя хорошая.

Я сегодня в ночную смену работал, мне пятнадцать. Еще три года до выбора пары и размножения, а потом год счастья, и все… Моей малышке, которую я с рождения знаю, шесть лет сейчас. В девять она начнет учиться заботиться о брате или сестре, а потом… Понятно, что потом будет, вариантов у нас немного. Будущего у нас нет, несмотря на то, что живем. Жить просто надо. Жить, учиться, ведь нужно работать в теплице, а еще быть учителем, врачом, и трупником тоже кто-то должен быть. В смысле, трупы убирать, чтобы в уничтожитель свезти, где они послужат топливом реактору, дающему тепло и свет теплице.

Треть Илаиного бруска я завариваю горячей водой, добавив еще четверть своего, пока она не видит. В результате получается густая теплая масса, чем-то на суп похожая. Вкус у нее, конечно, так себе, но он уже всем привычен. Может ли вкус быть иным, мне неведомо, но иногда во снах приходит нечто совершенно другое. Кажется, кусочек не серого, а зеленого неба, что-то сладкое на губах, объятия теплой воды… Но этого, конечно же, быть не может… Перемешав массу, ставлю миску перед девочкой, уже закутавшейся в чехол. Холодно у нас очень. Летом-то потеплее чуть-чуть, снег даже становится ноздреватым, а сейчас зима и холода такие, что на ходу замерзнуть можно. Именно поэтому поодиночке ходить нельзя – присядешь так где-нибудь и больше не встанешь.

Два поколения назад завелась банда Саахуа – он из химан был. Они нападали на одиночек, утаскивали к себе в берлогу и ели их. Но все иллиане и химане собрались вместе и убили бандита. Разве что есть не стали, хотя кто-то и предлагал. Нам об этом случае в школе рассказывали. На самом деле, не один это был случай, но теперь-то в каждом из нас есть почти что нечего, разве что в малышах. Но за малышей мы мстим моментально и очень больно, не каждый решится вред нанести.

– Может, и ты поешь? – тихо спрашивает меня Илая, дрожащей рукой зачерпывая варево. Маленькая моя…

– Я поел уже, ешь, моя хорошая, – глажу ее ласково, стараясь не смотреть в миску.

Хорошо я ее воспитал, да и душа у моей маленькой чистая. От голода дрожит вся, а поделиться пытается. Холодно ей со сна еще, ну да я обниму… Согреть бы мою малышку, накормить… Но нет у нас такой возможности. Только надежда на очень старую сказку о том, что однажды придут существа, похожие и непохожие на нас, откуда-то из глубин пространства и спасут. Будет много солнца, всегда тепло, и никогда больше не будет голода. Хорошая сказка, нам ее родители рассказывали, а я Илае. И не раз еще расскажу, когда моему ангелочку поплакать захочется. Можно сказать, мы и живем все только потому, что есть эта сказка.

– Я все, – грустно сообщает мне Илая, дочиста вылизав миску. – Готова, – констатирует она.

– Тогда пошли, – старательно улыбаюсь я, хотя сил нет совсем. – Я тебе кусочек с собой положил, лучше пососи его, – привычно советую я.

– Спасибо… – шепчет малышка, готовясь выходить в стужу.

На улице сегодня особенно холодно, поэтому я провожу Илаю до школы, а оттуда вернусь обратно с кем-нибудь из опекунов. Нельзя у нас поодиночке ходить, плохо это заканчивается. До школы тут недалеко, но это «недалеко» надо пройти. Я проверяю, как укуталась моя маленькая, переукутываю, конечно, а затем мы выходим на мороз. Все открытые части тела мгновенно покрываются инеем, холод сначала обжигает конечности, но Илае очень надо в школу, и мы бредем, стараясь не поскользнуться и не упасть. Не факт, что получится после этого подняться.

На улице темно еще, рассвет лишь полощется, призрачным голубым светом заливая все вокруг. Слева и справа видны фигуры таких же, как я, ежедневно провожающих своих братьев и сестер в школу. Это хорошо, значит, пойду обратно в компании, держась за других.

Вот и здание школы. Илая прижимается ко мне на мгновение и пропадает в дверях, за ней еще и еще дети, а я чувствую просто неодолимое желание присесть. Устал очень на работе, да и до просыпания малышки не отдохнул, вот и накрывает меня. Но садиться нельзя, совсем нельзя. Сейчас зачерпну синего снега, протру лицо, и станет легче. Сейчас… Сейчас…

Илая

Просыпаться очень не хочется, но надо, как и каждое утро. Фаин, которого я про себя папой зову, уже пришел с работы – серый весь от усталости. Мы все про себя своих близких мамами и папами зовем, но не вслух, потому что формально они братья и сестры, но про себя же можно? Надо вставать.

В комнате нашей очень холодно, хоть и теплее, чем на улице, – это потому что папа кипяток сделал. Сейчас будет каша! От этой мысли я просто вылетаю из кровати, дрожащими конечностями натягиваю на себя вторую и третью рубашку, а потом чехол, без которого на улицу – верная смерть. Умереть, правда, можно от чего угодно: простудиться, переутомиться, а еще бандиты бывают, нас ими в школе пугают.

– Фаин, я проснулась, – сообщаю я ему.

– Доброе утро, радость, – сразу же показывает он улыбку. Он очень уставший, но у папы всегда есть силы обнять, улыбнуться, похвалить. Откуда он их берет? – Сейчас поедим.

– Ура! – реагирую я сразу же, а все тело просто трясется уже: о еде заговорили.

Все мысли исчезают, остается только одна – кусочек брикета заваренный. Я хочу поделиться с папой, но он все понимает, обнимая меня так ласково, что плакать хочется. Вот только нет у меня слез, да и с эмоциями все не очень просто, отчего кажется, что их нет, хотя это, конечно, не так. Есть они, просто угасшие, потому что основные эмоции у нас голод и усталость.

Конечностью с зажатым в ней прибором я прикасаюсь к каше, чтобы смолотить ее во мгновение ока. От теплого ощущения внутри глаза закрываются, но спать нельзя. Мне в школу пора, поэтому я вылизываю миску и уже готова. Говорят, когда-то давно, были и задания на дом, но это, по-моему, байка. Дома морозно – не согреешься, а школа совсем рядом с теплицей, и немного тепла к нам в класс попадает. Как раз достаточно, чтобы стило не дрожало.

Мы выходим на сумрачную улицу, едва освещенную рассветом очередного дня, снег похрустывает под сапогами. Вокруг много взрослых и детей, хотя взрослые от нас отличаются несильно, но не перепутаешь. Однажды придет моя очередь становиться взрослой, а Фаин уйдет туда, где всегда тепло и совсем не хочется есть. А потом пройдет много-много времени, и со мной то же произойдет… Не буду пока об этом думать. Вот уже и школа. Вся школа – два класса, для малышей и для тех, кто постарше. Я забегаю во второй, сразу же увидев подругу.

– Ефия! Ефия! – радуюсь я ей, тепло обнимая ее. – Как хорошо, что ты жива!

– Хорошо, что ты жива! – здоровается она в ответ.

У нас так принято здороваться, потому что можно замерзнуть каждый день, и утром, и вечером, хотя наши мамы и папы делают все, чтобы этого не случилось, но… А еще бывает, черный корабль приходит, и тогда поди знай – замерзли или же забрали на опыты неведомые силы. О черном корабле странные легенды ходят, но его совершенно точно видели, поэтому я и знаю, что он есть. Впрочем, даже если убивают, нет в этом ничего плохого, ведь там, за гранью смерти нет голода и всегда тепло.

– Здравствуйте, дети, – наша учительница, чье имя я забыла, тяжело сгорбившись, входит в класс.

Она уже очень старая. Идет ее последний год, и вместо того, чтобы сидеть с близкими, она учит нас. Наверное, она герой, хотя я бы предпочла с близкими посидеть, конечно. Но я просто такое существо, мне бы Фаина обнять и чтобы ничего больше не было, я даже ему свой брикет отдала бы, но он не возьмет просто. Потому что он папа, настоящий!

– Давайте повторим последовательность действий при включении отопителя теплицы, – произносит учительница.

Смешная она, кто же выключит отопитель-то? Это смерть для всех. Медленная смерть от голода. Но мы послушно повторяем, какие рычажки как именно нужно повернуть, чтобы отопитель включился. Затем у нас короткий перерыв, а за ним вычисления, потому что они понадобятся, строение тела иллианина, ну и другие предметы. Кто-то из нас станет врачом, а кто-то будет теплицу обслуживать. Поэтому нас и учат всему сразу, ведь не скажешь же сейчас, кто кем станет?

Специальности у нас только в последний школьный год. Серьезный прибор определяет, кто кем станет, личные желания ни на что не влияют. Поэтому сейчас нужно учиться… После очередного урока можно сунуть в рот кусочек брикета. Фиан разломил его на много маленьких кусочков, которые нужно именно сосать, чтобы казалось, что кушаешь. Тогда есть меньше хочется, проверено поколениями!