Лидия Платнер: Зимняя почта

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© Степанова С., Перкова А., Багрий О., Сычева М., Шинигамова Д., Платнер Л., Левицки Е., 2026

© Оформление. ООО «МИФ», 2026

⁂

Саша Степанова. Сахарный дом

1

Сейчас уже невозможно вспомнить, кто из нас придумал это первым: ты (второй этаж, книжные шкафы с черненными в глянц торцами и предмет моей бесконечной зависти – печатная машинка «Ундервуд») или я (первый этаж с дореволюционной печью, таинственный замурованный ход в гостиной, все вокруг такое старое, старое, старое), вот только именно с тобой мы столкнулись, стоило мне впервые выйти в незнакомый двор. Срочно нужно было рассказать кому-нибудь, зачем мы приехали, а ты как раз тащил мусорное ведро и сказал: «Привет», и я тоже сказала: «Привет», потому что ты выглядел как человек, которому можно доверять. Я уселась на заснеженную лавку и выложила, что моя бабушка пропала и все ее ищут, теперь мы, наверное, тоже будем ее искать, а пока разбирали чемоданы, кто-то трижды постучал в дверь, правда, снаружи никого не было – мы не открывали, только смотрели в глазок. Тут ты вспомнил мою бабушку и то, как она кормила голубей. Раньше ты очень ее боялся и пробегал мимо, не здороваясь, потому что вместо рук у нее были птичьи лапы, а в дверь здесь стучат всем и постоянно, правильно сделала, что не открыла.

Сверху напомнили о мусорном ведре, и мы, конечно, пошли опустошать его вместе.

Вечером ты заглянул ко мне и принес печатную машинку. Мы выключили весь свет, кроме гирлянды на елке и торшера. Я не могла решить, что бы такого написать, и напечатала одним пальцем: «Бабушка пропала два дня назад. Все говорят, что она могла забыть свой адрес и ходит сейчас по городу одна, а ведь декабрь. Надеюсь, ее кто-нибудь приютил. Она пьет чай в чужом доме и никого не узнает». Снова повалил снег, ветер стонал в дымоходе, наши родители искали бабушку, а мы сидели молча.

– Почему ты решил, что у бабушки вместо рук птичьи лапы? – спросила я.

– Я их видел, – ответил ты. – Здесь никто не знал, что у нее есть семья.

– Мы живем далеко, у нас даже время другое… – начала оправдываться я, и тут в дверь постучали.

– Не надо, не открывай.

Мне как раз не хотелось. Мы посидели еще немного, а потом кто-то – то ли ты, то ли я – предложил посмотреть бабушкины фотографии, чтобы узнать, руки у нее или лапы. Сначала мы листали толстую тетрадь, в которую бабушка записывала молитвы, потом отыскали пыльный альбом. Вот бабушка и ее младшая сестра, которая умерла в пятнадцать лет; бабушка и ее родители – они тоже умерли; совсем маленькая бабушка с куклой, и нигде, ни на одном снимке не было видно ее рук.

– Она любила голубей. Каждый день кормила их хлебом в нашей галерейке, – сказал ты. – Я видел лапы, как тебя сейчас.

Мне срочно нужно было побыть одной. Я попросила об этом, и кто-то – то ли я, то ли ты – убрал фотографии обратно в шкаф.

2

Бабушкин дом на улице Студеной потемнел от сырости, другие – в Холодном переулке – выглядели не лучше. К празднику все «Заповедные кварталы» украсили серебряными гирляндами, и я бродила между ними, будто потерянная в ледяной сказке. Думала о бабушке, которую никогда не видела, и о том, как она жила здесь совсем одна. Чтобы согреться, нужно было включать электрический камин. Оставлять камин наедине со мной в деревянном доме родители боялись, поэтому чаще всего я гостила у соседей и время от времени забегала в теплый католический храм, открытый в бывшей усадебной конюшне. Выяснила, что бабушкин дом – флигель особняка Щелокова, окна которого тоже выходили в наш двор. Некоторые были забиты фанерой, но в крайнем по вечерам зажигали свет. Сам двор, отгороженный от улицы кирпичной оградой с воротами, отличался гигантским дубом – самым старым в городе, о чем сообщала охранная табличка. Здесь запрещалось рубить, копать и, похоже, чистить снег – выбираться из двора приходилось по протоптанной тропинке. Сахарный дом. Купец Щелоков торговал сахаром. В подъезде жили коты, на мощных деревянных ступенях ютились их миски, возле храма золотился подсветкой вертеп. Глядя на него, я сцепляла в замок озябшие пальцы и беззвучно шевелила губами, пока очередная группа туристов не оттесняла меня в сторону.

Родители возвращались, в ответ на все вопросы качали головами, распаковывали готовую еду и сразу утыкались в телефоны. Бабушкина фотография с подписью «Помогите найти! Нуждается в медицинской помощи!» висела прямо на кирпичном столбе под старым дубом. Галерейку – небольшое открытое пространство с колоннами на первом этаже дома – замело до самых перил, из снега виднелись только шипы, которые кто-то установил здесь от птиц. Из галерейки я тебя и увидела – ты заходил во двор, как обычно, одетый во все черное, и я помахала варежкой: незнакомый старик, что стоял на другой стороне улицы, помахал мне в ответ.

Тогда мы и решили, что должны разыскать ее сами.

Лучше всего об этом думалось в сквере на Короленко – по вечерам там собирались люди, играла музыка, разноцветные лучи били в ледяную беседку, и она становилась то синей, то зеленой, то алой. Пахло еловыми лапами и чаем из самовара, на деревянных прилавках были разложены сувениры – ароматные свечи, наклейки в виде плиточек фальконье, елочные игрушки… И никто из тех, кто приезжал сюда за подарками, даже не подозревал, что мы с тобой живем неподалеку, живем в том самом доме, мимо которого они проходят с экскурсиями.

– Идем, – сказал ты и взял меня за руку.

Пропустив мужчину с самоваром, мы юркнули в музей-усадьбу. По скрипучим ступеням прокрались в комнату с печью – в соседней читали лекцию, а здесь был как будто дореволюционный кабинет с книжным шкафом и конторкой. Над столом – пейзажи и несколько портретов без подписей. На один из них ты и указал.

– Это же она? Вроде похожа. Я сам не понял, пока не увидел фотографии.

Похожа – слабо сказано. Можно подумать, срисованная с объявления «Помогите найти!», только укутанная в шаль, со сложенными на коленях руками, и пальцы – что-то было у нее с пальцами, они скрючились и слиплись. Похоже на птичьи лапы, если смотреть издалека.

– Есть новости про бабушку, Лиз?

Это подошла Ольга. Она работала в «Заповедных кварталах», а мы частенько сюда забегали. Я помотала головой:

– Не-а. Откуда у вас тот портрет?

Ольга нахмурилась, вспоминая.

– Все, что здесь есть, получено в дар от жителей города. А купчиха… Купчиху тоже передал кто-то из местных. Начало XX века, художник не установлен. Сейчас даже точнее скажу – это был нашего самоварщика сосед. Чердак разбирал, ну и нашел ее.

Мы выскочили обратно в сквер. Дымком уже тянуло на всю улицу.

– Точно, на чердаке, – подтвердил самоварщик. – Так вы должны его знать, у него за домом голубятня.

– Я помню, где это, бежим!

– Для чего нам портрет, если мы ищем бабушку? – спросила я, задыхаясь, пока ты тащил меня закоулками к косым сараям.

– Он нужен! – выкрикнул ты. – Я просто чувствую! Твоя бабушка любила голубей!

В темноте сараи казались черными. Не знаю, как раньше, но сейчас голубями здесь и не пахло – они бы шевелились, гадили, издавали звуки. Я с тоской посматривала на окна соседнего дома с наличниками, пока ты изучал сараи, подсвечивая себе фонариком телефона.

– Были голуби, точно. – Я взглянула туда, куда ты указывал, и различила в снегу слипшиеся грязные перья. Луч фонарика метнулся вверх – на деревянной двери сарая виднелась накорябанная краской четверка.

Мне тоже нашлось что тебе показать.

– В самом верху наличника, видишь?

Спрятанные в деревянных кружевах, там целовались клювами два резных голубя.

– Квартира номер четыре. – От волнения твой голос стал низким. – Уверен, что это как раз его окна.

Первый этаж дома ушел в землю, и «его окна» стали полуподвальными. Отыскав нужную дверь с мятым почтовым ящиком, мы постучали и прислушались. Некоторое время ничего не происходило, а потом зашаркало, скрипнуло, щелкнуло – из дверной щели высунулся тот самый старик, которого я недавно видела возле нашего двора.

– Это вы! Вы помахали мне, помните?

– Чушь городишь, – буркнул он и, быстро оглядев улицу за нашими спинами, втянул нас внутрь.

Сразу за дверью начиналась комната, а кухни не было вообще – стол, электрическая плитка и маленький холодильник ютились в углу рядом с кроватью. Бабушкина квартира больше не казалась мне старой. «Нищета», – шепнул ты, и я поняла, что дело как раз в этом. Нищета. Крепко пахло птичником, я сразу заметила голубя – он был всего один, топтался на рожковой люстре под потолком. Обычный сизый, никакой не породистый.

Пока я зевала по сторонам, ты сказал:

– Вы подарили музею портрет купчихи. Кто она такая?

– Ясно кто – Щелокова, хозяйка. – Отвечая, старик суетился у плитки – снял крышку с небольшой кастрюльки, пошевелил половником. – Суп будете?

Мы слаженно отказались, а он утвердился на табурете перед тарелкой лапши. Отчего-то не покидала мысль, что суп – голубиный.

– Моя бабушка тоже Щелокова? – догадалась я. – Вы видели ее фотографию, она пропала.

– Седьмая вода на киселе, – кивнул он и захлюпал супом. Мы беспомощно переглянулись.

– Может, вы знаете, куда она могла пойти?..

Старик отложил ложку и вытянул руку в ватнике. Голубь, будто только того и ждал, захлопал крыльями и уселся к нему на рукав. Тут я заметила, что пальцы у старика корявые, как у купчихи с портрета.

– Артрит, – пояснил он в ответ на мой взгляд. – Наследственное. В Верхний Новгород она ушла, больше некуда.

– В Верхний Новгород? – повторила я недоверчиво.

– Птицы бывают там по нескольку раз на дню. Улетают и возвращаются, сами того не замечая. А вот люди…

– Нет никакого Верхнего Новгорода, – перебил ты всезнайским тоном. – Есть только Нижний и Великий.

– Нет так нет, – согласился старик и снова ложкой застучал. Вот зачем ты только влез? Больше он нам ничего не расскажет.

– Как туда попасть? – выкрикнула я. Голубь, будто учуяв мое отчаяние, перебрался по рукаву повыше. – Я скажу родителям, они разберутся!

– Все мы там будем. – Дед смотрел на меня из-под косматых бровей пристально и не моргая. – Одни раньше, другие позже. Щелоковы, думаешь, просто так поблизости усадьбу прикупили? На Короленко Верхний Новгород и есть. Делов-то было – следить, чтобы никто случайно туда не ушел. Случайно туда не особо и уйдешь, однако в некоторые дни образуется, так сказать, щель… Такая, что сразу не поймешь, в Нижнем ты или уже в Верхнем. А пока сообразишь, обратного пути не станет.

– Так вот что это было, – сказал ты, и я испугалась твоего лица.

3

Именно тогда впервые зазвучало слово «расселение». Откуда-то взявшись раз, оно потянулось от жильца к жильцу, зашипело в коридорах, рассорило и встревожило. Было это ровно год назад, именно перед Новым годом – думать о расселении в праздники совершенно не хотелось. Кто первым принес этот слух, было уже не выяснить, однако сомнениям он не подвергался. Жизнь в объекте культурного наследия, тем более аварийном, вообще предполагала некую конечность: либо все здесь само рухнет, либо выделят какую-никакую квартиру. Разумеется, не в центре. Школа? Прости, но школу тоже придется менять.