В перспективе школу было жаль. Но опять же не сейчас, не в последний учебный день перед длинными зимними каникулами, когда можно спать до обеда, а потом включать комп и вообще не выходить на улицу, разве что за энергетиками до «Спара» или раскидать снег во дворе, чтобы матери было где парковаться. Вся эта детская история с новогодним настроением отвалилась еще лет в десять. Католики из храма по соседству вовсю готовились к Рождеству, но даже кэролы, которые оттуда доносились, не помогали. Елку родители наряжали сами, гирлянды во дворе появлялись благодаря тому, что улицу Студеную причислили к проекту «Заповедные кварталы» и назначили одним из центров городского туризма. Расселяли тоже не просто так – жилыми эти дома больше не станут. Наверное, по этому поводу полагалось что-то почувствовать, но какая вообще разница, где жить?..

День еще был такой темный, снежный. Под ногами снег быстро превращался в грязь, дорога от школы обычно занимала немного, но сейчас отчего-то захотелось прогуляться до Короленко – ага, все-таки будешь скучать… Улица непривычно пуста, справа и слева топорщатся голые тополя, деревянные домишки вдоль дороги светятся огнями, как жилые, хотя давно уже заброшены. В переулке, задрав головы, стояли люди – здесь почти что на каждом доме можно найти стрит-арт. Раньше это казалось обыденным, неинтересным, а сейчас промелькнула мысль присоединиться и тоже поднять голову, хоть раз посмотреть не вниз, а вверх. Но они не дождались, скрылись.

Издалека звучала «Рождественская оратория» Сен-Санса. И вот уже не нужно никуда спешить, а только стоять и смотреть, как с иссиня-черного неба плавно опускается снег, как движутся тени и свет гирлянд отражается в мокром асфальте. Внезапно подумалось о Боге – отчаянно захотелось, чтобы Он был. Следом накатил страх отсутствия людей. Но нет, все эти дома больше не пусты – вот дрогнула, отдергиваясь, цветастая занавеска. Чьи-то тонкие руки одну за другой зажигают свечи. По кабинету ходит туда-сюда длинный человек с книгой, цокают по мостовой копыта, хрипит пластинка. Мелодия набирает силу, крепнет, и пальцам становится холодно – сам не заметил, как подошел совсем близко и коснулся оконного стекла. Там, в комнате, девушка играла с котенком – то опускала ленту совсем низко, то вздергивала ее вверх, и котенок подпрыгивал, хватая лапами воздух. Неожиданно она обернулась. Губы шевельнулись: «Холодно…» Захотелось отдать ей шарф: толстый, теплый, одному даже слишком… Нужно просто постучать в дверь – отчетливое знание, которому неоткуда было взяться. И вот она, дверь, – рядом.

Сверху комьями осыпался снег: запорошил волосы, набился под воротник и мгновенно растаял. На треугольный фронтон отовсюду слетались голуби – зачем их здесь столько?.. Руку стиснула сухая рука. Старушечий голос скрипнул:

– Ну все, насмотрелся, сосед?

И вокруг вспыхнули фонари.

4

– Верхний Новгород, – глухо напомнил наш собеседник. – Главное, не стучать в двери. Впустят – назад не вернешься. Вот вам провожатый, лучшего у меня нет.

Он дернул плечом, и голубь перелетел на мое. Я замерла, чтобы случайно не вспугнуть его и не потревожить.

– Ищите, заглядывайте во все окна. Как увидите – приманите вещью из нашего мира. Любая теплая подойдет. Они все там мерзнут. Возьмите вон. Смелее.

Пока я мялась, ты уже подошел к комоду и рассматривал огромные несуразные варежки. Выглядели они так, будто тот, кто их вязал, делал это впервые. Только я открыла рот, чтобы вежливо отказаться, как ты уже сунул варежки в карман.

– Ее подарок. Она обязательно вас узнает.

В дверях я заметила, как старик перекрестил воздух за нашими спинами.

Едва почуяв свободу, голубь сорвался с моего плеча и сделал то, что сделала бы любая птица: он улетел.

– Верхний Новгород, – вздохнул ты. – Выше не придумаешь. Может, вернемся и попросим еще одного провожатого?

– Он же сказал, что другого нет, – напомнила я. – Поиски зашли в тупик. И вообще все это ерунда какая-то. Пойдем домой, а? Родители, наверное, уже волнуются.

– Ты слышишь?..

Я слышала шум машин, еще слышала, как скрипят промерзшие ветки, в сквере на Короленко кричали дети, а женский голос выводил неразличимые слова – то выше, то ниже, то совсем затихая… Ты повернулся ко мне – и ты был напуган.

– Музыка. Та самая, Лиз.

И только ты это сказал, стихли звуки. Снег раскатисто скрипел под нашими ботинками, когда мы подходили к старому дому – я знала, что он пуст, что его, как и остальные, украсили огнями, просто чтобы он не выглядел таким безнадежно заброшенным. Но сейчас сквозь изморозь на окнах пробивался тусклый свет. Ты заглянул первым. Заглянул – и остался стоять, как примерзший, пока ледяные узоры под твоими ладонями превращались в капли.

Комната напоминала кукольный дом – такая же темная и тесная, только в центре, куда падал свет керосиновой лампы, девушка играла с котенком. То вскидывала ленту, то опускала, и котенок потешно прыгал, отпрокидывался, прыгал снова. Я бы не увидела ее босых ног, дрожащих пальцев, дерганых, вынужденных взмахов ленты, но ты показывал мне все это. Ты смотрел на нее не отрываясь, хмурил брови и вдруг рванул к двери.

Я повисла у тебя на локте. Ты стряхнул меня и снова занес руку.

– Нам нельзя, нельзя! – услышала я свой тонкий, сдавленный писк. – Пожалуйста, не надо! Да ей нормально, она уже привыкла!

– Привыкла?.. – Твои слова кололись. – Ты правда думаешь, что это нормально?

– Здесь все ненормально, – прошептала я в надежде помириться. Ты молча стянул с шеи шарф и неуверенно просунул его в петлю дверной ручки.

Мы отошли всего лишь на несколько шагов, а шарф уже исчез.

К следующему дому пришлось пробираться через сугробы. Я приложила ладони к стеклу, чтобы оттаял кружок, в который можно заглянуть, и увидела мальчишку. Он сидел возле камелька и рвал книгу. Когда очередная страница занималась огнем, мальчишка вспоминал про игрушечную машину и принимался катать ее вокруг себя. Бумага прогорала быстро, костер едва тлел, книга становилась все тоньше. Сам он напоминал мерзкого Дениса из началки – тот ухитрялся доставать всех, включая старшеклассников. Всякий раз, когда мы сталкиваемся в коридоре, он называет меня…

Очнись, очнись! Никакая это не школа. Я в несуществующем Верхнем Новгороде. Сжимаю в руках снуд, который сняла, сама того не заметив. Мой любимый снуд в нескольких оттенках шоколада. Если его расправить, сойдет мальчишке за свитер.

– Лиза. Оставь.

На самом деле я и собиралась оставить, вот только почему-то обнаружила себя перед дверью, а ты поглаживал мои сжатые в кулак пальцы.

– Просто положи его здесь, вот так.

– Мне!

Хлопнула оконная рама. Тощая рука с растопыренными пальцами высунулась наружу, вопль повторился:

– Мне! Отдайте это мне!

– Сюда! – взвизгнули из дома напротив. – Нам нужнее, здесь дети!

– Бабушки среди них нет, – ответила я на твой невысказанный вопрос. – Ее мы сразу узнаем, руки как лапы, помнишь?

– Мне!

– Нам!

– Сюда!

А эти напоминали корявые ветки. Они тянулись уже отовсюду: такие же нечеловеческие, бесконечные. Кто-то стащил с меня шапку, чуть не лишив волос. Ты боролся за куртку, но десятки рук вытряхнули тебя из одежды, подняли ее в воздух и прямо на наших глазах разодрали надвое. Варежки, полученные от старика, вывалились из карманов и, описав две неровные дуги, стали хоть и непарной, но легкой добычей. Вцепившись в свой пуховик, я пригнулась и поползла. Меня толкали, щипали и дергали со всех сторон. Ноги выскользнули из сапог – сапоги тут же втянуло в открытую форточку на третьем этаже. Наконец в коридоре из движущихся пальцев показался просвет. Склонив свою глупую башку, оттуда вопросительно посматривал голубь.

Я поддала ходу. Выкатилась на пустой перекресток, ты растянулся рядом. Взъерошенный, с покрасневшими щеками, смотрел на меня, и глаза твои были пусты. На наши волосы тихо опускался снег. Взбесившаяся улица Короленко присмирела. Замершие и темные, дома ничем не выдавали своих обитателей. Остались только потревоженные нашим бегством сугробы.

– Возьми мои. – Ты схватился за ботинок, чтобы разуться, но я удержала твою руку.

Угловой дом по ту сторону перекрестка сиял. За высокими витринами первого этажа горели люстры. Я присмотрелась: да это же перевернутые елки с растопыренными лапами! Висят, прикрепленные к потолку, и на каждой ветке – небольшой столик с канделябром. Там были еще какие-то… Люди? Тени? Разглядеть получше мешали огромные меховые шапки на их головах. Существа расхаживали по еловым лапам, как по лестницам. Какого же они размера?.. Внутри явно было натоплено: свет дрожал, казалось, его отбрасывало пламя огромного камина, слышался звон бокалов и стук приборов, а я стояла в одних промокших носках и не чувствовала пальцев.

– У них есть то, что нам нужно, – опередил меня ты.

Точно – шубы. Рыжие, черные, палевые. Теплющие! Шубы покачивались на вешалке прямо у входа, кажется, всего-то приоткрыть на щелочку и стащить ту, что висит с краю… Хотя бы одну на двоих! Ты подумал о том же – и уже дергал дверь за ручку. Я подбежала, чтобы помочь. Сразу стало понятно, что усилия напрасны. Дверь была заперта, от стекла тянуло жаром, будто обитатели решили спечься, присвоить все существующее в мире тепло. Мне и правда казалось, что тепла не осталось нигде, кроме этого зала. И еще – что, если постучать, нам откроют.

Ты уселся на широкий карниз под окном и решительно стянул ботинки.

– Забирай, тебе нужнее. Отыщи свою бабушку, а я дождусь вас здесь.

– Нет. – В горле будто застрял ком снега. Ледышки царапали гортань. Ты подтянул колени к груди, обнял их руками и опустил голову.

– Не переживай за меня, окно довольно теплое. Найдешь ее, и мы вернемся домой втроем.

– А если…

– А если нет, то вдвоем. Помнишь, что говорил дед? Никуда не лезь, только смотри, и дорога назад останется открытой.

Я сунула ноги в твои ботинки и с силой затянула шнурки. Поспешно, чтобы не передумать, зашагала прочь, но перед тем, как свернуть на Студеную, не выдержала и обернулась. Отсюда, издалека, полукруглое окно странного ресторана выглядело жерлом огромной печи. Над кирпичной трубой разносились искры. Ты по-прежнему сидел на карнизе, и налетевший ветер заметал тебя снегом.

5

– Так себе, конечно, провожатый, – тихо сказала я вслух, чтобы немного себя приободрить. – Когда вернемся, поставлю ему одну звездочку и напишу отрицательный отзыв.

Голубь снова куда-то подевался. Улица выглядела так, будто все жильцы одновременно умерли: окна многоэтажек темные, вокруг ни одной привычной вывески, ни звука, кроме тех, что издавала я сама. Новый год наоборот – антипраздник, когда не осталось никого, кому нужны были бы даты, а значит, каждый день одно и то же число одного и того же месяца, возможно, все уже случилось, просто некому сказать об этом.

– Ба! – крикнула я, разгоняя тишину. – Бабушка-а!

Эхо прыгнуло между стенами и растаяло.

– Ба, здесь страшно! Пойдем домой!

«О-ой!» – украло эхо.

– Пойдем домой, – повторила я тише и вынула руку из кармана. С трудом разжала замерзшие пальцы – на ладони лежали ключи.

А что, если бабушка и пошла домой? Ведь в Верхнем Новгороде у нее есть дом – наш дом!

«Хр, хр, хр-хр-хр», – ускорилось вместе со мной.

Я бежала целую вечность. Мимо проносились одни и те же здания. Казалось, их копируют и вставляют, улица тянется, тянется – и не закончится никогда. Верхний Новгород не хотел, чтобы я добралась до дома. Под ботинком хрустнул одинокий елочный шар. Следующий я перескочила, заметив в последний момент, и провалилась в сугроб.

Ветер усиливался. За пару секунд, пока я пыталась выбраться, вокруг намело уже по пояс. В сгустившейся мгле что-то легонько коснулось лица. Щурясь от летящих в лицо снежинок, я попыталась разглядеть, что это было. Ветка? Наш вековой дуб – вот же он, совсем рядом! Кто-то украсил дуб игрушками, и теперь они трепыхались, бились друг о друга и не падали только чудом. Под шапками снега одна из ветвей склонилась так низко, что можно было попробовать за нее ухватиться.

– Сюда, – уговаривала я. Тянула руки, но ветер снова и снова лишал меня опоры. – Пожалуйста, еще немного!