Георгий Цицишвили: Как чувствовать современный театр

Спасибо моим родителям, которые научили меня не бояться ошибаться и привили любовь к искусству.

Спасибо моему родному Санкт-Петербургу, Ленинграду, который дал мне все, городу моей жизни, моего вдохновения – главному месту силы.

Спасибо за помощь в подготовке книги Александре Гаевой.

Я посвящаю эту книгу своей дочери Алисе – все важное, что я делаю в жизни – в твою честь. Я надеюсь, что в разные периоды жизни ты всегда сможешь открыть этот разворот, и прочитать одну простую фразу, в которой вся правда – папа всегда будет с тобой.

© Цицишвили, Г. Т., текст, фотографии, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2025

Когда я думаю о том, зачем нужна книга о современном театре, то мне приходит в голову только один ответ. Современный театр является сейчас местом дискуссий, обмена мнениями, живого процесса. Можно резонно сказать, что он всегда был ареной для этого, но на мой взгляд это очень давно не так. Театр последних 30–40 лет был в России местом получения удовольствия, культурного наполнения, пробы новых форм, но не местом, где на сцене могла бы разворачиваться политическая дискуссия между постановками и зрительным залом. Сейчас же – это пространство для обмена мнениями между публикой и создателями до, после и во время постановок. Театр вернулся к своим истокам, греческий и римский театры, театр времен У. Шекспира. Тогда публика могла прямо во время представлений высказаться из зала. Сейчас мы стали более воспитанными, но не замечать, что именно театр становится главным местом культурного дискурса невозможно, поэтому вокруг современного театра в настоящее время так много споров, обсуждений, а на хорошие постановки вновь не достать билет. Это разительное отличие от конца девяностых и начала нулевых, когда даже такие театры, как БДТ и МХТ стояли полупустыми, но и от уже сытых десятых годов, когда ходить в театр стало просто модно, однако ни в интернете, ни в публичных пространствах не было бурного обсуждения.

Теперь же даже появилось направление – театральный туризм. Самолеты и поезда между Санкт-Петербургом и Москвой постоянно заполнены теми, кто едет смотреть спектакли, а многие уже едут и в регионы нашей страны, чтобы изучать местную театральную фактуру.

Основной тезис моей книги заключается в том, что современный театр нужно чувствовать, а не понимать. Нет никакого запрета на понимание, есть театралы, театроведы, критики, которые хорошо в этом разбираются, однако большинству зрителей невозможно понять и львиную долю современных спектаклей, так как они просто не считывают авторских «пасхалок», не знают истории театра, не освоили такой объем литературы, как режиссеры спектаклей, не так часто видели западные спектакли или вообще не видели, не знают внутренней кухни – традиций, юмора. Многое ли могли понимать первые зрители БДТ, когда им показывали Ф. Шиллера? Или те самые зрители Шекспировского театра, не имеющие образования. Что тогда оставалось и остается зрителю? ЧУВСТВОВАТЬ.

Театр – искусство, которое живет здесь и сейчас. Никогда не будет двух одинаковых спектаклей, одинаково сыгранных ролей, спектакль дышит в унисон со зрителем, и существует только в моменте. Театр – это отражение, зеркало, он отзеркаливает чувства, эмоции и мысли человека в зале, которые тот может увидеть в объеме и проекции на сцене. Это такая аутопсихотерапия. А внутри психотерапии, конечно же, важно выйти за пределы сугубо рациональные и погрузиться в интуитивное, неочевидное и скрытое, театр работает на уровне подсознания. На этом уровне ключом становятся чувства. В этой книге я постараюсь дать ответ, как же найти эти ключи к чувствованию театра, поделюсь опытом, приведу свои рецензии, которые чаще всего строятся не на понимании, расскажу о сложности современного театра, а главное, постараюсь говорить с вами не на уровне рацио.

Начало нулевых, консерватория Римского-Корсакова, мне 14 лет, отец берет меня с собой в театр. Большие гастроли Театра Роберта Стуруа, дают «Кавказский меловой круг». Отец говорит все дни до похода, что это культовый спектакль. Как сейчас помню – зал ломится от людей, смотрят стоя, сидя на полу, как угодно. Спектакль идет на грузинском языке, я знаю его уже очень плохо (с двух до шести лет я жил в Тбилиси, пока мы с родителями не вернулись в Петербург), в наушниках ужасный переводческий рассинхрон. Я пытался понять хоть что-то. Разумеется, в 13–14 лет я не читал Брехта и не понимал ничего, лишь зафиксировал мощнейшую по громкости овацию.

Тогда мне показалось, что вряд ли я еще пойду в театр. Но практически сразу моя классная руководительница Елена Евгеньевна на уроке физики спрашивает: «В пятницу идем в театр, поднимите руки, кто идет». Ни одной руки. Я, памятуя о недавнем походе с отцом, опускаю голову и пытаюсь спрятаться. «Цицишвили – ты идешь точно», – говорит учитель, и у меня не остается выбора. Дело в том, что я считался сильнейшим учеником школы по литературе, ярко выраженным гуманитарием, и меня использовали как лидера мнений. Вслед за этим насильственным занесением меня в список идущих появились и первые поднятые руки одноклассников. Тот поход в театр навсегда сохранился в моей памяти. Нам по 13–14 лет, мы оказываемся в теперь уже главном театре моей жизни – МДТ – Театре Европы, на спектакле «Клаустрофобия». Чем руководствовалась в выборе Елена Евгеньевна – загадка, но факт остается фактом. Один из самых скандальных спектаклей в карьере великого Льва Абрамовича Додина, который так и не был принят в России и был снят невероятно быстро для постановок мэтра, и это несмотря на огромный успех в Европе.

Он вышел в 1994 году и был поставлен по текстам Владимира Сорокина, Венедикта Ерофеева, Михаила Харитонова и других, мягко говоря, провокационных авторов. Никогда не забуду картину. Мне 14 лет, я на первом ряду балкона МДТ, 2 или 3 раз в театре, идет отрывок спектакля «Клаустрофобия» – кусок из текста Сорокина – «Пельмени». Острохарактерный артист Олег Гаянов истошно орет, из его переполненного рта летят пельмени прямо в партер. А до этого Игорь Черневич в телесном костюме, эротичные танцы, громкие хоры и духовые. Понимал ли я что происходит? Вообще ничего, ряд моих одноклассников были в шоке, я же просто смотрел на происходящее, как на поток действий, звука, смены декораций, игру света. Приехав домой, я толком не смог даже описать родителям свои впечатления и лег спать. Однако, спектакль не отпускал меня неделю. Он приходил во снах, отдельными фразами, всплывал картинками, а главное пульсировал на уровне ощущений, причем не самых приятных, словно подобие не самого приятного похмелья, но отчего-то хочешь это повторить. Через некоторое время классная руководительница вновь спросила:

– Кто хочет пойти в театр?

– А в какой? – спросил я.

– В тот же.

И моя рука тут же взметнулась вверх. Мы снова отправились в МДТ, на этот раз смотрели премьеру «Чайки», первая версия этого спектакля (в 2023 году вышла новая версия в МДТ) была летящей, трагикомичной, артисты рассекали на велосипедах по сцене и мосткам, сооруженным на ней, а в главной роли была потрясающе красивая и обаятельная актриса. Она была так хороша, что я побежал за цветком, решив потратить деньги, которые мама дала мне на обед. И в конце спектакля я тянул руку с одной белой розой, уже на финальном поклоне совсем юная Ксения Раппопорт заметила меня и с улыбкой забрала цветок. Приехав домой – я горел.

– Как тебе спектакль, сынок? – спросила мама

Как сейчас помню, что я ответил:

– Все мы в чем-то такие «чайки» – летим и разбиваемся.

Понял ли я спектакль или прочувствовал? Конечно, второе.

С этого момента началась моя любовь к театру, регулярные походы туда, и на основе этой любви в 2012 году я запустил теперь уже крупнейший в России блог о театре – «Театральная вешалка» и массу проектов вокруг него.

Довольно долго я думал можно ли одним словом сформулировать – что есть современный театр? И никак не мог сформулировать. Затем вспомнил свой вышеописанный поход на «Клаустрофобию», и в памяти всплыл еще один зрительский опыт. На Первом канале выходила программа «Закрытый показ». В ней показывались главные арт-хаус фильмы нашей страны, а потом шло обсуждение с гостями студии, которые были поделены на тех, кому фильм понравился и тех, кому нет. Самым горячим обсуждением в истории программы стало обсуждение картины Алексея Октябриновича Балабанова – «Груз 200». Во время обсуждения один из гостей, которому фильм очень понравился, знаменитый режиссер – Андрей Смирнов, сказал после просмотра фильма:

– Я пришел на этот фильм, со мной моя жена, сын подросток, мы все были в шоке. Дня два еще мне во сне приходила эта картина, я мучался, как-будто выпил отраву. Но шок – это законное оружие автора.

И два этих зрительских воспоминания вдруг слились в понимание слова, которым бы я описал современный театр – это слово ВИБРАЦИЯ. Современный театр словно источает излучение или вибрацию, нечто невидимое, неочевидное, что может оказывать воздействие на зрителя и долгое время не отпускать, при этом не кристаллизуясь в области понимания – Что же так сильно проникло в существо человека? О чем наши переживания, что конкретно с нами происходит? Очень часто ощущения неприятные, часто приятные. Но главное, все эти ощущения находятся в эмоциональном спектре, а не рациональном.

Любопытно, что если бы мы сейчас увидели античные спектакли, то они могли бы показаться нам очень похожими на самые современные постановки театра наших дней. Они были довольно провокативны. Тогда у зрителей был дефицит эмоций. Далеко не все имели доступ к образованию, книгам, тем более путешествиям и даже хорошей еде. Зритель требовал хлеба и зрелищ. Зрелище было возможностью проживать новое. Трагедия, которая показывалась на сцене во многом учила народ ощущениям и чувствам. Не запрещая их проявлять даже со зрительских мест – кричать, плакать, вступать в споры. В те времена очень сильно был развит жанр комедии, в котором, кстати, сейчас наметился огромный кризис. Комедия тоже давала возможность публике высказываться, даже на самые острые темы. Тут мы можем вспомнить театр времен. У. Шекспира, когда в комедиях и трагедиях довольно остро показывалась несовершенность системы власти. И народ понимал, о ком речь на сцене, и живо реагировал.

С развитием общества – стал развиваться и театр, разделяясь на жанры – опера, балет, драматический театр, танцевальное драматическое искусство. Стали появляться системы. Системы К. Станиславского и А. Чехова в театре, С. Дягилева в балете. На рубеже XIX–XX веков начал появляться элемент контроля театров со стороны власти, это была еще не цензура, но власть уже следила, что и где ставят. О чем говорит публика после спектаклей. Если рассуждать о нашей стране, о развитии современного театра, то я бы назвал символистов одними из тех, кто стоял у истоков. Салоны З. Гиппиус и Д. Мережковского, выступление А. Белого и А. Блока очень походили на то, что бы сейчас назвали перформансом или моноспектаклем, на вечерах поэзии и читках всегда была своя драматургия, режиссура и концепция. Классический же театр начал получать форму после встречи К. Станиславского и В. Немировича-Данченко и создания их театра, который вырастит и главного оппозиционера этому театру впоследствии – В. Мейерхольда.

Как создается спектакль?

Чтобы разобраться, как чувствовать современный театр, можно обратиться к тому, как он создается, чтобы знать, откуда рождается замысел. Это сложный и многоступенчатый процесс, который требует слаженной работы всех цехов театра – режиссера, драматурга, художников, артистов, режиссера по пластике, музыкального оформителя, режиссера видеоряда, помощника режиссера, художника по гриму, костюмеров, реквизиторов, монтировщиков сцены. Всех!