София Устинова: Болевая точка: Воскреси меня для себя

ПРОЛОГ

ДАМИР

Боль была живым, рычащим зверем, который вцепился в мои внутренности и теперь с утробным урчанием выгрызал меня изнутри. Она рвала плоть заострёнными, как бритва, когтями, лениво ворочалась, упиваясь моей агонией, и с каждым судорожным вдохом вливала в лёгкие не спасительный кислород, а новую порцию муки – густой, раскалённой, с тяжёлым привкусом железа и абсолютной безысходности. Мир стремительно схлопнулся до крошечной точки разрыва где-то под рёбрами, до пульсирующего огня, который плавил кости и методично выжигал всё, чем я когда-то был.

Я лежал, впечатанный в пыльный, холодный пол конспиративной квартиры, и слушал тихую музыку собственной смерти. Это была странная, минималистичная симфония: редкие капли, срывающиеся с прохудившегося крана на кухне, моё собственное прерывистое, булькающее дыхание и оглушающая тишина в голове, где ещё вчера роились планы, приказы, угрозы. Теперь там была лишь вязкая пустота. И боль. Всепоглощающая, ненасытная боль.

Холод пола пробирался сквозь пропитанную кровью одежду, но не мог остудить внутренний пожар. Не мог он и смыть её образ. Он въелся под веки, отпечатался на сетчатке, стал единственным, что ещё имело цвет в этом угасающем, чёрно-белом кино моей жизни. Маргарита.

Мысль о ней была ещё одним ударом, но на этот раз не физическим. Он бил глубже, точнее, прямо в то место, где, как я наивно полагал, у меня давно уже ничего нет. Туда, где, по слухам, когда-то должна была быть душа. Её циничная усмешка, упрямая складка между идеальными бровями, её серые, как штормовое небо перед бурей, глаза. Глаза, которые смотрели на меня с презрением, с плохо скрываемой ненавистью, с обжигающей яростью… и с чем-то ещё, неуловимым, чего я так и не сумел разгадать. С чем-то, что заставляло возвращаться к ней снова и снова, как одержимого.

Какая злая ирония. Я ведь сам этого хотел. Сам полез на рожон, сам подставился под удар на той чёртовой «стрелке». Когда я увидел её в дверях её квартиры, а за её плечом маячила тень того, другого… правильного, надёжного, респектабельного хирурга, не такого, как я… что-то внутри оборвалось. Последняя тонкая, натянутая до звона нить, державшая меня на плаву в этом болоте из крови, долга и лжи, с оглушительным треском лопнула. Я решил, что с меня хватит. Если уж гореть, так дотла. Если умирать, то быстро, зло, чтобы не мучиться.

Не вышло. Мучиться всё же пришлось.

С нечеловеческим, последним усилием я заставил руку, превратившуюся в непослушный, чужой кусок мяса, шевельнуться. Пальцы, скрюченные и онемевшие, нащупали в кармане брюк холодную тяжесть телефона. Вытащить его оказалось равносильно тому, чтобы голыми руками поднять с земли искорёженный грузовик. На пол посыпались осколки экрана, впившиеся в ладонь, добавляя в общую палитру боли новые, резкие ноты. Плевать.

Уцелевший кусок дисплея вспыхнул, ослепив на мгновение. Кровь, стекающая с пальцев, создавала на нём причудливые алые разводы. Я с трудом сфокусировал взгляд. Её номер был первым в списке быстрого набора. Я сам его туда поставил в один из тех редких моментов, когда позволял себе наивную, идиотскую, непростительную надежду.

Палец дрожал, соскальзывал с гладкой иконки вызова, оставляя кровавый след. Я не собирался просить о помощи. Слишком поздно. Да и не хотел я втягивать её в эту грязь. Не в свою смерть. Я просто хотел услышать её голос. В самый последний раз. Это была не просьба о спасении. Это была исповедь. Молитва. Прощание.

Нажать. Гудки. Длинные, тягучие, бесконечные, как сама вечность, на пороге которой я уже стоял. Каждый гудок отдавался в висках ударом кузнечного молота. Ну же, возьми. Возьми, Рита. Ненавидь меня, проклинай, пошли к чёрту, но только ответь. Дай мне услышать твой голос вместо этого проклятого писка…

И перед глазами, словно кадры из чужого, плохо смонтированного кино, замелькали картинки.

Вот она, в своей квартире, пропахшей лекарствами и чем-то неуловимо её – дождём и сталью. Она без предупреждения вправляет мне вывихнутое плечо, и от резкой боли темнеет в глазах. Но боль уходит, а остаётся лишь шок от её близости, от силы её тонких пальцев, и я впервые понимаю, что эта женщина сделана из другого теста. Из титана и шёлка.

Вот её лицо на свадьбе этого ублюдка, её бывшего. Искажённое болью, которую она так отчаянно пыталась скрыть за бравадой и алкоголем. Я тогда впервые понял, что готов убить любого, кто заставит её так страдать. Я прижал её к себе на балконе, вдыхая запах её волос, и поцеловал – властно, зло, ставя своё клеймо на её дрожащих губах. Не для неё. Для себя. Чтобы доказать, что она – моя.

А вот она в красном, пошлом, кричащем платье, которое прислала её мать. Взгляд тогда потемнел не от желания. От животной, собственнической ярости. Я хотел сорвать с неё эту дешёвку и укутать во что-то достойное её. Желание пришло потом, когда я увидел её в тёмно-синем, элегантном, закрытом. Оно было таким сильным, что перехватило дыхание, и я понял: я пропал. Окончательно. Бесповоротно.

Наш танец на углях ненависти и влечения. Её тело в моих руках – напряжённое, как натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть от переизбытка чувств. Мой шёпот ей в волосы: «Просто дыши. Я рядом». И впервые за всё время она позволила себе опереться на меня. Этот миг хрупкого, почти невозможного доверия стоил больше, чем вся моя предыдущая жизнь.

Ночь. Одна на двоих. Не нежность, а битва. Скрежет зубов, сдавленные стоны, яростная попытка выжечь друг в друге всё одиночество, всю боль, всю накопившуюся ложь. Её кожа под моими пальцами, её запах, её вкус. Это было не обладание. Это было узнавание. Узнавание своей второй, недостающей, изломанной половины. Утром она отгородилась от меня стеной сарказма, напомнив про моё «желание». Дура. Она так и не поняла, что в ту ночь стала моим единственным желанием.

Гудки резко оборвались. Щелчок. И тишина, в которой я вдруг услышал её голос. Такой далёкий и в то же время такой близкий, что, казалось, она шепчет мне прямо на ухо. Хриплый от сна, недовольный.

– Да?

Я открыл рот, чтобы ответить, но из горла вырвался лишь булькающий хрип. Кровь заполнила рот, горячая и густая. Я закашлялся, и новая волна разрывающей боли пронзила тело, выбивая остатки воздуха, остатки жизни.

– Алло? Дамир? Это ты? Что молчишь? – её голос мгновенно стал другим. Встревоженным, напряжённым. Она меня узнала. Даже по этому предсмертному хрипу. – Дамир, говори! Ты пьян? Что с тобой? Где ты?

Я попытался ещё раз. Собрал всё, что осталось от моей воли, всю мою отчаянную, безнадёжную любовь к этой невозможной женщине, и выдохнул в трубку одно-единственное слово. Мою молитву. Моё проклятие. Моё спасение.

– Маргарита…

И всё. Силы кончились. Телефон выскользнул из ослабевших пальцев и с тихим стуком упал в липкую лужу рядом с моей головой. Боль начала отступать, сменяясь вязким, тёплым, затягивающим туманом. Тьма наступала по краям, смыкаясь, как диафрагма объектива, поглощая остатки света. Но прежде чем она поглотила меня полностью, я увидел их.

Прямо перед собой.

Они заполнили собой всё пространство, вытеснив и боль, и тишину, и вонь горелого пороха. Два бездонных омута, два осколка грозового неба, в которых отражался тусклый свет одинокой лампочки.

Её глаза.

Они смотрели на меня не с ненавистью. Не с презрением. В их серой глубине плескалась вселенская тоска, первобытный ужас и… что-то ещё. Что-то, что я отчаянно хотел бы увидеть при жизни, но получил лишь в качестве прощального подарка.

Или это была всего лишь предсмертная галлюцинация?

Сознание угасло, как задутая свеча, оставив после себя лишь этот последний, выжигающий душу взгляд и далёкий, почти неразличимый женский крик, донёсшийся из брошенной в грязь телефонной трубки. Крик, в котором моё имя смешалось с отчаянным воплем.

ГЛАВА 1

МАРГАРИТА

Существуют три вещи, которые я ненавижу почти так же сильно, как асимметрию тазовых костей у пациентов и когда меня называют «доктором» вместо «Маргаритой Андреевной»: это утренний будильник, растворимый кофе и свидания вслепую, организованные сердобольными подругами из лучших, разумеется, побуждений. Сегодняшний вечер умудрился объединить в себе все худшие черты последнего пункта, оставив после себя тоскливое послевкусие, сравнимое с дешёвым игристым, – голова вроде бы не болит, но на душе липко и гадко от осознания бездарно потраченного времени.

Я мерила шагами влажный, блестящий от неонового света рекламных вывесок асфальт, засунув озябшие ладони в глубокие карманы уютного кашемирового пальто. Город, наконец, выдохнул дневную суету и теперь дышал ровно, прохладно, оседая мелкой моросью на витринах дорогих бутиков и стёклах проезжающих машин. Каблуки моих удобных ботинок – единственная дань женственности, которую я себе позволяла в повседневной жизни, – выстукивали по тротуарной плитке одинокий, усталый ритм, служивший идеальным аккомпанементом моим мыслям.

Если подходить к вопросу формально, свидание можно было считать почти удавшимся. Галочка в воображаемом списке дел напротив пункта «я пытаюсь наладить личную жизнь, мама, пожалуйста, отстань» была поставлена. Моя подруга Лена, выслушав по телефону краткий и доверху наполненный завуалированным сарказмом отчёт, останется довольна. Я даже почти не соврала, сообщив, что «всё прошло нормально», ведь под это определение можно подогнать абсолютно что угодно, от приятной, интеллектуальной беседы до обмена любезностями с манекеном в витрине. Мой сегодняшний визави, некий Вадим, по моим ощущениям, находился где-то посередине.

Лена расписала его как «перспективного, умного, своего парня, владельца какого-то крутого айти-стартапа». На деле же «стартап» оказался телеграм-каналом с мотивационными цитатами, содранными у Ошо и Тони Роббинса, а сам Вадим – ходячим сборником бизнес-афоризмов и дешёвой психологии для масс. За час, проведённый в его обществе за чашкой отвратительного травяного чая, я узнала всё о «масштабировании личности», «токсичной продуктивности» и «ресурсном состоянии». Он вещал с таким видом, словно читал лекцию на собственном онлайн-марафоне, периодически вставляя в речь модные словечки вроде «синергия» и «нетворкинг». Мне до одури хотелось попросить его «закрыть гештальт» своего нескончаемого монолога и «выйти из зоны комфорта» моего личного пространства.

– Ты должна быть в потоке, Рита, – пафосно изрекал он, пронзая меня взглядом, полным просветлённого превосходства. – Нужно просто найти свою болевую точку и трансформировать её в точку роста!

В этот самый момент я очень чётко осознала, где находится моя болевая точка. Прямо между бровей, куда отчаянно просился мой указательный палец, чтобы с силой нажать и не отпускать. Я врач-реабилитолог. Я возвращаю людям возможность двигаться без боли. Я знаю о точках роста, триггерных точках и болевых точках немного больше, чем доморощенные коучи из интернета. Я знаю, что шишковидная железа – не «третий глаз», а твой копчик – не «антенна для связи с космосом». И я точно знаю, что иногда лучшая трансформация – это просто встать и уйти. Что я, собственно, и сделала, сославшись на срочный вызов к пациенту. Пациентом, правда, был мой десяти килограммовый мейн-кун Маркиз, которому наверняка требовался мой эмпатичный отклик на его вселенскую трагедию пустого лотка и миски с кормом. Но Вадиму эта незначительная деталь была совершенно ни к чему.

И вот теперь я брела домой, язвительно анализируя не столько его, сколько себя. Тридцать четыре года. Ведущий специалист в одной из лучших клиник города. Собственная квартира, пусть и в ипотеку, которую я тяну на себе. И кот. Величественный, царственный, полный вселенского презрения ко всем смертным, но всё-таки кот. А в графе «личная жизнь» – жирный прочерк, который моя матушка при каждом телефонном разговоре старательно обводит красным маркером, словно учительница, ставящая двойку нерадивой ученице.