– Слава князю! – понеслось над вытоптанной землёй и заметалось между стен. Да, гораздо тише, чем рёв разгорячённой толпы горожан. Но для княжьего сердца милее и приятнее. Этих ребят он всех знал по именам с детства, их или своего. И был уверен в каждом. Но всё равно на душе стало теплее.

* Латгалы – народ восточных балтов, коренное население Латгалии, восточной части Латвии. Водь – финно-угорский народ, коренное население Ленинградской области.

** Дукан (фарси, пушту) – магазин, торговая лавка.

Глава 5. В князи

Мы с сыновьями стояли на крытой галерее, что шла вокруг двора на высоте второго этажа. Память, общая с Всеславом, подсказывала, что называлось это весёлым словом «гульбище». На этом, в принципе, веселье и заканчивалось.

Вчера насмерть перепуганная начавшимися беспорядками дворня едва ли не на карачках ползала вокруг меня и ближней дружины, умоляя пощадить, не сиротить детишек. Особенно это оригинально смотрелось от сытых безусых хлопцев, что были тут кем-то средним между курьерами и младшими помогайками. Им хорошо если по четырнадцати исполнилось, и насчет того, каких детей они бы оставили сиротами, внезапно помри, возникали вполне резонные сомнения. По высокому и широкому всходу нас едва ли не на руках занесли в терем. Но сперва мы, рыкнув на севших на хвост мажордомов, горничных и прочих буфетчиц, проверили сверху, визуально, посты и прослушали доклады от сотников. Выходило вполне спокойно и умиротворяюще: все по местам, подступы просматриваются на перестрел, периметр закрыт, ни войти, ни выйти. Говорил Гнат, остальные согласно кивали, глядя на меня и сыновей с искренними улыбками.

– Ратникам слова мои добрые, харчей лучших и по десяти кун* каждому, – определил Всеслав под одобрительный гул сотников. – Вам, браты, по три гривны на меч.

Не знаю, принято было в княжьем войске так платить верным людям за то, что они поклялись служить верой и правдой, но никто из них возражать и шумно отказываться не стал. А Янка что-то на пальцах показал ближнему лучнику на крыше, тот аж взвился и передал знаки-жесты дальше. Не успели мы повернуться к здоровенной и явно тяжёлой входной двери в терем, как со всех сторон двора раздался рёв:

– Слава князю!

И снова это согрело душу. Никак, тщеславны оказались мы с Всеславом? Хотя какая уж тут тщета, если вдуматься – самая что ни на есть библейская история, когда каждому воздалось по делам его. То, что войско верит, ценит и любит вождя – в меньшей степени заслуга войска.

– Здрав будь, княже! – задребезжал по левую руку неприятный голос. Присмотревшись, я увидел плешивую макушку и красно-синие уши, будто кружевами украшенные кровеносными сосудами изнутри. За ушами угадывались пухлые щёки, плавно переходившие в узкие плечи, а те, в свою очередь, в толстый круп.

– Кто таков? – мои знакомые полковники такому тону Всеслава позавидовали бы, честное слово.

– Камерарий** теремной великого князя Киевского, Гавриил, – прозвенел не соответствующий фигуре голосишко плешивого. Эва как, гляди-ка, не хрен с горы – целый камерарий!

– Подними глаза, ключник! – тон не поменялся, и пухлый, услышав свою должность по-родному, а не на заморский лад, выпрямился с такой скоростью, словно Всеслав не приказал, а пинка отвесил.

Нос, толстый и какой-то обвисший, так же, как и уши, покрытый сеткой сосудов, сомнений не оставлял – завхоз попивал, притом капитально. Он, кажется, и сейчас был под хмельком. Да и шутка ли: едва смерть лютую не принял за чужое барахло. Как-то встретит новый хозяин старого чужого слугу?

Всеслав, кажется, с удивлением и интересом ознакомился с моими мыслями. Для него характерный рисунок на ушных раковинах и носу ничего не значил, но, чуть расширив ноздри и вдохнув поглубже, он в моей правоте убедился.

– Глеб! Сходи с Гаврилой-бражником по погребам, ларям да закромам. Пусть записи покажет. Если нет их – пусть сделает. А ты проверишь, чтоб глазами виденное сходилось с писаным.

Стоявшие вдоль стен дворовые разинули рты. Не то голос, раскатившийся по сеням-коридорам, удивил, не то угадка про ключниковы пристрастия, не то первый приказ княжеский – не бочку хмельного выкатить, а проверить, сколько их тут всего, тех бочек. А ещё мешков, ларей и сундуков. Ну а как по-другому? Свой глазок – смотрок, как мама говорила. Моя, не Всеславова. Да и в цифири этой всей Глеб разбирался получше многих, пусть привыкает.

– А коли что не так, княже? – сын смотрел на меня хитро. Пятнадцать лет всего – а службу понимает, батей на людях не назвал, и, судя по вопросу, просил границы полномочий очертить. Ну, на, сынок:

– Пальцы руби. За всякую недостачу – по одному. Кончатся – переходи на остальное, что торчит, – вроде как мимоходом бросил я, проходя мимо. Если по звуку судить, поддатый ключник за нашими спинами испустил дух. С обеих сторон. Привыкай, сын, руководить – это иногда и мешки ворочать.

– К столу, княже? – статная баба в длинном платье, богато украшенном вышивкой, и в меховой душегрейке сперва изогнула черную бровь. И, лишь убедившись, что я смотрю не мимо неё, наклонилась в земном поклоне.

А оригинальный тут у них покрой дамского платья, надо признаться. Про бюстгалтеры, понятное дело, никто и слыхом не слыхивал, а не помешал бы явно. Этой было, что положить. Пока я, как человек сильно взрослый и уже скорее тренер, чем игрок, размышлял об этом, князь смотрел на выпрямлявшуюся бабу с предметным интересом. Ни в слабом зрении, ни в невнимании к деталям его упрекнуть было нельзя. Детали там были минимум пятого номера. А Всеслав сидел под землёй больше года.

– А ты кто? – голосом, чуть выдавшим некоторую, так скажем, обеспокоенность, спросил он. Про «красну девицу», как я было предположил, не добавил. «Какая девица? На платок глянь, вдовица она. И не раз, наверное – такие одни долго не сидят» – проскользнула ответная мысль.

– Домной кличут, князь-батюшка. Над поварнёй теремной смотреть приставлена, – ух и хороша! Натурально домна: не женщина, а мартеновская печь. Возле такой, как говорится, захочешь – не уснёшь. И голос глубокий такой, манящий… Так, с князем всё ясно, но я-то куда, мне ж восьмой десяток! Или уже нет?

– Обожди, Домна. Поистрепались мы в яме сидючи, надо бы в баню по первости, – пожалуй, если кто и чувствовал неловкость князя, то только я. Мне отсюда, из него, многое виделось именно так, как оно было на самом деле, а не так, как он хотел показать.

– Пока Гаврила с сыном твоим занят, дозволь провожу да заедок каких подам тебе да ближникам? – проклятая черно-бурая лиса играла наверняка. Помыться и пожрать – первое дело, конечно. А уж опосля…

– Нитку шелковую, иглу потоньше и вина крепкого, чтоб горело, найдёшь тут, Домна? – влез я, пользуясь тем, что князь деятельно разворачивал в воображении картины по поводу «опосля».

– Найду, принесу, как отмоетесь. Ксана, Яська! Одёжу чистую в баню несите! Богданка – кличь хлопцев, пусть воды поднесут поболе. Не думала я, что так много вас будет, – последняя фраза здешней «зав.столовой и не только» утонула в шуме и писке, забегали девки, забубнили мужики. Но мы с князем услышали. И мне показалось, что уши прижались к голове, на холке поднялась шерсть, а нос стал пропускать втрое больше воздуха, пытаясь учуять угрозу.

Мы шли тёмной подклетью вслед за Домной. Еле заметным движением бороды дал знак Гнату, и он сероглазой каплей ртути перетёк из-за моего правого плеча, встав перед левым. Чтобы мне удар, приди нужда в нём, не испортить. Ножны с отцовым мечом висели на поясе, прямо поверх грязной рубахи. Но без них я чувствовал себя, если можно так сказать, ещё более голым, чем в запятнанной кровью рванине.

– Если у Гаврилы не найдётся чего – дай знать, князь-батюшка. Одна толковая девка моя, Одарка, переписала себе летом закорючки его. Я сама не сильна, но как чуяла, что может нужда в тех заметках прийти. Весь Киев чуял, – ровно говорила зав.столовой, шагая уверенно, как у себя дома. Приложив чуть больше усилий, чем обычно, чтоб отвести глаза от того места, где подол упирался в душегрейку, спросил:

– Чем ещё удивишь-позабавишь?

– А ты дай знать, в чём ещё нужда какая – глядишь, я и пособлю, – тон её сомнений не оставлял, эта точно пособит. Дальше шли молча, глубоко дыша носом. Всеслав решил последовать моему совету и с удивлением отметил, что вокруг много интересного и помимо меховой оторочки, которой заканчивалась Домнина душегрейка.

На двор вышли где-то за теремом. Рысь выскользнул из низкой двери первым, окинул взором округу, кивнул удовлетворённо и только после этого отошёл в сторону, давая дорогу остальным. По крышам виднелись силуэты, видимо, Янкиных стрелков, но в глаза не бросались совершенно. Возле ворот стояли ладные копейщики Ждана, четверо. Ещё двое замерли возле высокого сруба, в котором мы опознали баню больше по запаху дыма и веников. У нас в Полоцке мыльни-парные строили обычным манером, чтоб протапливались быстрее. Эту же халабуду топить, наверное, начали ещё вчера.

В баню первым тоже вошёл Гнат, ныряя из светлого помещения в тёмные, и снова совершенно беззвучно – Рысь же. Вышел на свет довольный и спокойный.

– А хорош парок, княже! Надо здешних умельцев в Полоцк забрать. Никак ржаным квасом поддают, красавица? – вполне вежливо обратился он к Домне.

– Много чем поддают, Гнат, – ответила она, удивив друга. Не лишку ли знает для зав.столовой? – Прежний-то князь обычай завёл масла́ми натираться, на ромейский лад. А вы как скажете – так и сделают. Травок-то у нас с запасом всяких припасено.

Вспомнились вдруг какие-то сказки из тех, что слушал за забором Лёша-сосед. Там в одной из них какой-то наёмный убийца бросил на каменку пучок заговорённого сена – и все, кто в парной сидели, в минуту дуба врезали. Токсикологию я тоже учил, хоть и давно, и навскидку не смог вспомнить ни единого местного яда, чтоб так быстро убивал. Но мало ли. Князь, кажется, тоже что-то такое слыхивал от людей. А Домна не переставала интриговать.

Мы ввалились в предбанник и уселись на лавки вдоль чистого стола, на котором под холстиной нашлись и хлеб, и сыр, и мясо. Из кувшинов пахну́ло квасом, пивом и чем-то виноградным. А в дверь влетел Глеб.

– Успел! Думал, без меня париться соберётесь! – с облегчением выдохнул он, падая на лавку возле брата. Глядя на шмат варёной, кажется, говядины. Но рук не тянул, порядок знал.

– Что там бражник тот? – спросил у него Рома.

– Пустой человек, – сморщился младший. – Вор и плут. Клялся, что всё Изяславовы ближники вывезли в ночи, как прознали, что выжил князь. А потом стал мне золото да каменья совать, чтоб я, вроде как, подтвердил это.

– Сколько пальцев оставил паскуде? – заинтересованно уточнил Гнат, проследив, как закрылась дверь за Домной.

– Все, – опустив голову, сказал Глеб.

– Зря, – с сожалением, но уверенно крякнул Алесь. – Последнее пойдёт прятать, крыса!

– Неа, – помотал опущенной головой младший, – не пойдёт.

– Почему? – за всех спросил Роман.

– Я ему с левой под рёбра поднёс, как ты учил, с оттягом. Опал снопом да опростался прям там, камерарий-то, – под довольный хохот мужиков закончил сын, поднимая сиявшее лицо. Молодец, артист! Внимание привлёк, интригу создал, да и порадовал всех. – Я сказал, пока сам всё не отмоет – пусть и в мыслях не имеет близко подходить. А в закромах да погребах, что видел, там богато, бать! У нас пожиже будет, дома-то.

– Ну, тут и город другой, и народу больше. Помнить надо, что княжья казна, приди беда, должна горожанам помогать с голоду не помереть, а не ключнику отожраться так, чтоб аж совесть салом заплыла, – под согласные кивки друзей и сыновей пояснил я. И взялся за нож.

– А теперь и перекусить можно. Налетай! – и отмахнул себе ломоть мяса прямо на горбушку ржаного, пахшую так, как ни один хлеб никогда в моей жизни. Хотя, пожалуй, на те ковриги, что мама просила отнести на поле Житному деду, было похоже.