В парную, которая оказалась и моечной, или мыльней, зашли, смолотив по паре бутербродов и запив ядрёным кваском. Князь удивился слову «бутерброд», различив в нём хлеб и масло на каком-то из западных языков – масла ведь не было? Я объяснил, что в моё время так называли любую еду, положенную на ломоть хлеба. А в парной, не дожидаясь беды, предупредил:

– Гнат, нам после поруба жарится сильно нельзя! Вот отмоемся с сынами – так хоть обподдавайся, а пока потерпи, позябни чуток! – мужики засмеялись, помня тягу Рыси к лютому жару.

Посидели чуть, гоняя по коже пот и грязь, помылись первый раз. Вода с нас текла чуть ли не синяя, даже в потёмках видно было. Второй раз пошла почище, а на третий совсем хорошо стало. Только казалось, что тело стало легче чуть ли не на полпуда.

За столом сидели, завернутые в холстины, благостные, розовые и чистые, как души новорождённых. Я вспомнил про мальца, с которым мы так нежданно разминулись в моё время: он пришёл в мир, а я вышел из него. Наверное, для чего-то это было нужно. Мысли тоже тянулись неторопливые, мягкие и лёгкие, как сегодняшний парок. Где только носит эту зав.столовой, когда ещё нитки с иголкой просил? Заскорузлая тряпка отпарилась от груди с третьего раза, и теперь рана снова кровила, хоть и несильно. Но держать постоянно левую руку локтём вперёд, цепляясь пальцами за правую лопатку, было неудобно. И непередаваемо лень.

Тут скрипнула дверь – и мысли сразу побежали значительно быстрее.

В проём, низко наклоняясь под притолокой, вплывали, иначе не сказать, павы. Девки были простоволосыми, в белёных нижних рубахах. Прорезь те на шее имели изрядную, поэтому шесть с поклоном вошедших нимф-русалок просматривались, грубо говоря, едва ли не насквозь. Последней в том же обмундировании вплыла Домна с каким-то горшочком в руке, накрытым вышитым полотенцем. Ромка икнул. Алесь длинно выдохнул. Гнат и Ждан одинаково присвистнули.

– Говорила же – опоздаем, коровы! Нешто после бани не расчесались бы?! Сколь телиться-то можно было? Вон князь да княжичи, да вои первые, сами уж вымыться успели! Тьфу на вас, дуры! – отчитывала свой взвод зав.столовой. По зарумянившимся щекам личного состава с обеих сторон стола было ясно, что встреча вышла крайне многообещающей. По тону Домны несложно было понять, что лаялась на своих она не всерьёз. Искры из-под густых чёрных, русых и светлых ресниц и бровей будто вслух говорили: «всё только начинается!».

– Принесла? – голос князя остановил её поток, словно перебив дыхание, как ковш холодной воды, враз.

– Вот, батюшка-князь, – она с поклоном выставила передо мной горшок с неожиданно узким горлом, в котором Всеслав опознал кандюшку. На снятом и развёрнутом полотенце обнаружились нитки и иглы. Глядя на эти иголки, я явственно ощутил, как не хватало мне сейчас тех девяти сотен лет медицинского прогресса. Эти больше на гвозди обойные походили, и шить ими, пожалуй, можно было слонов и бегемотов. Образы которых отвлекли-таки князя от изучения застывшей в поклоне зав.столовой. Эту насквозь видно не было. Ввиду массированных естественных неровностей рельефа, так скажем.

– Слушай меня, Домна. Ты сейчас весь свой журавлиный клин выведешь за дверь, оставишь одну, ту, которая в лекарском деле сведуща. А вот когда я выйду – запустишь обратно. У меня жена молодая, с сыном грудным, они ко мне сейчас из Полоцка едут. Я встречи с ними год ждал, подожду и ещё несколько дней. Если ты это поймёшь – мы поладим. Нет – быть беде. Непременно, – голос оставался тем же, только на этот раз ледяной воды был не ковш, а целый ушат. По лицу Рыси было понятно, что он, может, и расстроится упущенной возможности поближе познакомиться с географией заведующей, но спорить с князем-чародеем? Дураков нет!

– Кыш! – только и сказала она, оказавшись ещё и неожиданно понятливой. Мужики провожали пропадавших в дверном проёме нимф с сожалением, видимым невооружённым взглядом.

– По лекарским делам из них помощниц не будет. Вот мнут да моют на загляденье, а лечить – только торчиху если, – под улыбки друзей и непонимающие взгляды сыновей пояснила Домна, запахивая ворот рубахи.

– А ты? – заинтересованно спросил князь.

– Я лубки могу накладывать, вывихи вправлять, роды принять могу, – начала перечислять та, не поднимая глаз от пола. Говорю же, понятливая.

– Ну, рожать тут желающих нету, а вот рану зашить надо подсобить.

– Как «зашить»? – подскочили брови Домны.

– Как рубахи да порты зашивают видала? Вот и шкуру так же, – пояснил я. Запоздало отметив, что кроме зав.столовой напрягся каждый за столом. И князь во мне. И ещё более несвоевременно пришло воспоминание об одной из лекций по истории хирургии, где нам рассказывали, что на Руси раны чаще прижигали или туго перетягивали платками или той же холстиной, а шили только что-то уж вовсе страшное – полостные, послеампутационные, и считанные единицы-умельцы, волхвы, а после – монахи. Поэтому у раненого была масса шансов помереть не от самой операции или травмы, а от шока, гангрены или сепсиса. Про военно-полевую хирургию и про наложения швов, якобы, до пятнадцатого века русские люди ничего не знали, да и тогда их, дураков лесных, тёмных, учили немцы, поляки и итальянцы. На той же лекции, правда, рассказывали, что Гален оживлял мёртвых, а раны за тысячу лет до нашей эры шили хищными муравьями: наловят, поднесут к ране, и ждут, пока жвалы сцепят её края. Доктор отрывает туловище муравья от башки и берёт следующего. Про такой способ я потом ещё где-то читал, а вот насчёт Галена с Парацельсом навсегда остался при своём мнении, о том, что оживить труп невозможно. Правда, я и о переселении душ всегда так же думал, а вон как вышло.

– Так, может, лечца или резальника*** из печорских монахов кликнуть? – в глазах женщины начинал проявляться испуг. Вот уж не думал, что такая бой-баба чего-то может бояться.

– Да, княже, давай пошлю отрока? – предложил Янка. Который, судя по памяти Всеслава если чего и боялся, так это умереть от старости или в бою с пустыми руками.

– Сидите уж, посылальщики. Тут дел-то – начать да кончить, – отмахнулся я.

Подвинул ближе горшочек, принюхался. Сивухой воняло, но, кажется, спирт там тоже был. На всякий случай макнул палец и поднёс к одной из лучин, что стояла ближе. Палец предсказуемо вспыхнул. Но в этот миг непредсказуемо взвизгнула и повалилась на пол Домна. С ней хором вскрикнули и отшатнулись от стола сыновья и даже Алесь с Яном. Ждан и Гнат смотрели на меня очень тревожными глазами. Князь же внутри будто замер. Я пожал плечами, не придав значения столь бурной реакции.

Полив на ладони, чуть морщась от сивушной вони, вымыл руки и намочил несколько кусков полотна, оторванных от смотанного бинтом рулона, что лежал там же. Прокалил над лучиной иглу, макнул в неизвестный напиток, подумал – и попробовал согнуть привычным полумесяцем. Почти получилось. И всё это в полной звенящей тишине. Вокруг стола никто, кажется, даже не дышал. Домна едва ли не на четвереньках отползла к дальнему от меня торцу и замерла там, тараща испуганные глаза.

Я ещё раз прокалил и протёр спиртовой салфеткой, а точнее, сивушной тряпицей, иглу. Выудил из горшка одну из брошенных туда нитей, вдел. С этим проблем не возникло – ушко у «иголочки» было вполне заметное. Хотел было хлебнуть для храбрости и анестезии, но передумал. Судя по аромату этого «хлебного вина», голова с него должна после употребления болеть неделю, не меньше.

– Гнатка, придержи края вместе, – попросил я друга, снимая основательно подмокшую тряпицу с груди. Домна вскрикнула и закусила палец, увидев дыру и разрез напротив сердца. Рысь протянул руки с таким видом, что, кажется, был бы больше рад бело-алые подковы с кузнечного горна брать, чем меня касаться.

– Ничего страшного или дивного не происходит. Чтобы хворь в меня не попала, дыру зашить нужно. Рома, расскажи, как дело было, – попросил я старшего сына. Судя по нему, он, наверное, ещё мог разговаривать. Младший – вряд ли. Неожиданно холодные, как не в бане был, пальцы Гната прикоснулись к груди и свели вместе края раны. Губу нижнюю он закусил так, будто планировал немедленно отправиться в ад за колдовство или пособничество в нём, и глаза были шальные. Я подтянул поближе и протёр салфеткой маленький, но острый ножик, которым до этого отреза́л мясо.

– Князь к окну подошёл, именем Изяслава позвали его. Голос того, кто звал, я не узнал, – Роман говорил, как та девка из соседского смартфона: по-деревянному и без эмоций. – Мелькнула рогатина, упал он. Мы подскочили. Лежит, не дышит. Потом раздышался, вроде. Глаза открыл. Первым делом крест нательный проверил. Пошептал молитву. Да прямо святым крестом-то рану и раскрыл.

Чесал он как по-писанному. Хоть и без выражения. Но слушатели были неискушённые, и, судя по ещё больше расширявшимся глазам, им впечатлений вполне хватало.

– Перста в грудь погрузил, остриё рогатины выдернул, вот такое, – и, видимо, следуя древнему правилу «не приврал – истории не рассказал», сын развёл почти не дрожавшие ладони чуть ли не на полметра. Снова ахнула Домна.

– Мы кус тряпицы почище от Глебовой рубахи оторвали, он к ране приложил. И спать повалились. Так было, – подвёл он итог. Я тем временем заканчивал вязать девятый шов. Руки слушались чуть хуже собственных, не было той привычки, но не критично. Отмахнув ножиком концы ниток, перешёл к последнему. Без сюрпризов и спешки: проколол, завязал, затянул, обрезал края.

– Домна, мёд есть ли? – спросил у зав.столовой, от которой над столешницей только изумлённые глаза торчали. – Да вылезай ты уже из-под стола, а то сидишь, как жаба в пруду, глазами лупаешь!

Мужики вежливо, хоть и несколько деревянно посмеялись над не особо изящной шуткой, давая понять, что да, мол, похожа. Но от всей души мы хохотать пока не готовы, прости, князь – нервы ни к чёрту. Ушлая баба опомнилась вперёд всех.

– Там, княже, в тряпице, мазь монастырская, от Антония Печорского, раны заживляет, – прокашлявшись, выговорила-таки она, не сводя глаз с салфетки, куска холстины, которой я обрабатывал шов.

Мазь нашлась. Странный серовато-жёлтый лепо́к чего-то, в составе явно имевшего мёд, сливочное масло, смолу-живицу и какие-то не то отвары, не то настои. Надо будет пообщаться с этим Антонием, для здешнего уровня медицины он оказался замечательным провизором. Нанёс ароматную субстанцию на шов. Осмотрел и остался вполне доволен работой. «Чудо!» – выдохнул внутри будто только что очнувшийся Всеслав, – «Ровно, быстро, без крови – ну чисто златошвея!». «Ремесло, князь. Просто ремесло» – скромно подумал я. Если тут простые швы в такую новинку, то и другие мои навыки будут на пользу. «В том никаких сомнений нет. Это ж сколько воев спасти удастся!» – внутренний военачальник грамотно оценивал преимущества, перспективы и выгоду. Всё верно.

– Прости, княже, дуру, – прошептала Домна, склонив голову.

– Пустое, – отозвался Всеслав. – Дай во что обрядиться да проводи до ложницы****. И лебёдушек своих потом запускай. Отдыхайте, хлопцы!

* Куна – денежная единица Древней Руси в Х-ХI веках, примерно равна 2 г серебра, приравнивалась к 1/25 гривны.

** Камерарий (лат. Camerarius) – придворная должность в Средневековье, смесь завхоза и казначея.

*** Лечец (старослав.) – врач, лекарь в Древней Руси, в подавляющем большинстве случаев церковный или монастырский. Резальник – лечец условно хирургического профиля.

**** Ложница (старослав.) – спальня.

Глава 6. Утро при власти

Вечер густел. Сопровождаемый молчавшей зав.столовой, накинувшей на плечи давешнюю душегрейку, я прошёл мимо тихо стоявшей вдоль стены бани шестёрки белых лебёдушек. Ждановы мужики вытянулись, состроив сосредоточенные лица, хотя из-за двери было слышно, как только что пытались разговорить «банный взвод». Домна чуть качнула головой назад – и девки едва ли не строем направились в предбанник. Сильна баба, умеет. Но вопросов к ней – воз, конечно.