Кристина Юраш: Проданная драконом, купленная Смертью

Пролог. Позорный аукцион

– Продается жена! Кличка – Рианнон. Бесплодна, без магии, скучна в постели. Десять золотых! Кто даст больше? – разнёсся по залу голос моего мужа, герцога Абертона Арбанвиля, резкий, как удар хлыста по голой спине.

Эти слова вызвали улыбки на лицах гостей. Кто-то даже захлопал в ладоши.

По моей щеке прокатилась жгучая слеза стыда.

Я стояла посреди бального зала в одном нижнем белье – тонком, почти прозрачном, с кружевами.

Мои щеки были мокрыми от слез, но я не позволяла себе всхлипывать.

Не перед ними.

Не перед ним.

Не сейчас.

На шее у меня болталась веревка, как символ древнего обычая, согласно которому бесплодную жену можно выставить на торги, как скот.

В знак мужской обиды за брачное «обманулово».

Попав десять лет назад в этот мир, я, очарованная каретами, нарядами, поместьями и каминами, влюбленная в своего мужа, даже представить не могла, что моя сказка закончится так!

Десять лет назад, сидя с книжкой в метро, боясь пропустить свою остановку, я мечтала о замке и личном драконе.

Видимо, судьба была глуховата!

И не расслышала, что я хочу быть любимой женой, а не лошадью в его конюшне!

– Возможно, ещё способна к рождению… если приложить усилия. Всего-то десять золотых! – усмехнулся муж.

Сколько? Да это же копейки! Это же рублей пятьсот, если перевести на наши!

– Надеюсь, сумма не слишком огромна за товар, увы, не первой свежести! – усмехнулся муж, стараясь меня унизить еще сильнее. – Десять золотых! Кто даст больше?

Мои серьги – подарок в день свадьбы – уже держала в руках баронесса Вельская, поворачивая их к свету хрустальных люстр.

– Какая изящная старомодная огранка! – любовалась она, и ее подружки захихикали. – Наверное, из тех времён, когда женщины искренне верили в настоящую любовь!

Зал рассмеялся.

Браслет – тяжелый, с гравировкой «Вечность» – сверкал на запястье маркизы Даррен. Она то и дело поправляла покупку. Она отдала за него двести золотых.

А мое серебристое платье, сшитое к этому дню – с вышитыми звездами по подолу – валялось у ног графа Морента. Он вытирал о него сапоги, оставляя грязные полосы на шелке. За пятьсот золотых он мог себе это позволить!

Сегодня мне исполнилось тридцать пять лет.

И вместо цветов, тостов и объятий – аукцион.

– Давайте не будем обижать леди! – крикнул старый барон. – Пятнадцать!

Мой муж резко взял меня за подбородок и посмотрел мне в глаза.

– Ты посмотри, как щедро, – заметил он. – Целых пятнадцать золотых! Я бы за такую тварь, как ты, и ломаного гроша не дал!

– Двадцать! – подхватил кто-то из задних рядов, и все захохотали, будто это был цирк, а не мой позор.

– Он бы мог просто развестись, – послышался женский взволнованный шёпот неподалеку. – А не пользоваться древним обычаем! Развестись куда проще!

– Проще, но дольше! Это может занять несколько месяцев, и тогда он не сможет жениться на матери своего ребенка вовремя. Ребенок не будет считаться законным.

– А ты не слышала разве? Его величество с каждым днем чувствует себя всё хуже и хуже. А детей у него. Прямых наследников тоже. Арбанвили – ближайшие родственники короля. И его величество желает завещать трон сыну герцога! Но сына нет. А эта – бесплодна. Что с неё взять?

Две дамы прятали шёпот за веерами.

– После того, как попыталась отравить любовницу мужа, развода быть не может. Бедняжка еле выжила! И чуть не потеряла драгоценное дитя! Быть может, нашего будущего короля! Я считаю – поделом. Приличные женщины не должны замечать, если у мужа вдруг кто-то появился. Я ведь уже пять лет не замечаю! – послышался шёпот в ответ. – Да, дорогой?

– Семнадцать! – крикнул «дорогой», вызывая у дам смех.

– Кто больше?! – усмехнулся мой муж. – Неужели ставки кончились? Вот видишь, такая, как ты, считай, бесплатно никому не нужна!

Я смотрела на мужа. Его лицо, словно высеченное из безупречного мрамора, оставалось неподвижным и холодным, как зимний ветер, пронизывающий до костей. Ни гнева, ни жалости, ни интереса – ничего не отражалось в его чертах. Лишь ледяная пустота.

Темные, почти черные волосы, аккуратно зачесанные назад, обрамляли высокий лоб, придавая его облику еще большую отчужденность. Голубые глаза, похожие на застывшие льдинки, всегда источали презрение, когда встречались с моим взглядом.

Они не моргали, не дрожали, просто смотрели – равнодушно, словно я была лишь призраком, тенью, не заслуживающей внимания.

На шее, как неизменный символ его власти, висел медальон с изображением дракона. Он никогда не снимал его, даже во сне.

Руки мужа, сильные, с тонкими, почти изящными пальцами, никогда не дрожали. Ни в гневе, ни в страхе, ни в радости. Они двигались с механической точностью, словно принадлежали не человеку, а созданному для власти механизму.

И в этом заключалась его самая страшная тайна – он не был злым или жестоким. Он просто не чувствовал. Никого. Ничего. Даже меня. И думал только о том, как с помощью сына стать регентом.

– Что-то мало за тебя дают, ты не заметила? Ты хотя бы улыбнись! Может, кто накинет золотой за твою почти искреннюю улыбку, с которой ты пыталась отравить мою возлюбленную и моего ребенка! – процедил он, улыбнувшись гостям.

– Абертон, услышь меня! Я никого не травила! Я бы никогда в жизни не убила бы человека! Тем более беременную! Кем бы он ни была! Я бы никогда не опустилась до такого! – прошептала я.

Я бросила взгляд на красавицу Мелинду Вейл, которая была еще так слаба после отравления, что сидела в кресле в окружении заботливых слуг, угадывающих каждое ее желание.

– Жалкий лепет оправданий, – шёпотом усмехнулся муж. – Неужели торги окончены? Какой скучный вечер! А я говорил, что такая жена, как ты, гроша ломаного не стоит! Оказывается, был прав! А если так? Вы можете делать с ней всё что хотите! Хоть служанкой, хоть забавой на одну ночь!

– Двадцать пять! – тут же послышался голос с задних рядов.

– О! Двадцать пять уже интересней! – заметил муж, глядя на меня с холодом презрения.

Я сжала пальцы в кулаки так, что ногти впились в ладони. В горле стоял ком, глаза жгло. Я хотела кричать, бить, царапать – но магия брачных уз держала меня на месте, как невидимые цепи, впаянные в кости. Я не могла уйти. Не могла даже прикрыть грудь руками.

– Тридцать! – заявил некрасивый мужчина в пурпурном камзоле.

– Меня не интересует больше твоя судьба, – прошептал муж. – Ты знаешь, как я мечтаю о ребенке. О наследнике. Или наследнице. И всё равно сделала это! Яд нашли в твоей комнате!

– Это ложь! – прошептала я, чувствуя, как меня начинает трясти.

– Ложь – это то, что ты сейчас говоришь!

– А давай не будем ее продавать? Пусть моет полы, – пропела Мелинда, поглаживая живот. – Если уж не может родить – пусть хоть руки пригодятся.

Она сидела в первом ряду, как мать будущего короля, в розовом нежном платье, с руками, обнимающими живот. Её лицо сияло. Глаза – полны триумфа.

– Ладно, – сказала она, – пусть будет тридцать один. Всё-таки она еще не совсем высохла. Как-нибудь справится.

Мне казалось, что кто-то вырвал мою душу и выставил на продажу вместе с телом.

– Сорок!

– Пятьдесят! – перебил старый барон. – И то… дороговато! Не хочу, чтобы кто-то отравил мою любовницу!

Муж усмехнулся.

Он стоял у помоста в парадном камзоле, с бокалом вина в руке, как будто наблюдал за распродажей скота на ярмарке.

– Видите, какая исполнительная? Ни слова не скажет. Ни шагу не сделает. Идеальная служанка для тех, кто любит тишину.

И в этот момент, когда граф снова вытер сапоги о моё платье, когда Мелинда засмеялась, когда зал хохотал над моим позором… «О! Не усердствуйте, наш дорогой противник моды! Сейчас все присутствующие женщины на вас сильно обидятся!» – послышался смех.

Это платье шили три месяца. Швы, как обещания. Звёзды – как надежды. Теперь – грязь на шелке. Как и я. Как и всё, во что я верила.

Я молилась.

Не вслух. Не на коленях.

Шепот молитвы был где-то в груди, где еще теплилась искра жизни:

«Лучше умереть. Лучше исчезнуть. Лучше стать ничем, чем стоять здесь и чувствовать это. Забери меня. Смерть… только забери. Забери меня… Только забери… ».

На мгновение мир потемнел.

Не от слез. Не от обморока.

Я вдруг увидела себя сверху – маленькую, дрожащую, с веревкой на шее, окруженную смеющимися тенями.

Зал стал глухим, голоса – эхом.

А потом – рывок.

Я снова была в теле. Колени подкашивались. Сердце колотилось, будто пыталось вырваться.

«Что… со мной?» – мелькнуло в голове. Но не было времени думать.

Дверь распахнулась – не скрипнула.

Не открылась.

Вырвалась из петель, будто сама тьма решила вступить в игру.

Холод ворвался в зал – не зимний, не ночной. Это был холод конца. Холод, что леденит душу, а не кожу.

Смех оборвался.

Дыхание замерло.

Даже Абертон опустил бокал. Его глаза – ледяные, как всегда – теперь были полны недоумения. И… страха? Нет. Не может быть. Он же дракон. Он же богат. Он же – все.

А потом появился незнакомец.

Он шел по центру зала – медленно, с достоинством, которое не требовало ни свиты, ни короны. Черный плащ, обшитый черными розами, шелестел, словно крылья ночного хищника.

Белоснежные волосы – как лунный свет на могиле – спадали на плечи, обрамляя лицо, будто сошедшее с древней гравюры.

Вокруг глаз – причудливые тени, словно черные слезы потекли на бледные щеки.

Я увидела, как в глубине его светлых глаз, когда он посмотрел на меня, мелькнули серебряные искры, будто звезды над заброшенным кладбищем.

Я не знала, что это значит. Но сердце сжалось – не от страха.

От узнавания.

И эти глаза смотрели прямо на меня. На меня. Только на меня.

В них не было пустоты, как у Абертона. Там был голод. И что-то… личное.

Я почувствовала, как по коже побежали мурашки – не от холода, а от странного, почти интимного ощущения: он знает меня. Лучше, чем я сама.

Незнакомец был красив. Ужасно красив. Как будто сама смерть решила надеть парадный камзол и поиграть в аристократа.

И я поняла.

Это – Смерть.

Не метафора. Не символ. Не призрак.

И он пришел за мной.

Глава 1. О, Смерть!

Лакей – тот самый, что до этого подносил вино и кривлялся перед герцогом – шагнул навстречу незнакомцу, выпрямив спину, надуваясь от важности:

– Господин! У вас есть пригласительный? Без него вход запрещен! Мы не можем позволить себе…

Голос его затих. Словно кто-то вырвал у него язык. Потому что Смерть даже не взглянул на него.

Просто прошел мимо – как будто лакей был призраком, а не человеком.

Лакей, оскорбленный, дерзкий и немного выпивший, схватил незнакомца за плечо:

– Эй! Господин! Я, кажется, с вами разговариваю!

И в ту же секунду его лицо исказилось.

Не от боли.

От ужаса.

Он посмотрел на свою руку – кожа на пальцах потемнела, покрылась трещинами, как старая бумага. Он хотел закричать – но крик застрял в горле.

И он упал. Без звука. Без борьбы. Как кукла, чьи нитки перерезали.

Зал ахнул. Кто-то даже сделал шаг назад.

– Он… он мертв! – завизжал голос прислуги. – Он мертв! О боги, он мертв!

Цветы в вазах – роскошные, только что принесенные, алые, пышные розы – начали увядать.

Не медленно.

Не постепенно.

Мгновенно.

Лепестки сморщились, потеряли краски и свежесть, потускнели, побурели и стали осыпаться на столы и пол. В считанные секунды – ни одного живого цветка. Только серые лепестки на полу там, где прошел незнакомец.

Как будто веселье, что царило в этом зале, развеялось властной рукой.