– Я подумала тут, может, он их в жертву кому приносит? Мало ли язычников на белом свете. И как будто искусен он в таком страшном деле. Разрезы-то ровные, аккуратные, слоями. И очень тонким, острым ножиком сделаны. Так резать может только тот, у кого рука привычна. Не то мясник, не то лекарь, не то жрец какой сатанинский.

– Лекарь, что при эпархе состоит, то же самое сказал. – Никон потер ладонями лицо, словно стараясь стереть увиденное утром. – Завтра буду с аптекарями да лекарями беседовать. И о дурман-траве, и об умении резать. На днях снова зайду к тебе. А ты, коли что надумаешь или разузнаешь, пошли ко мне Фоку своего.

Когда сикофант ушел, Нина погасила светильник и долго еще лежала в темноте без сна. Решилась помочь Никону, чем сумеет. Не дело это, чтобы девиц в городе отлавливали да резали. Надо найти этого Мясника.

⁂

Поутру Нина полила аптекарский огородик на заднем дворе, вернулась в дом. Взгляд ее упал на мешочек с бобами, купленными у мавра. Как поставила тогда на полку, да и забыла за хлопотами. Вот и пришло время вытяжку из них приготовить. Только как проверить, что и правда сработает она противоядием, да при каком количестве. Нина помнила, что Анастас ей про эти бобы рассказывал когда-то. Он их привез однажды из дальних стран, сделал из них настой, что помогал при глазных болях. Но предупредил тогда, что они ядовиты. Порывшись в сундуке, Нина достала свитки, что Анастас привозил из путешествий, может, там есть что про то, сколько надобно для противоядия. Прочитав, отложила в сторону. Приготовить-то полбеды, а вот сколько давать – непонятно.

Оставив бобы настаиваться, Нина вышла во двор. Заботливо накрытые холстиной ракушки лежали на узком столе. Нина убрала грубую ткань, взяла зачищенную перламутровую пластину, нежно блеснувшую драгоценной полостью в утреннем солнце. Маловато получается перламутра с одной ракушки. Может, лучше покупать у арабских купцов? На тех ракушках жемчужный слой и толще, и ярче. Надо бы к Зиновии зайти – ее муж, аргиропрат, наверняка знает, как с жемчужным ложем работать, может, и Нине подскажет. А то и обломки отдаст за сходную цену. Но для ее дела пока и этого достаточно.

Нина завернула пластинку в тряпицу, положила на стол. Взялась за тяжелую каменную ступку и, приподняв повыше, с силой стукнула по свертку. Ракушка приглушенно хрупнула.

Высыпав в малую ступку осколки, Нина села растирать их каменным пестиком. Когда на дне остался беловатый порошок, она аккуратно, тонким ножичком переложила его в стеклянный сосуд. Перышком вымела из ступки остатки на клочок пергамента, пересыпала их в стекло. Достав сосуд с остро пахнущим содержимым, Нина залила растолченный перламутр, встряхнула, глядя на танцующие в жидкости крошки. Отставив флакон в дальний угол полки, задвинула его горшком, чтобы кое-кто не смахнул ненароком.

Впустив взлохмаченного Фоку, Нина принялась перечислять ему задания на сегодня:

– Вот здесь у меня вытяжка из судилищных бобов. – Она показала на небольшой стеклянный сосуд. – Спусти в подвал, в сундук с ядовитыми снадобьями.

– А для чего она тебе? – Фока недоуменно нахмурился.

Нина вздохнула:

– Глазные боли этот боб лечит хорошо. Но в большой дозе он ядовит. Тот мавр сказал, что физостигма от отравлений беленой помогает, только вот сколько давать отравленному, не знаю еще. Тут ведь важно, чтобы защита в атаку не перешла. Посмотрю в библиотеке – может, найду что про них. А пока спрячь – авось не пригодится.

Подмастерье кивнул.

– Что еще сегодня мне сделать надобно? – Он зевнул, почесывая за ухом.

Нина сосредоточенно принялась перечислять:

– Перво-наперво проверь марену. Если высохла – разотри всю в порошок. Да половину залей сперва уксусом до жижи, а потом средней мерой горячей воды. Да не сразу с огня, а остывшей до терпимого. Крышкой накроешь и оставь до моего прихода. Посмотрим, получится ли добрая краска. А вторую половину порошка в малый горшок положи, завтра в притирания добавлю. – Она повернулась к столу, на котором стоял кувшинчик, принесенный давеча из мясной лавки. – С желчью приготовь мазь для суставов опять, разложи в три горшка. Один для почтенного Феодора, второй – надо отдать Стефану на ипподроме…

Услышав слово «ипподром», Фока не смог сдержать ухмылку. Но тут же опустил глаза, посерьезнел и кивнул.

– Что это ты ухмыляешься? Никак Галактион тебе что смешное рассказал? – Нина сердито сложила руки на груди.

Фока старательно замотал головой, но, подняв на хозяйку глаза, не выдержал и хихикнул. Нина вздохнула. И ведь высокий вымахал, подзатыльник так просто не дать, едва ли не подпрыгивать надо. Но подмастерье все же согнал ухмылку с лица, кивнул:

– Все сделаю, почтенная Нина.

В дверь неожиданно постучали. Властно, громко. Нина кинулась открывать. За дверью стояли два воина из дворцовой стражи. Один был худ и жилист, второй – высокий и крепкий. Худой произнес неожиданно густым басом:

– Аптекаршу Нину требует великий паракимомен. Велел проводить немедля.

Нина кивнула:

– Сейчас соберусь, обождите, почтенные. – Она собралась закрыть дверь, но воин выставил руку и придержал дверь.

– Ты не слышала, аптекарша? Я сказал немедля.

Нина нахмурилась:

– А, ну раз немедля, тогда, конечно, ни суму свою аптекарскую брать не буду, ни переодеваться в дворцовую далматику. А ты потом сам сюда еще раз сбегаешь – за сумой со снадобьями да за одеждой для аптекарши. – Она шагнула за порог. – Раз ты думаешь, великий паракимомен меня в таком виде хочет видеть!

Воин смущенно глянул на напарника. Тот пожал плечами, окинул Нину взглядом и кивнул:

– Делай, что нужно, только поторопись. Великий паракимомен ждать не любит.

– Великий паракимомен ждать не любит, – передразнила его себе под нос Нина, закрыв дверь. – Откуда ты знаешь, что любит или не любит великий паракимомен?

Фока настороженно спросил:

– Случилось что, почтенная Нина?

– Не доложили мне! – Она раздраженно фыркнула. С великим паракимоменом, сводным братом императрицы и практически тайным правителем империи Василием Нофом, спорить никто не осмелится. Не смела и Нина.

Торопливо переодевшись в расшитую далматику цвета топленого молока, аптекарша наскоро перевязала платком волосы, набросила шелковый темно-зеленый мафорий. Надела на палец перстень императрицы, повернула его резной поверхностью вниз. Взяла суму и шагнула за порог.

После шумной и разогретой солнцем Мезы в дворцовых переходах царила прохладная тишина. Шагая за провожатым слугой по мозаичным полам, Нина поежилась. Высокие, обрамленные мраморными колоннами окна глядели во внутренний двор, где поблескивали струи фонтанов. Некоторые деревья были тронуты осенним золотом, пробивающимся сквозь еще густую зелень.

Нину проводили к палатам великого паракимомена. Пока она переминалась с ноги на ногу в мраморной галерее, украшенной белокаменными статуями и вазами из оникса, мимо бесшумно сновали евнухи и слуги в мягких туфлях. Кто-то нес в руках свитки, другие тащили ларцы или короба. Степенно прошел толстый, похожий на пышную женщину, диэтарий гинекея. Узнав Нину, приподнял бровь, замедлил шаг. Нина почтительно склонила голову. Не проронив ни слова, диэтарий прошествовал мимо.

Из дверей стремительно вышел невысокий мужчина с залысинами и глубоко посаженными глазами. Его шелковый плащ криво свисал с плеча. В руках он нервно сжимал свиток. Нина узнала почтенного протоасикрита^[40] Феодора, поспешно склонилась. Он бросил на аптекаршу невидящий взгляд, пробормотал что-то под нос и зашагал по галерее, согнув плечи. Молодой асикрит^[41] засеменил за ним, неся в руках поднос с каламарью, пергаментами и каламами.

Слуга Василия, Алексий, отодвинул тяжелую шелковую занавесь у входа в палаты своего хозяина. Взглянув на Нину, он кивнул, глядя мимо нее. Она прошла через каменный свод в палаты великого паракимомена. Губы Алексия чуть изогнулись в усмешке, когда она проходила мимо. Нина даже не повела глазом. На ее памяти он не первый слуга в этих палатах, а она как приходила, так и приходит.

Василий Лакапин, коего называли за глаза Ноф, родился бастардом у предыдущего императора Романа I. В детстве мальчика оскопили, чтобы защитить трон от притязаний незаконнорожденного да чтобы уберечь его самого. Ведь евнух по закону не мог стать императором, так что Василию была обеспечена безбедная жизнь при дворце. Во взрослом уже возрасте он узнал, что его мать, бывшую рабыню императрицы, выгнали из дворца, когда маленькому Василию исполнился год. И что нашла она приют в доме отца Нины, Калокира, и тосковала всю жизнь по своему единственному дитяти. И потому Василий взял аптекаршу Нину Кориари под защиту, позволил ей готовить снадобья для императрицы. В ее аптеке он мог отдохнуть от дворцовых интриг, послушать рассказы про матушку, обсудить с простой аптекаршей что-то, гложущее душу. Советы ему она давать не осмеливалась, но одно ее участливое и бескорыстное присутствие помогало ему порой найти единственно верный путь в хитросплетениях дворцовых козней.

Войдя, Нина склонила почтительно голову, застыла, не поднимая глаз. Первой говорить не осмеливалась – за то время, что провела при дворце, этикет выучила. У слуг здесь главное правило: ходи бесшумно, отвечай только, что спрашивают, и исполняй указания немедленно. Хотя Нина к слугам себя не причисляла, но одно правило для себя взяла: не начинать разговор первой. А потому ждала. Осторожно подняла взгляд на Василия, отметив мысленно, как постарел и осунулся великий паракимомен. Все же не так хороша жизнь во дворце. Особенно если власть есть. Где власть, там и враги, и интриги, и жестокость.

Василий закончил писать, бросил в раздражении калам в мраморную чернильницу. Темные брызги, взлетев, запятнали белый камень. Откинувшись на резную спинку кресла, великий паракимомен поднял глаза к подвешенному на цепях к потолку светильнику с разноцветными стеклами. Солнце, проходящее через высокие арочные окна покоев, бросало сквозь эти стекла цветные блики на стены из белого мрамора. Широкий стол с резным окаймлением был, как обычно, завален книгами и свернутыми пергаментами.

Переведя взгляд на окно, великий паракимомен тяжело поднялся, кивнул Нине:

– Пойдем в саду поговорим.

Аптекарша посеменила за ним. Выйдя из дверей, Василий свернул к боковой галерее, ведущей в сад. Пройдя к мраморной ажурной беседке, перед которой журчал фонтан в виде двуручной чаши, он опустился на скамью.

Махнув Нине рукой, чтобы садилась рядом, он втянул теплый, полный ароматами поздних роз воздух. Длинно выдохнул, повернулся к аптекарше:

– Есть у тебя Нина такое средство, чтобы в душе покой воцарился?

– Обычные отвары есть, чтобы сердце унять, тревогу притушить, сон призвать. Лишь прикажи – принесу. А душу – только Господь поможет успокоить.

– И ты меня в монастырь спровадить хочешь? – усмехнулся Василий.

– Да помилуй, разве я это сказала? – Нина опешила. Помолчав, осторожно спросила: – Неужто кто тебя от императора отдалить хочет?

Он поморщился:

– С тех пор как преставился патриарх, во дворце не пойми что происходит.

Сводный брат Василия и императрицы Елены, патриарх Феофилакт, зимой разбился насмерть, упав с лошади. Горевали о нем мало, ходили слухи, что он о своих лошадях заботился больше, чем о церковных богослужениях и своей пастве. Только что же такое во дворце потом произошло, что сам великий паракимомен в растерянности? – Нина перекрестилась, открыла было рот, но Василий ее перебил:

– Не о том я хотел поговорить с тобой. Лучше расскажи мне про Романа. Мне донесли, что он у тебя в аптеке ночь провел. Это с каких пор ты наследника привечаешь? Мало тебе было хлопот с мужчинами? Мало слухов про тебя распускается? – Он повысил голос.

Нина почувствовала, как жар поднялся от шеи, добрался до лба. Она повернула голову к Василию: