– Я поперек приказов василиссы не иду. Сказала она снадобья для красоты готовить ей, я и готовлю. Аптека моя и при дворцовых службах теперь есть, вот и работаю. А тебе, Клавдия, ежели не дождаться моего отвара, надобно к Луке Гидисмани пойти. Он аптекарь хороший, тоже средство от ломоты в костях тебе приготовит.

– Да у него в трижды дороже твоего будет! Я уж лучше подожду, пока ты набегаешься. – Лицо Клавдии вдруг сморщилось, словно в предвкушении какой-то пакости.

Нина насторожилась. А сплетница, со вкусом расставляя паузы, произнесла:

– Новости-то слыхала? Пропадают одинокие девицы в городе. Ты, вон, тоже теперь одинокая, с тех пор как твой…

– Погоди-ка, – прервала ее Нина. – Как это пропадают? Кто пропадает?

– Ой, да все только об этом и судачат! – Клавдия приободрилась, затараторила: – В городе нашем женщины пропадают. С того года вот уж семеро, говорят, пропало. А может, и больше, да никто не знает. Вон у предводителя гильдии лекарей служанка на днях пропала. Он и велел ее поискать. А у кого-то тоже приходящая кухарка пропала, а где-то прачка исчезла. Правда, прачка, говорят, с молодцом сбежала, но…

– Да не тарахти ты так, Клавдия. Кто их искал, пропавших этих? Эпарху-то^[10] жаловались? – заволновалась Нина.

– Да некому жаловаться. Я ж объясняю тебе, что одинокие они все. Ни мужей у них здесь, ни родни какой. Из тех, кто в город пришел на заработки. Жалобу и подавать некому. А без жалобы никто не ищет. Разговоры вроде ходили, но поди пойми, сколько их пропало. А предводитель с эпархом поругался даже из-за своей служанки! Говорят, он ее… – Клавдия понизила голос, но Нина опять ее перебила.

– Погоди, а что эпарх? Велел сикофантам^[11] искать?

– Не велел. Сказал, что есть у города дела поважнее, чем приблудных девиц искать. Они там с предводителем повздорили, эпарх даже выгнать его велел.

Со стороны послышался густой бас:

– Вот ведь сплетни языками плетут. И правильно эпарх сказал. – Молодой кряжистый кузнец с развешанными на поясе ножами для продажи уперся кулаками в пояс, насмешливо глядя на двух женщин. – То ж блудливые, поди, девки. Одни пришли, другие ушли. Может, в лупанарии^[12] подались, а вы тут уже и эпарха приплели. Так вот услышит курица да несет по всей улице.

Клавдия взвилась. Сдвинула платок на затылок и тоже подбоченилась. Нина, поняв, что разговорчивому кузнецу сейчас достанется, мелкими шажками отступила и скрылась за спинами уже собирающейся на скандал толпы. Звенящий праведным негодованием голос Клавдии доносился до Нины, пока она не ступила на Мезу^[13]. Выдохнув, аптекарша поежилась. День был неожиданно прохладным. И правда, зайти надо к Гликерии. Погреться, побеседовать с подругой. А заодно и порасспросить, что там за пропавшие девицы. Она наверняка знает.

Глава 2

В пекарне Феодора было шумно. Покупательницы обсуждали соседок и общих знакомых, говорили о приезде франкских послов, о нарядах знатных патрикий. Позвякивали монеты, шуршали передвигаемые по прилавку корзины. Хозяйка пекарни Гликерия успевала и обслужить, и беседу поддержать, и неловкого подмастерья оплеухой наградить. Ее белые пышные руки с закатанными рукавами туники порхали над расставленными на каменном прилавке корзинками с горячими хлебами, ароматными рогаликами, медовыми лукумадесами^[14]. Запах свежей выпечки обволакивал, настраивал на неспешную беседу, приглашал надломить хрустящую корочку и насладиться нежной пышностью только что испеченного хлеба.

У Нины от ароматов закружилась голова и заворчало нутро. И правда, с утра ведь и не съела ничего. Пробравшись вдоль стенки мимо болтливых покупательниц, Нина присела на край деревянной скамьи. Поставила корзинку под ноги и приготовилась ждать, пока Гликерия освободится.

Кто-то из покупателей упомянул о грядущих состязания на колесницах через пару седмиц. А это значит, что город снова будет украшен синими и зелеными лентами и флагами, снова начнутся стычки в тавернах и на улицах между прасинами и венетами^[15]. Димархи обоих димов будут, как положено, призывать своих сторонников не устраивать безобразных побоищ на улицах и на самом ипподроме. В день состязаний увеличится на улицах количество стражников, а к Нине после состязаний будут прибегать хозяюшки за мазью от ушибов да за похмельным отваром для своих благоверных.

Подмастерье, повинуясь жесту хозяйки, подбежал к Нине, подал миску с лукумадесами и чашу с горячим салепом. Нина вдохнула теплый аромат корицы, сделала осторожный глоток, чувствуя, как сладкий напиток согревает тело и умиротворяет душу. Вскоре и сама Гликерия подошла, убирая выбившийся золотистый локон под платок. Поманила Нину в комнату, скрытую занавеской. Тут суетились помощники, укладывая в корзины хлеба и сдобу для богатых клиентов. К каждой корзине был привязан грубой ниткой кусочек пергамента с именем заказчика. Мальчишки-разносчики поджидали снаружи, болтая и хохоча.

За последние годы пекарня разрослась. Феодор, батюшка Гликерии, был уже стар. Дела все вела Гликерия. Когда она вышла замуж за Иосифа-сикофанта, тот препятствовать семейному делу не стал. Напротив, помогал, чем мог. И двор они расширили, и помощников да подмастерьев набрали. И трапезную пристроили, где в жаркий день можно укрыться от палящего солнца и выпить освежающего настоя на яблоках и фенхеле, запивая им сладкую выпечку. А в день, как сегодня, можно было выпить горячего салепа, что Гликерия умела приготовить, как никто другой в городе.

Проведя Нину вглубь, Гликерия выдохнула:

– Уф, набежало народу сегодня. Вот ведь то густо, то пусто.

– Тебе ли на пусто жаловаться? У вас вон как разрослась пекарня. Уже, поди, первая в городе. И помощников, я смотрю, еще набрали.

– Ты просто давно не заходила. Все во дворце да во дворце. Расскажи хоть, что да как у тебя? А то стыдно сказать – от покупателей только и узнаю, что у моей подруги делается.

– Ну раз узнаешь – так и мне расскажи теперь, – рассмеялась Нина. – А то вдруг я что не знаю, а кумушки уже по всему городу слухи расплескали.

Гликерия пожала пышным плечом:

– Вот еще. Знаешь же этих сплетниц – одна приврала, другая не разобрала, третья по-своему пересказала. – Она помолчала, продолжила, глядя в сторону. – Говорят, с предводителем гильдии вашей вроде как хороводишься. Врут, верно?

Нина отмахнулась, впиваясь зубами в лукумадес. Прожевав, спросила:

– Ты мне лучше вот что скажи – на базаре болтают, будто женщины пропадают в городе. А эпарх не велит их искать. Слыхала об этом?

– Слыхала. Говорят, что предводитель гильдии вашей, – Гликерия бросила взгляд на Нину, покраснела, – служанку свою потерял, да потом с эпархом ругался, что не ищет он ее. Тот, говорят, его даже блудодеем обозвал.

– Неужто красавица Талия пропала? Она ж у него еще и года, поди, не поработала, – расстроилась Нина. – Он и правда к ней был ласков.

К предводителю гильдии, почтенному Агафону Ципрасу, аптекарше частенько приходилось являться. Он в последнее время что-то стал вызывать Нину чуть не каждую седмицу. Спрашивал про снадобья, что она от женских немочей готовит. Даже про те, что плод из нутра изгоняют. Подумав, Нина подняла взгляд на подругу:

– Ну а другие пропавшие, они-то кто?

– Не упомню сейчас. Надо у Клавдии спросить. Она давеча заходила, звон от нее по всей пекарне стоял. Насилу выпроводила. – Гликерия вздохнула. – Только говорят, что пропадают одинокие девицы или вдовы. Из бедных. Где служанка, где прачка.

– А Иосиф-то что думает о том? Он же у тебя сам на службе у эпарха, знает, должно быть, пустые это слухи или нет.

– Иосиф с кражами разбирается, потому девицы пропавшие – не в его ведении. Но он с Никоном твоим говорил…

– С чего это и Никон-то мой, Гликерия?! Ты что такое говоришь?

– Прости, оговорилась. Так вот он с сикофантом Никоном говорил, так тот ему поведал, что эпарх не велел их искать. Мало ли, говорит, с ухажерами сбежали или в лупанарий подались. Или домой вернулись. Ежели семья прошение не подала, значит, нечего и огород городить.

Нина покачала головой:

– Талию я знала. Сирота она, идти ей было некуда. А девица она хорошая, набожная. Лупанарий тоже не по ней. А когда она пропала, не знаешь?

– Уж не собралась ли ты и эту беду решать? – нахмурилась Гликерия. – Знаю я тебя, Нина. Даже не думай! А то мало ли кто за девицами одинокими охотится, не хватало еще, чтобы тебя снова…

– Да что ты такое говоришь?! – перебила ее Нина. – Не собираюсь я никого искать! Будто у меня забот нет других.

Гликерия внимательно смотрела на подругу:

– И то верно. Только ты бы, Нина, и правда побереглась. Не ходи без своего Фоки по улицам. Или, может, тебе нанять кого?

Нина помотала головой. Гликерия не унималась:

– Ну не хочешь нанимать, не надо, только одна не ходи. Страшно же.

– На каждую беду страха не напасешься, – вздохнула Нина.

Подсев ближе к подруге, Гликерия заглянула ей в лицо:

– Как ты справляешься одна, без Лисияра-то?

– Как раньше справлялась, так и сейчас. Уехал и уехал. Что о том говорить-то? – Нина отвернулась, пожав плечами.

– Ой, ты прямо как каменная. Он же выходил тебя после той истории с генуэзцем твоим. И души в тебе не чаял, горевал, уезжая. А ты вон спокойна, как будто и не жил он с тобой столько времени.

Нина опустила взгляд. Где-то в груди шевельнулся ледяной комок, который она прятала и от себя, и от людей. Видать, так изменилось ее лицо, что Гликерия засуетилась:

– Ты салеп-то пей. Ну и правда, уехал и уехал. Какое мне до него дело? Лишь бы ты отогрелась душой, Нина.

Нина запахнула мафорий и поднялась:

– Засиделась я, Гликерия. И у меня забот полна корзинка, и у тебя покупатели в три ряда стоят.

– Нина, ну что ты? Ну прости! Я вот, хочешь, ни слова больше не скажу?! Сядь-ка обратно. Лукумадесы доешь сперва. И чашу дай – я еще тебе налью.

Она выхватила из рук у Нины чашу.

– Садись, садись. Я с тобой про батюшку еще побеседовать хотела!

Нина плюхнулась на скамейку. Вот стыдоба! Про отца Гликерии, Феодора, даже не спросила. А ведь с младых лет его знает, за советом частенько обращалась. Она торопливо пробормотала:

– Прости меня, Гликерия. Что с почтенным Феодором?

– Это ты меня прости. Знаю же, каково тебе пришлось^[16]. – Гликерия помолчала. Продолжила со вздохом. – А батюшка… Ходить ему стало тяжело, но он потихоньку, по стеночке. Слуги помогают тоже. Я только стала замечать, что он забывать много стал. Имена новых слуг запомнить никак не может. Давеча на Иосифа глядел долго так. Иосиф ему говорит: ты, почтенный Феодор, спросить меня о чем-то хочешь? А он головой покачал и говорит: всех не спасешь.

Гликерия повернулась к подруге, всхлипнула:

– Он, видать, ума лишился от старости. Нина, может, ему отвар какой приготовишь? Ведь умнее батюшки не было никого на свете. Что ж это делается-то?

– Время не щадит ни умных, ни красивых, ни бедных, ни богатых, – сочувственно вздохнула Нина. – Я для него корень солодки отварю, по чуть-чуть можно старикам пить. Он кровь по жилам разгоняет. Да чабрец с розмарином тебе принесу, будешь сама ему заваривать. Да только почему ты думаешь, что он ума лишился? Может, они с Иосифом обсуждали что-то до того? Вот он и ответил. Я же к вам заходила в прошлом месяце, помнишь. Он разговаривал со мной как обычно. Хочешь, я поговорю с ним?

– Так он еще спит. Теперь ночью спать не может. К утру засыпает только. – Гликерия вытерла глаза краем платка.

– Я ему еще трав для сна добавлю. Может, от того, что спит мало, вот и устает, и забывает.