Нина нахмурилась, сложила руки на груди. Но собеседник примирительно поднял руку:

– Не сердись, Нина. Слыхал я, что Панкратий тебя не жалует. Я не ссориться пришел.

Нина не отводила от сикофанта настороженного взгляда. Он почесал бороду, вздохнул.

– Ты же слыхала, что девицы в городе пропадают?

– Слыхала. Говорят все из простых да неустроенных.

– В том и беда, что неустроенных. Нет жалоб от семьи, так и искать не велено.

– Не по-христиански это, – покачала головой Нина. – Но ты, верно, ищешь?

– Да какое ищу… – Он махнул рукой. – Пришел тут к эпарху на поклон.

Никон замолчал, перевел взгляд на окно, где меркли багряные отблески вечерней зари.

– И что же эпарх? – не выдержала Нина.

– У эпарха ответ простой – мало ли, говорит, где те девицы шлялись. А безмозглых баб, говорит, искать – никакой казны не хватит.

– Так пропадают же – на базаре болтают, что уже немало пропало за этот год. Надо искать! Кто еще о жителях позаботится, если не эпарх? – Она растерянно развела руками.

– Сама знаешь же, где деньги, там и приказы. А с безродных да одиноких какой прок? – Никон смущенно пожал плечами. – Я еще к чему, Нина. Ты бы поостереглась. Ты же тоже одна. С тех пор как этот твой славянин уехал, ты вроде как без защиты. Может, тебе нанять кого в провожатые? От этого твоего подмастерья толку мало – хиловат да растяпист.

– Спасибо за заботу, почтенный. Найму. Да только неужто ты ко мне пришел, чтобы совет дать? Ты уж не ходи огородами, скажи, что тебе от меня-то надобно.

Сикофант снова почесал бороду, произнес негромко:

– Мне твоя помощь нужна, Нина. – Помолчав, он продолжил. – Мне-то искать не велено, а ты и по домам, и по тавернам, и даже во дворец вон вхожа… Словом, собери слухи да мне расскажи. Может, и сама поймешь, где нам этих душегубов искать. А может, и вместе что надумаем.

– Почему душегубов? Неужто убитыми девиц этих нашли? – Нина в ужасе прижала пальцы к губам.

– Не понять мне, как они пропадают, – не отвечая на ее вопрос, произнес Никон. – Все ворота города под охраной, товары ввозимые и вывозимые проверяются. Значит, где-то в городе их прячут. В лупанариях я уже беседовал. Нет у них никого из пропавших. Вот и пришел к тебе за помощью.

– Ты, почтенный, с чего это взял, что я могу тебе похитителя найти? – растерялась аптекарша. – Ты же сам в прошлый раз говорил мне не путаться у тебя под ногами. Еще не хватало, чтобы какая-то аптекарша за сикофантов работу выполняла. Даже и не проси, почтенный. Ступай лучше опять к эпарху – пусть прикажет искать!

– Говорю тебе, ходил уже. Он лишь велел назавтра разослать по регионам^[36] указ, чтобы искали пропавших да выделили еще стражей на охрану улиц. – Он поднял на Нину усталый взгляд. – А после приказал не вспоминать боле о том. Нет от родственников прошений, значит, и искать некого, говорит.

– Я-то тут чем помогу? – растерялась Нина. – Пусть лучше жена твоя слухи собирает. Чай, она тоже и в лавки, и на базар захаживает.

– Ты же знаешь Евдокию. Ум короток, язык без костей. В таком деле от нее толку мало. Да и в любом… – Он отвел взгляд.

Нина молчала, сложив руки на груди. Смотрела в сторону. Никон вздохнул:

– Нам бы лишь понять, как этих девиц крадут. Тогда хоть к эпарху будет с чем идти. А без того не прикажет безродных баб искать. Нужны они ему больно.

От таких слов Нина зябко повела плечами. И правда, кому безродные одинокие женщины нужны. Пропала, и ладно. Новые для работ вон в очередь небось выстроились.

– А ты-то отчего печешься о девицах, коли они никому не надобны? – настороженно спросила аптекарша.

– Я, Нина, не люблю, когда в моем городе людей крадут. Когда страшно женщинам по улицам ходить. И ежели он до тебя доберется? – Никон замолчал, поднял на нее глаза. Споткнулся взором на выскользнувшем из-под платка непослушном черном локоне. Перевел взгляд ниже. Нине стало не по себе, она потупилась, торопливо затянула потуже и без того скромный ворот столы.

В маленькой аптеке стало тихо, лишь слабо потрескивали угольки в очаге. Наконец аптекарша подняла на него глаза и, вздохнув, кивнула:

– Поговорю на базаре и в лавках. Если смогу чем помочь, пришлю весточку.

Закрыв за сикофантом дверь, Нина задумалась. Зачем Никон приходил? Будто без аптекарши ему не справиться. Однако женщины и правда пропадают. Недобро это. Может, и впрямь порасспрашивать в таверне да в лавочках. Гликерия за такое не похвалит, опять скажет, что подруга ищет себе бед да хлопот. Но если хоть что-то удастся разузнать, может, найдет Никон тех, кто девиц крадет.

Нина вздохнула. Завтра пойдет к мяснику поутру, а потом, может, в таверну заглянет, с Марфой поговорит. Та тоже сплетни собирать горазда, не хуже Клавдии. Но это завтра. А сейчас сил уже нет ни на что.

Глава 6

Спала Нина плохо. Проснулась еще до рассвета, лежала в темноте, распахнув глаза. Похищенные девицы не шли из головы. Не легче было и оттого, что в разговорах с ней каждый норовил отметить, что она тоже одинокая и неприкаянная да что ее тоже похитить могут.

От этой мысли было тревожно. Салих, учитель тайной школы воинов-фатимидов в горах, ей когда-то нож подарил, который она теперь носит в скрытых ножнах в плаще. И обучил, как одинокой женщине от врага отбиться. Немало времени Нина провела тогда в горах под его защитой. Сказала Фоке, что отправилась в паломничество, что Салих ее проводит, а сама ушла к учителю в горы. Он не отпустил ее, пока не наловчилась отбиваться от нападающего и с ножом, и без оружия. Да только не верила Нина, что это умение ей когда-нибудь пригодится. Опасностей в городе, конечно, немало. Да только защититься от грабителя или хулигана все одно тяжело. И силу иметь надо, и смелость. Воины вон постоянно учатся да сражаются. А она уж и не помнит ничего, верно.

Нина села на лавке, опустила ступни на холодный каменный пол. Опять зябко сегодня, очаг за ночь прогорел. Она разожгла светильник, торопливо оделась.

Спутавшуюся за ночь черную косу расплела, расчесала деревянным гребнем, помянула нечистого, сломав один из зубцов. После бани-то не смазала кудри маслом, и вот, пожалуйста. Надо что ли железный гребешок кузнецу заказать. Она нанесла на волосы масло из виноградной косточки, настоянное на розмарине. От него волосы становились мягкими, послушными, из-под платка не выбивались. Да и пряный запах розмарина Нина любила.

Наскоро перекусив, она проверила травы, что с вечера подвесил Фока. Осмотрела внимательно сосуды с маслами, выставленные вдоль окна. Тут настаивались масла на разных травах: лаванде, вербене, гамамелисе. Каждая травка маслу свои полезные свойства передавала. Здесь важно, чтобы не перестояли – процедить надо вовремя. Тогда можно и в притирания добавлять.

Вспомнила про ракушки. Достала толстую пластину с частыми насечками. Такими столяры пользуются, чтобы неровности у дерева сглаживать. Вынесла все на двор, разложила на столе. Вот Фоке дело теперь на весь день – наружную часть у ракушек спиливать, жемчужное ложе отделять.

За хлопотами Нина не заметила, что утреннее солнце уже позолотило купола. Улицы постепенно наполнялась розоватым светом, городскими звуками и запахами стряпни. Ароматы жареных лепешек дразнили редких прохожих. Где-то за забором высокий женский голос причитал, распекая благоверного, пришедшего под утро из таверны. Залился тонким плачем ребенок. Это, верно, у соседки, в третьем доме по левой стороне. Она приходила недавно с мальцом за заживляющим маслом и отваром из фенхеля.

Увязав кудри платком, Нина накинула плащ и мафорий. Подхватила кожаную суму с кармашками, перегородками и крепким плетеным ремнем. В этой суме у нее всегда лежали самые необходимые снадобья на случай какого несчастья. Был тут и порошок, что раны чистит, и опия маленький флакон, и мазь от ушибов, и крепкий отвар кровохлебки, и сердечный настой, и прочие снадобья. В плоских кармашках лежали тонкие ножички, щипчики, огниво. Нина с благодарностью вспомнила Лисияра-знахаря. Это он своим скифским мастерам такую знатную суму заказал взамен той, что срезали у Нины когда-то грабители.

Воспоминания о нем согрели душу. А ведь поначалу она от ласковой его заботы отказывалась. Но не тот человек Лисияр, кто бросит раненую душу. Все у него с шуткой, с лаской. Ни о чем не просил, не спрашивал. Просто рядом, бывало, сядет, травами вместе с ней занимается, настои готовит. Порой песни напевал на своем языке. Ночевать уходил к скифским купцам, выделившим ему угол, поутру возвращался. Однажды Нина, возвращаясь в аптеку из дворца, попала под проливной дождь. Дом был уже близко, шерстяной плащ от холодного ливня защитил, но тонкие кожаные сокки^[37] и низ столы все же намокли. Едва она закрыла за собой дверь, как Лисияр вошел со двора, стягивая с себя промокшую насквозь рубаху. Увидел Нину, виновато развел руками:

– Я травы прибрать хотел, что во дворе сушились. Да, видишь, поскользнулся, стол перевернул. Прям что твой Фока, – усмехнулся он. – Придется нам за новым сбором в горы отправляться. Прости.

Нина молча шагнула ближе, сбросила плащ, потянула платок с головы. Не говоря ни слова положила ладонь ему на крепкую грудь. Лисияр замер на мгновение. Провел пальцами по ее рассыпавшимся кудрям, обхватил руками, осторожно прижал к себе. С того дня он стал оставаться у нее ночами. Они прожили вместе, почитай, год. В церковь с ним она идти отказалась, он и не настаивал. Понимал, что после пережитого сердце Нины застыло куском льда. Ждал терпеливо.

А недавно и Лисияру пришлось уехать в родные края. Нина распрощалась с ним без сожаления. Спрятала она свою душу, словно в каменный колодец, зная, что больше не сможет ни довериться, ни полюбить.

Проверив, что в суме всего хватает, Нина перекинула ее через плечо. Взяла небольшую корзину и шагнула на улицу.

Звуки утреннего города окружили ее – водоносы заунывно предлагали хозяйкам свежей воды, мягко булькающей в высоких заплечных кувшинах. Разносчики зычно расхваливали только испеченные, еще горячие лепешки, вяленый инжир, да настоянные на ягодах напитки. Пробежал мальчишка, держа на вытянутой руке связку только что пойманных окушков. Пахнуло рыбой, перебив зазывный аромат лепешек. Нина направилась по Мезе в сторону площади Вола, где располагались мясные лавки. Встречая знакомых, кивала, желала доброго дня, но побеседовать не останавливалась. Поутру все куда-то спешили, не до разговоров пока.

На пороге лавки мясника Нина остановилась. Дверь была приоткрыта – видать, она не первая покупательница. Поправив мафорий, аптекарша перехватила корзинку и шагнула через порог. Железистый запах свежей крови смешивался с душком требухи. Лавка эта, в пример прочим, была чистая. Запаха протухшего мяса здесь не водилось. Хозяин Ираклий и подмастерьев, и дочь, которая помогала ему, держал в строгости. Каменные полы и прилавки здесь отчищали песком и намывали старательно. На заднем дворе, где разделывали телячьи да бараньи туши, Нина не бывала – лишь изредка в приоткрывшуюся дверь можно было увидеть подмастерья, волокущего тушу или медный таз с кровью.

За прилавком стояла дочь хозяина – Инесса. Девица крупная, высокая, с широким разворотом плеч. И сильна, как мужчина. Нина видала, как она тушу крупного барана одной рукой несла. Ираклий и сам был великаном – выше любого почти на голову. Его даже в императорскую гвардию забрать хотели. Но он еще в юности сломал ногу, сделался хромым. И остался мясником.

Инесса в отца пошла. Правда, красотой не вышла. Крупный нос нависал над губами, придавая лицу унылое выражение. Глаза были мелковаты да близко посажены. Не водилось женихов у девушки. Не находилось охотников взять в супружницы некрасивую дочь мясника да еще и с которой не каждый мужчина решит силой помериться. Вот и засиделась она в девках. Уже за 20 лет, поди, перевалило. Скоро совсем стара будет для замужества.