Юлия Волкодав: Фанаты. Счастье из прошлого

Фанаты 4. Счастье из прошлого

В серию «Фанаты» входят:

Фанаты. Счастья хватит на всех

Фанаты. Счастье на бис

Фанаты. Сберегая счастье

Фанаты. Счастье из прошлого

Фанаты. Другой ракурс счастья

Пролог

– Господи, как же хорошо!

Всеволод Алексеевич с видимым удовольствием вытягивается на кровати. Только что из душа, и волосы он конечно же не высушил. И даже полотенце на подушку не кинул. Промокнет же подушка. И утром у него будет причёска домовёнка Кузи, придётся заново мочить волосы, чтобы уложить. Но замечания ему делать Сашка конечно же не собирается. Садится рядом, чтобы подсоединить дозатор инсулина.

– Ай, у тебя руки холодные! – возмущается он.

– Нормальные у меня руки. Это у вас пузо распаренное, – хихикает Сашка, но всё же старается растереть ладони. – Что вас так расплющило-то?

– Что? – вопросительно поднимает брови.

– Говорю, кровать вроде вот она, никто не забирал. У вас на лице такое блаженство, как будто вы месяц по гастролям мотались и спали там на чём придётся.

– Просто люблю ложиться чистым в чистую постель. Отдельный вид удовольствия.

– Доступный хоть каждый день, – хмыкает Сашка. – Вы и так из душа не вылезаете. А постель я тоже могу менять каждый день, если хотите. Как в хороших отелях.

– Ну конечно, мало тебе забот по дому, давай ещё ежедневную стирку к ним добавим.

– Так не я стираю, а машинка. Всё, укрывайтесь.

– Тоже верно. – Он натягивает махровую простыню, которая у них сейчас вместо одеяла, до груди и устраивается поудобнее. – Как просто стало, Сашенька. В кране всегда горячая вода, бельё стирает машинка. Можно жить и радоваться. А когда я был ребёнком, мы мылись один раз в неделю. Каждую субботу ходили с отцом в баню. Там батя тебя отдраит, выдаст чистое бельё, и всё, до следующей субботы. Дома только умывались, центрального водопровода-то не было, воду из колонки таскали, сколько принесёшь – столько потом грязной вынесешь, то ещё удовольствие.

– Представляю, как вы мучились, с вашим-то чистоплюйством, – вздыхает Сашка, залезая на свою половину кровати и устраивая щёку у него на плече.

– Ты знаешь, нет, – усмехается Всеволод Алексеевич. – Чистоплюем, как ты выразилась, я стал гораздо позже, уже получив известность. Сцена всё же обязывает следить за собой. А пацаном даже не обращал внимания, чистая у меня рубашка или грязная.

– Да ладно! Я видела какую-то передачу, где вы школьные годы вспоминали. И вы с таким ужасом на лице рассказывали, что одни и те же форменные брюки носили пять лет, так что они в итоге протёрлись на самом важном месте.

– Так уж на самом важном, Сашенька? Там-то они как могли протереться?

– Да тьфу на вас! Хотела корректно выразиться. На заднице они протёрлись. Вы, по-моему, тогда так и сказали на камеру. А у самого чуть ли не слёзы в глазах стояли.

– Поверила? Никакие сомнения не одолевают?

А взгляд хитрый-хитрый. Вот ведь засранец!

– Саш, дети растут, ты не знала? И очень быстро растут. Пять лет в школе носить одни и те же брюки не получилось бы ну никак! Они бы треснули по швам.

Сашка мрачно на него смотрит, ждёт продолжения. Сомнения её, конечно, одолевали, но мало ли! Может, эти несчастные штаны ему перешивали. Она послевоенные годы только по фильмам представляет, и про перешитые вещи вроде в каком-то кино было.

– Ой, вы могли год-другой и прибавить, к художественным преувеличениям в ваших интервью я привыкла.

– Но в сыгранную драму всё-таки поверила, – резюмирует он. – Ну не дуйся! Времена действительно были суровые, но все так жили. Мы одалживали у отцов ботинки, чтобы пойти на выпускной. Работали летом в колхозах, чтобы накопить на первый пиджак. А про трусы я тебе рассказывал?

– Какие ещё трусы?

– Батины, – усмехается Всеволод Алексеевич. – Я же говорю, с одеждой было туго. А отец-то на военной службе, на полном государственном обеспечении. И ему выдают не только форму, но и нижнее бельё, уставное. В том числе трусы. Синие такие, сатиновые трусы, сейчас их семейными называют. И отец мне одни выделил, чтобы я в них в школу на физкультуру ходил, вроде как экономия. Я сначала обрадовался, дурак. Ребята кто в трениках заношенных, кто в кальсонах. А у меня новьё, практически шорты, как у настоящих спортсменов. А потом заметил, что девчонки хихикают и как-то странно на меня смотрят. Размер-то у меня… А на физкультуре то бегать надо, то прыгать… Словом, в кальсонах было бы лучше.

Всеволод Алексеевич улыбается собственным воспоминаниям, да и в голосе у него явно звучит смех. А вот Сашке совершенно не смешно.

– Отец не понимал, что ли? Это же психологическая травма для ребёнка! Тем более для подростка! Когда одноклассники ржут, потому что ты не такой, как все.

– Саш, да ты чего? – Всеволод Алексеевич приподнимается на локте. – Да не было никакой травмы. Ну поржали и поржали. Я бы на их месте плакал от зависти, и не к трусам. Саша! Ты своё детство вспоминаешь, что ли?

Сашка мотает головой и щёлкает выключателем. Всё равно спать пора, а в темноте он не заметит, что у неё глаза на мокром месте.

– Нет. Не обращайте внимания.

– Саша! Если я не вижу в темноте, это не значит, что не слышу. По твоему голосу уже всё понятно.

– Да ничего не понятно. Просто ваши рассказы о детстве на меня так влияют. Мне вас всё время жалко.

– Меня? Да чего меня жалеть, Саша? Я был крепким здоровым парнем, силы хоть отбавляй, дури ещё больше. Жил в своё удовольствие, учился через пень-колоду, пока в армию не забрали, вообще дурак дураком.

– Это всё потом было. Я про раннее детство. Как представлю… Маленький мальчик, практически сирота, без мамы. Холодно, голодно. Печку надо топить, воду таскать, баня раз в неделю, рубашки грязные… Никто лишний раз доброго слова не скажет. Я иногда вообще поражаюсь, как вы выжили, без заботы, без лекарств, в конце концов.

– Каких лекарств, Саш? У меня тогда ни диабета, ни астмы ещё не было.

– Да каких угодно! Сколько всяких детских болезней: свинка там, корь, ветрянка. Мамы нет, а отец что? Всегда на службе!

– И отец врач, если ты не забыла.

– Ой, вы сами рассказывали, как он вас с температурой в школу отправлял. Врач!

– Саша! – Всеволод Алексеевич переворачивается и опирается на руки, нависая над ней. – Ну-ка в глаза мне смотри, несчастное создание.

Комнату освещает только ночник, но силуэт его Сашка видит прекрасно.

– Прекрати искать драму там, где её нет. Детство закончилось, и сейчас я помню только отдельные отрывки, далеко не трагические. Я, конечно, понимаю, вы, девочки, так устроены, вам, чтобы любить, надо жалеть. Но посмотри на меня. Большой дядька, проживший счастливую жизнь, объездивший весь свет, получивший всё, чего хотел, начиная со славы и заканчивая государственными наградами. Ты уверена, что я правильный объект для жалости?

Сашка решает за благо промолчать. Когда он вот такой, весёлый, нормально себя чувствующий – нет, конечно. А когда ему нездоровится, когда стелется по кровати тряпочкой и смотрит на неё грустными глазами – тут можно поспорить.

– И ещё, Сашенька. Мне кажется, если бы ты познакомилась со мной годиков так семьдесят назад, тебе бы это знакомство совсем не понравилось!

– Да глупости! – фыркает Сашка. – Я, может, мечтаю о машине времени. Как в этих тупых книжках про попаданцев, знаете? Ну где какая-нибудь дура или какой-нибудь дурак вдруг проваливаются во времени и оказываются, скажем, в сорок первом году. И тут же бегут спасать страну. Ищут Сталина, чтобы рассказать ему, когда немцы нападут. Как будто он им поверит, ага. И одна кухарка перевернёт ход истории. Я пару таких книг читала, потом в мангале их сжигала – ритуально! За тупость. Мне главных героев всегда прибить хотелось. Ну какой Сталин? Меня бы в те годы!

– И что бы ты делала? – усмехается Всеволод Алексеевич, снова уютно устраиваясь на своей половине. – Искала бы меня?

– Конечно.

– А дальше? Охмурила бы моего батю и таскала за мной горшки? Десятилетия проходят, а твои сексуальные фантазии не меняются, я смотрю. «Саша и горшок Туманова».

– Всеволод Алексеевич! Обязательно всё опошлить?

– Конечно! – хмыкает он. – Иначе жить скучно. Спокойной ночи, Сашенька!

И поворачивается на бок, под который Сашка тут же привычно заползает. Спокойной ночи, сокровище.

Глава 1. Рождение легенды

Чёрт побери, как же холодно! Он опять оставил открытым окно? Вот же любитель свежего воздуха, порой даже слишком свежего. Ночью в горах резко падает температура, даже летом. Сашка со вздохом открывает глаза и упирается взглядом в стену. Деревянную. Там, где ещё вчера были бежевые обои с золотыми вензелями, теперь доски. Нет, они давно собирались делать ремонт, в их влажном климате обои быстро теряли товарный вид, да и раздражали Сашку эти вензеля. А со Всеволодом Алексеевичем любой ремонт – отдельный вид катастрофы. Словом, так и не собрались. Но доски-то тут откуда взялись? Ещё и старые, неровные, даже некрашеные?

Сашкин взгляд скользит дальше. Деревянный комод, накрытый белой кружевной салфеткой. Мраморные слоники, семь штук, стоят друг за дружкой. От самого большого к самому маленькому. Этажерка с книгами, старыми, потрёпанными. Круглый стол с тремя стульями, скатерть тоже кружевная. Окно. Окно, кстати, закрыто. И не просто закрыто, а ещё и заклеено бумагой. И на стекле тоже бумага, крест-накрест. Что?

Сашка резко садится на кровати, и пружины под ней жалобно скрипят, прогибаясь. Пружины? У них ортопедический матрас из какого-то там кокоса с примесью бамбука. Там нечему скрипеть. Впрочем, кровать тоже сильно изменилась со вчерашнего вечера. Узкая, односпальная, со спинкой из железных прутьев. Сашка последний раз такие в «Утюжке» видела. И в советских фильмах про войну. Стоп.

Накомодные слоники. Салфетки. Полосы на окнах. Холод собачий. Сашка встаёт. Пол тоже холоднющий. Так она ещё и в носках вязаных, но даже они не спасают. Возле кровати коротко обрезанные валенки. Это вместо домашних тапочек, что ли? Мило. На спинке кровати халат висит, затасканный, когда-то в прошлом синий в жёлтую ромашку. Сашка берёт его, натягивает, завязывает пояс. Всё лучше, чем линялая ночнушка, в которой она проснулась. Впрочем, не проснулась же. Вот сейчас самое главное не проснуться, но осознаться. Надо же, получилось наконец-то! Сколько она книжек про осознанные сновидения читала, сколько техник пробовала. А получалось всего пару раз и на считаные минуты. Да и когда она последний раз практиковала-то? Ещё на Алтае дело было, ещё до возвращения Туманова. Она потому и увлеклась осознанными сновидениями, чтобы хоть так до него дотянуться. Узнать, чем живёт, как себя чувствует. А когда сокровище само на пороге нарисовалось, бросила всякой ерундой заниматься, не до того было.

Так, что там в умных книжках писали? Надо осознаться. То есть понять, что ты спишь, но можешь при этом мыслить. Надо увидеть свои руки, потереть их, потом открыть холодильник и достать яблоко. А потом уже можно перемещаться, куда там тебе надо…

Стоп. Какой, к чёрту, холодильник? Накомодные слоники были популярны в тридцатых… Ну, в сороковых. Полосы на окнах – это война. Значит, сороковые. Придётся, Сашенька, обойтись без холодильника. Да в такой мороз он и не нужен никому. И яблоки ты тут вряд ли найдёшь. Тут туалет найти хотя бы… И желательно побыстрее.

Сашка толкает дверь и с удивлением обнаруживает, что та закрыта на цепочку. Снимает цепочку и выходит в коридор. А тут ещё холоднее, сквозняк гуляет. Чёрт возьми, они топить не пробовали? А кто «они»? Куда её вообще занесло-то, недомастера осознанных сновидений?