Напротив её двери ещё одна, и за ней какой-то шум, возня. Сколько времени, интересно? За окном рассветало. Люди, наверное, на работу собираются. Значит, в туалет может быть очередь. То, что квартира коммунальная, сомневаться не приходилось, иначе зачем цепочки на дверях? Да и откуда другие в это время?

– Да иди ты отсюда, Лёша! – вдруг раздаётся из-за двери с таким надрывом, что Сашка вздрагивает.

И следом за этой фразой протяжный стон, подозрительно знакомый. Где-то Сашка уже слышала подобное, и точно не в порнофильме. На акушерской практике, будь она неладна! Сашку потом ещё месяц тошнило, она тогда дала себе клятву держаться как можно дальше от сего раздела медицины. В ту же секунду дверь распахивается. На пороге возникает мужик. Высокий, под два метра. В военной форме. Окидывает Сашку пристальным взглядом. Подозрительно знакомым взглядом… Подозрительно знакомых голубых глаз.

– Ну хоть кто-то не спит! Вы наша новая соседка, да? В комнату Тамары Михайловны заехали? Алексей Алексеевич, будем знакомы! Вас не затруднит нагреть воды? Жена рожает. Ещё и меня гонит, бестолковая…

– Могу понять, – вздыхает Сашка, сама удивляясь собственному спокойствию. – Идите лучше вы за водой, а я пойду к вашей жене. Я врач.

– Я тоже, – с подозрительно знакомой насмешливой интонацией сообщает мужик. – Но от вашей помощи не откажусь, мне нужна вторая пара рук. И вода, чёрт бы её побрал!

Из комнаты доносится ещё один стон, от которого Сашку внутренне передёргивает.

– Хорошо, сейчас нагрею!

Сашка разворачивается, ловя себя на мысли, что даже не знает, где здесь добывают воду. Судя по обстановке, на центральное водоснабжение рассчитывать не приходится. И тут до неё доходит.

– Как вы сказали, вас зовут?

Мужик уже почти скрылся за дверью, но вопрос услышал.

– Алексей Алексеевич. Туманов. А вас? – кричит он из комнаты.

– Александра. Тамарина. Вашу ж мать…

***

Всё оказывается даже проще, чем она ожидала. Последняя комната по коридору – кухня, довольно просторная, с огромной плитой, возле которой обнаруживается сразу несколько жестяных вёдер. Догадаться, что они предназначены для воды, нетрудно. Кранов не наблюдается, значит, колонка. Вероятнее всего, во дворе. Возле входной двери вешалка с тремя тулупами. Сашка выбирает самый маленький, он приходится впору. Ну и отлично. Лестница деревянная, скрипит, ступеньки прогибаются. Дерево прогнило, скоро ломаться начнёт. Но в целом ничего ужасающего. Всё это Сашка уже видела, пока на Алтае жила, всё уже проходила. И воду из колонки, и вёдра по десять литров, и холод собачий. Вспомним лихую молодость. Ради такого события можно и потерпеть. Не каждый день увидишь, как главный человек твоей жизни на свет появляется. Хотя иные вещи, может, лучше и не видеть. Сашка бы предпочла, чтобы таинство рождения оставалось для неё таинством, без анатомических подробностей, особенно в антисанитарных реалиях сороковых. Но выбирать уже не приходится.

Вёдра она благополучно набирает, попутно оглядываясь по сторонам. Вот такая Москва ей даже нравится. Никто никуда не спешит, витрины с Версаче не сияют, вейпы не дымят. Деревянные двухэтажные домики, тихая улица, вдалеке церковь виднеется. Не взорвали ещё, надо же. Или эту и не взорвут? Что-то такое Всеволод Алексеевич ей рассказывал, про церковь. Господи, Всеволод Алексеевич… С водой надо поторопиться, хватит декорации рассматривать. А то твоего чистоплюя даже помыть будет нечем. Он тебе это потом припомнит. Лет через восемьдесят.

Сашка дотаскивает вёдра до кухни, водружает на плиту. Спасибо тебе, алтайская закалка. Там она долго грела воду тем же способом. Только на Алтае у неё был камин с варочной поверхностью, а тут плита, пошире и побольше. Но смысл тот же самый. Дрова сложить столбиком, между ними всунуть бумажку. Поддув открыть, спичку поднести. Ещё лучше, чем на Алтае, загорелось.

Пока вода греется, Сашка отыскивает то, что искала до блистательного появления старшего Туманова. Ну хоть туалет расположен в доме, а не на улице, и то хорошо. Ополаскивает руки, черпая ещё ледяную воду из ведра, и идёт узнавать, как там дела у Алексея Алексеевича и ещё не представленной ей Оксаны Михайловны. Деликатно стучится в дверь.

– Саша, это вы? – кричит Алексей Алексеевич. – Заходите. Вы как раз вовремя.

– Вода греется, печка-то не топлена была, – сообщает Сашка, переступая порог.

Интерьер тут особо не отличается от того, что Сашка уже наблюдала сегодня в собственной комнате. Слоников, правда, нет. Кровать одна-единственная, такая же узкая, как у неё. И как они вдвоём на ней спали? Да ещё и Всеволода Алексеевича сделать умудрились? Такой же круглый стол, только без скатёрки. Коврик на полу из лоскутков. А он тут откуда взялся? Что за деревня стайл в центре Москвы? Ладно, на окраине. Неважно! А детская кроватка где? Вы новорожденного куда класть собрались? В ящик комода? Пелёнки где, распашонки? Никакой готовности к появлению Народного артиста!

Оксана Михайловна выглядит, мягко говоря, не очень. Впрочем, Сашка вообще не замечала, чтобы женщин радовал и бодрил процесс деторождения. Но контраст между теми двумя фотографиями мамы Всеволода Алексеевича, которые сохранились в архивах, и измученной, бледно-зелёной женщиной на кровати был весьма разительный.

– Идите сюда. Возьмите на столе бутылку, это спирт, – командует Алексей Алексеевич. – Руки обработайте. И подходите. Ксюша, это соседка наша новая. Тоже доктор. Она мне поможет, хорошо?

– Слава богу! – выдаёт женщина. – Вот она пусть и помогает. А ты иди отсюда!

– Ксюша, я медик. И я, в конце концов, твой муж!

– Вот именно! Иди, говорю. Ох…

Мысленно собравшись, Сашка заглядывает туда, куда меньше всего хотела смотреть. Хм… А дело-то уже близится к финалу.

– Правда, Алексей Алексеевич, давайте я сама. Всем проще будет. Дышите, Оксана…

– Ксюша. Что ты выкаешь-то как неродная?

Да действительно. Роднее ж и некуда.

Старший Туманов неохотно отходит, Сашка занимает его место:

– Дыши, Ксюша, на раз и два. А теперь тужимся… Вот так. Теперь дышим. Не нервничаем, всё будет отлично. Ещё немножко, и родится у нас здоровый сынок.

– Может, доченька, – хрипло, между схватками возражает без пяти минут счастливая мать. – Я так девочку хочу.

– В смысле девочку? – Сашка от неожиданности даже про неловкость забывает, и руки сами ложатся туда, куда нужно, помогая и направляя. – Зачем девочку? А мальчика не хотите? Не хочешь, то есть?

– Девочка помощницей будет… А мальчиков рожать страшно. Ох ты ж, господи, больно как…

Сашка кусает губы от досады. Спинальную анестезию изобретут ещё лет через двадцать, а у нас начнут применять через все пятьдесят. Хоть бы без разрывов обошлось, чем она тут шить-то будет. Впрочем, там за дверью военный хирург стоит… Так что ещё не худший вариант. Если у него, опять же, есть шовный материал… Как этот материал в сороковых выглядит, интересно…

– Почему страшно?

– Потому что война, не понимаешь, что ли?

– Война скоро закончится. Он её даже не запомнит.

– Кто «он»?

– Ребёнок.

– Эта закончится, другая начнётся. Соседке, что до тебя в твоей комнате жила, похоронка на сына пришла. А через три дня она померла, горя не выдержала. Вот и рожай сыновей.

– Успокойся. И дыши на счёт, ну! Раз, два, три… Что ж вы все на счёт-то дышать должны, семейное это у вас, что ли… Тужься. Не будет больше таких войн. А те, что будут, его не коснутся.

– Ты говоришь, как будто будущее видишь. Знахарка ты, часом? У нас в деревне тоже знахарка была. Даже чем-то на тебя похожая. Всё про всех знала. Мне нагадала, что я Алексея встречу.

Сашка машинально кивает. Знахарка так знахарка. Знахарки вроде же лечат, а не гадают? Гадают гадалки? Хотя кто их там разберёт. Она вообще думала, что советская власть всю эту дурь из голов простых граждан вытравила вместе с религией. А вот поди ж ты…

– А больше ничего не нагадала? Ну, кроме будущего мужа, – осторожно интересуется она.

– Так я больше ничего и не спрашивала. Мне тогда шестнадцать лет было. Я только о любви и мечтала. Ох…

– Терпи, терпи, моя хорошая. Уже почти всё. Нет-нет, сейчас не надо тужиться. Просто дыши. Вот он у нас какой. Я же говорила, пацан!

«Предсказываю пол ребёнка без аппарата УЗИ, регистрации и смс». Можно неплохую карьеру сделать. Туда-сюда во сне мотаться. Матерь Божья, Всеволод Алексеевич, на что ж вы похожи… А что молчим? Это мне что, по жопе вам дать придётся? Моему персональному божеству по жопе?

– Ну давай, порази нас всех своим бархатным баритоном!

Сашка постаралась сделать шлепок максимально нежным и даже где-то вежливым. Почтительным. Помогло, ребёнок обиженно заорал. Отнюдь не бархатным баритоном.

– Ужас какой… А говорил, у него был приятный дискант. Опять наврал, ничего приятного. Алексей Алексеевич! Идите к нам, и лучше с водой. И с ножницами какими-нибудь, что ли… А ты, мама, готовься обеспечить нам обед. Это сокровище очень обижается, когда его вовремя не кормят.

Ну а что? Оксана Михайловна всё равно сейчас в эйфории, вряд ли вслушивается, что там «знахарка» бормочет. Да и вряд ли запомнит. А Сашке, когда она язвит, хоть не так страшно.

– Надо же, сын. – Алексей Алексеевич улыбается, ловко перевязывая пуповину. – А говорила, девчонка будет.

Сашка исподтишка наблюдает за ним. Когда улыбается, сходство со Всеволодом Алексеевичем почти портретное. С молодым Всеволодом Алексеевичем, конечно, каким его Сашка только на фотографиях видела. Но когда серьёзен, то совсем другой человек. Всё-таки Всеволод Алексеевич намного мягче в чертах, жестах, словах. Будет. Пока что он орёт благим матом, и Сашка гасит нарастающее раздражение только мыслью, что это Туманов, а не рандомный бесячий младенец.

– Ну я пойду. – Сашка встаёт, уступая место на краю постели счастливому отцу. – Если что, зовите.

– Куда собрались, Сашенька? – удивляется старший Туманов.

И от его «Сашенька» мороз по коже продирает. Точно такая же интонация. Один в один.

– Сейчас чай пить будем. С сахарином! Я паёк только что получил. И даже сгущёнка есть!

– Сгущёнку вы маме отдайте, чтобы молока было больше, – замечает Сашка, понимая, что от приглашения отвертеться не удастся.

Да и надо ли? Стоит признать, любопытство в ней сейчас берёт верх над привычной нелюдимостью. Она и так уже увидела всё самое сокровенное. Так почему бы не попить чай с Алексеем Алексеевичем? Главное, чтобы Всеволод Алексеевич прекратил наконец верещать, а то в этом лохматом году из таблеток от головной боли только цитрамон. И то не факт.

– Приложи же уже ребёнка, – вздыхает Сашка, глядя на неловкие попытки Оксаны укачать младенца.

– Так у меня молока нет.

– Не будешь прикладывать – и не появится.

Мелькает нехорошая мысль, что образ его мамы Сашка как-то слишком идеализировала. Как в лучших христианских традициях, мать персонального божества должна была быть тоже почти божеством. Самой мудрой, самой красивой, самой умелой. А тут обычная деревенская девчонка, простая, как три копейки. Понятия не имеет, что с младенцем делать. Одна надежда на Алексея Алексеевича.

А тот на стол накрывает. Чайник принёс, хлеб порезал, теперь какую-то тряпочку разворачивает. В тряпке оказывается кусок сала, который старший Туманов режет большими ломтями. Сашка наблюдает за ним исподтишка. Хозяйственный, решительный, спокойный. Всеволод Алексеевич в такой ситуации уже бы истерил. Да что там, он уже в обмороке бы лежал от вида крови. Кстати, постель надо сменить, тряпки эти все как-то отстирать. Без «Ваниша» и машинки-автомата, между прочим.

– Садитесь к столу, Саша, угощайтесь. Ксюша, тебе хлеба и сала дать?