Карина Демина: Громов: Хозяин теней – 5

Глава 1

У благонравных и умных детей черты лица приобретают поразительную прелесть, и вся физиономия получает невыразимую приятность и привлекательность, особенно в то время, когда они сделают что-то доброе, похвальное, или когда рассказывают что-нибудь умное, занимательное.

«Руководство к воспитанию, образованию и сохранению здоровья детей», Кондратий Иванович Грум-Гржимайло^[1]

Дом, милый дом…

Ладно, ни хрена не милый. Я, по правде говоря, вообще помню его весьма смутно, отрывочно.

Вот запахи.

И просто ощущение покоя и тишины. Тепло. Подоконник какой-то. Кот опять же. Кот – это хорошо, но сомневаюсь, что он нас ждёт.

Да и от дома остались обгоревшие стены да крыша. На самом деле странно, что остались. Я вообще думал, что на развалины приедем. А он ничего так, только почерневший, заброшенный.

– Если тебе тяжко, то можно и не идти, – сказал Мишка, глядя на меня с тревогой.

– Да нет, не тяжко. Скорее странно.

Городок этот.

И тихая улочка, убаюканная июльской жарой. Запах… такой вот характерный запах лета на переломе. В нём многие мешаются. Дыма. Сена, копны которого высятся во дворах, готовые убраться под крыши сараев. Навоза. Свежескошенной травы, что вялится и ароматит так, что голова идёт кругом.

Белого налива.

И карамельного, плавящегося сахара.

Варенья варили во дворах и летних кухнях. На плитах, печах или вот просто кострах, над которыми ставили огроменные кастрюли. И поднимались к небу сахарные дымы, растекались по улице, переплетаясь друг с другом. И тяжёлый жаркий воздух дрожал зыбью.

Мамка Савкина тоже варила варенье.

Самолично.

Она почему-то полагала, что кухарка не справится с этим тонким делом, и позволяла ей выполнять разве что подсобную работу. И всё одно ворчала, что не так та делает. Что сперва с яблок надо шкурку снимать, а после уж разделять на части. И нарезать тонкими ломтиками, и укладывать в тазу слоями, каждый слой пересыпая сахаром, но так, чтоб без избытку.

И воду в варенье лить никак нельзя. А кухарка, та тоже ворчала, что ничего-то матушка не понимает и наоборот, если воды не налить, то сахар пригорит, почернеет, и всё варенье выйдет прогорклым.

Как я это помню?

Откуда?

Но помню же. И то, что варить начинали ещё в конце июня. Вишнёвое. Или вот из красной смородины. Из чёрной тоже было неплохое. И матушка как-то однажды задумала сделать княжеское, по журнальному рецепту, обещавшему великолепный вкус. Вот только надо было у каждой ягодки косточки удалить. Гусиным пером. Что-то аж смешно стало. Она сидела, удаляла, ругалась, укладывая в банку ягодку к ягодке, и заливала сахарным сиропом. А ягоды всё равно расползлись кашей и вышел обычный джем.

Я помотал головой, отгоняя чужие воспоминания.

Надеюсь, там, в новом ли мире, в новой ли жизни, но эта женщина будет счастлива. Как и Савка. Удачи им. От чистого сердца.

А я… я толкаю калитку. Забор покосился. И трава во дворе по пояс поднялась. Почти заросла дорожка. А у самой ограды крапива колосится. Странно тоже вот. Не то, что дом сгорел. Это случается и в нынешнем мире явление вполне обыкновенное. Дома-то большей частью деревянные. И топятся печками. А в иных электричества нет, потому керосиновые лампы, свечи и даже лучина – тоже часть обычного бытия.

Так что…

Странно другое. Место ведь хорошее. Участок большой. И соседи мирные. И тут бы его прибрать к рукам, а никто и не позарился. Да и с домом не всё так печально. Чем ближе подхожу, тем яснее, что гореть горел, но не так, чтоб дотла.

– Ты тут жил? – Метелька втиснулся вслед за мной. Калитка на обвисших петлях чуть приоткрылась, да и застряла, зацепившись краем за землю.

– Жил. Только я помню мало… что до болезни было, так почти и вообще не помню.

Опять что-то мутное.

Лавка.

Мячик.

И голос:

– Савушка, не бегай, взопреешь…

Ну да… а дальше вон сад. Яблони имелись и даже груша, которую матушка особо обихаживала. И белила по осени, и подкармливала золой. Груши, помню, та давала небольшие, но много и сладкие до приторности.

Савка любил.

– Эй, – окрик вырвал из воспоминаний. – Вы чего там? А?

Хороший вопрос.

Мы чего тут?

– Доброго дня, – Мишка приподнял кепку, приветствуя толстую женщину в буром платье с закатанными по локти рукавами.

Это…

Как её…

Соседка. Точно, соседка. И я поспешно отвернулся, ссутулился.

– Доброго, доброго, – лицо у женщины было круглым и красным, то ли от жары, то ли само по себе. Седые волосы она убрала под косынку, и хвостом её отирала пот со лба. Глядела она с любопытством.

– Вот, дом думаем прикупить. Сказали, что можно глянуть, – Мишка поднял связку ключей, которую нам выдали в агентстве, заверивши, что эта сделка – именно то, что нам надобно.

И лучшего варианта мы не найдём.

Ну да…

– Это вы зазря, – соседка опёрлась на забор, разделявший участки. – Проклятое место.

– Так уж и проклятое?

Я дёрнул поводок, вытащив Тьму и Призрака. От дома воняло гарью. Этот запах ни осенние дожди не вымыли, ни зимние ветра не выстудили. Намертво он въелся в чёрные, подкопченные стены. Но сами стены вполне крепкие. Оконные провалы заколочены. Дверь перетянута железною полосой, на которой висит замок. Замок свежий, а вот полоса успела покрыться ржавым налётом.

– Как есть проклятое, – соседка широко перекрестилось. – Колдун тут жил.

– Да неужели?

– Не веришь? – выцветшие до белизны брови сошлись над переносицей.

– Скорее любопытно. Нам сказали, что жила женщина с сыном, но он заболел и она уехала. А дом сгорел…

– Так-то оно так, – женщина оглянулась и поманила Мишку. – Да только это не просто…

Дверь поставили уже после пожара. Она выделялась цветом и отсутствием копоти. Под порогом виднелись щели. Их хватило, чтобы Тьма просочилась внутрь. Призрака я отправил за дом. Там, вроде сарай имелся. Тут при каждом доме сарай, и пусть коровы матушка не держала, потому что хлопотно это, но куры были.

– …это ж полюбовница колдуна, спаси, Господи, душу её. Жила с ним во грехе, невенчанная…

Всегда удивляло, откуда соседи узнают подробности о чужой жизни.

– …дитё прижила. Так нет бы в храм снести, батюшке поклониться, чтоб спас душу невинную…

В доме пусто.

В сенях огромный сундук, но крышка треснула. Дальше… комната. Печь, которая половину этой комнаты занимает. Стены в потёках сажи, но каких-то неровных, что ли?

Шкаф.

Стол.

Стулья, но всё сдвинуто к стене, будто обгоревшую эту мебель готовились убрать.

Ковров нет, как и дорожек. И лезет очередное воспоминание, где Савка за дорожку цепляется, падает и громко воет не столько от боли, сколько от обиды. И матушка, охнув, вскакивает, летит к нему, чтобы на руки подхватить. А девку, которую в няньки наняли, ругает…

– Хватит его нянчить, – сухой голос обрывает гневную матушкину тираду. И та лишь крепче прижимает меня…

Савелия.

Чтоб, воспоминания, как понимаю, остаточные, тела, но я-то – не он.

Или всё-таки?

– А ты прекращая реветь, – отец раздражён. И Савелий, чувствуя это, замирает. Слёзы высыхают сами, сменяясь страхом, что сейчас будет хуже.

– Он ведь маленький, – робко говорит матушка, по-прежнему не выпуская Савелия. – Ему больно.

– Что с того? Будет и больнее. Если он не научится терпеть боль и неудобства, то ничего-то из него не выйдет.

Он произносит это уже не зло, устало.

– Этот мир не для слабых. А ты его именно таким и делаешь.

– Я…

– Ты не сможешь защищать его всегда и ото всех. Просто не сможешь. И если он не научится делать это сам…

Он был прав, этот человек, которого Савелий боялся до немоты.

Она не смогла.

А Савелий не научился.

– …да вы что! – Мишкин голос был полон участия. – И что, частенько тут бывал?

– А то, – соседка, кажется, окончательно успокоилась.

Мишку любят.

Не знаю, как у него получается, дар такой, что ли. Он со всеми находит общий язык. И теперь вот слушает тётку превнимательно, кивает даже.

А я…

Тьма осматривает комнату за комнатой. Их в доме всего четыре, но и это много. Обычно тут дома простые – кухонька с земляным полом и дальше уж комната, которую часто делили на две шкафами да ширмой на веревке. И потому в глазах местных Савелий с матушкой жили роскошно.

Я-то вижу, что комнатушки в этом доме махонькие, но ведь свои же. С настоящими стенам. Вот и та, которая считалась Савелия. Сюда влезала лишь кровать, хорошая, железная, да сундук. Стол, за которым Савелий учился, стоял в другой.

Ещё одна – отцовская. И Савелию строго-настрого запрещалось заглядывать туда. Но мы – не он. Мы заглянули.

И снова – разочарование.

Странно, эта комната почти не обгорела. Разве что по обоям расползлись жёлтые пятна следами жара.

Кровать.

Узкая такая.

Стол у окна. Шкаф.

Стол хороший, но его даже не попытались сдвинуть с места. А вот дверцы со шкафа сняли, явно готовясь выносить. И понятно. По местным меркам шкаф роскошный. На резных ножках в виде звериных лап, с высокою короной и медными блестящими ручками.

Замки под ними имеются.

И сделан из дуба. Такой и подарить не стыдно. А если в доме поставить, так ещё и детям со внуками послужит. Так что странно не то, что дверцы сняли. Странно то, что они до сих пор тут стоят.

Как и кровать.

Белья, к слову, нет. И матраца. Одна лишь голая панцирная сетка.

На полках шкафа тоже пустота.

– …и шастает. Днём-то не приходил. Только ночью. И главное, хитро так, тихонечко. У меня на что кобели нюхавые да голосистые, а ни один не взбрехнет. А утром, бывало, выйдешь, он уж во дворе сидит, на лавочке, с кофиём своим.

Тьма остановилась.

Так, если логически думать, то нормальный человек устроил бы тайник в собственной комнате. Это удобно. И внимания точно не привлечёт. Дверь закрыл и вперёд, столы там двигай, стены колупай, упрятывая сейф. Конечно, не уверен, что папенька пошёл бы по простому пути. Но поглядеть надобно.

– …так-то он не дюже приветливый. Ты с ним, бывало, поздороваешься, поклонишься, как с соседом-то. А он в ответку только глянет и так, что у коров молоко прям вовнутрях скисало… да. Потому уж она-то сказала, что он, дескать, из благородных. И значится, не по чину ему с обыкновенными людями ручкаться. Нет, сама-то ничего баба была. Хозяйственная. Спрытная, рухавая такая. Ну, знаете, вроде и не носится, что оглашенная, как невестушка моя, а всё одно везде поспевает.

Тени увидят больше человека. Тьма соглашается и, рассыпавшись туманом, заполняет комнату. А ведь отцу здесь должно было быть сложно.

Тесно.

В особняке Громовых и у слуг помещения побольше были.

– …так-то я к ним не захаживала. А вот она ко мне случалось. То вареньица принесёт, то сыра попробовать. Она у меня молоко брала. У меня-то коровы хорошие, голштинской породы, – сказано это было с немалой гордостью. – И молоко жирнючее! Почти сливки чистые, а не молоко!

Тогда почему?

Дом этот?

Почему именно дом? На окраине, которая сама собой почти село? Можно было снять квартиру в центре. Многие так делают. Чтоб комнат пяток или даже больше. Чтоб обстановка, швейцар у входа. Прислуга.

Денег не хватило?

Хватило бы. Папенька матушке прилично оставил. Значит, не в деньгах дело.

– …и вот она мне сыр помогла сделать. Сказывала, что у матушки ейной тоже хозяйство имелось. Сыры делали. Так-то и я могла, но всё ж не такие. А у ней…

Квартира – это соседи. Не за забором, а буквально за стеной.