– Нет, – возмутилась я, – при чем тут это? Тут все вокруг дураки!

– Везде вокруг дураки, – отрубила мама, – некуда бежать. А ты должна сдать экзамены, причем аттестоваться с лучшим результатом в классе. Тогда будет шанс перейти в лицей, я уже договорилась о собеседовании. Так что собралась и пошла всех заткнула за пояс! И чтоб я этих соплей от тебя больше не слышала.

Я трясущимися руками открыла чат. Количество комментариев и лайков под видео со мной стремительно росло.

На математике я вообще не могла сосредоточиться.

Все решали тест – аналог того, что будет на экзамене, а потом в конце учительница попросила меня продиктовать вслух ответы.

– У тебя лучшая дикция, – ласково сказала математичка.

Я прокляла свою популярность. Сначала собиралась отказаться, потом вспомнила слова мамы и попыталась взять себя руки. Встала, откашлялась и открыла рот. Ответ первого примера был девять и три четвертые.

Я так и хотела – громко и уверенно назвать это число, но внезапно испугалась. А вдруг сначала нужно прочитать условие?

Учительница смотрела на меня и улыбалась. И тут я зачем-то глянула на класс. Все смотрели на меня. И ждали.

Я поняла, что стою, как дура, с открытым ртом. Быстро его захлопнула. Попыталась успокоиться, внимательно посмотрела на свой листок. Девять и три четвертые.

Опять открыла рот, но меня снова сбила ужасная мысль: «А вдруг это неправильный ответ?» И сейчас я его назову, а все эти люди засмеются мне в лицо. У меня началась паника, затряслись руки.

Учительница положила руку мне на плечо, взяла тест и начала говорить сама:

– В первом задании девять и три четвертые, во втором – шесть, в третьем – икс больше ноля, в четвертом…

Я тихо села на стул. Ноги не держали.

Но это были еще не все неприятности.

Уже когда я ехала домой в этом чертовом автобусе, у Pioner вышло новое видео. На нем я в виде рыбы смешно открывала и закрывала рот. Изо рта с тихим бульканьем вырывались розовые пузырьки.

И, судя по количеству просмотров, видео обещало стать самым популярным на этой неделе. А может быть, и в этом месяце.

Витя

10 апреля 1980 года

Я попытался найти Женьку, объяснить, что я не виноват. А еще предупредить, что его выгонять собираются. Но Женьки нигде не было – ни дома, ни во дворе. Правда, подвальная дверь у моего подъезда оказалась открытой. Я обрадовался – это было наше тайное место! Может, он меня там ждет? Я спустился вниз. Наше любимое кресло (непонятно какого цвета, возможно, когда-то оно было белым) пустовало. А подвал, оказывается, открыла соседка, которой нужно было набрать картошки. Так что и Женьку не нашел, и тяжелое ведро пришлось нести соседке на третий этаж.

Зато дома меня ждал приятный сюрприз – папа был не на работе. Мама по этому поводу готовила что-то вкусненькое, а папа прохаживался по квартире в отличном настроении. Под это настроение его можно было уговорить и в зоопарк сходить, и купить модель крейсера в «Сделай Сам». Но вместо того, чтобы обрадоваться, я спросил:

– Чего это вы тут?

– Отгул! – гордо заявил папа.

Как будто не отгул получил, а орден.

– В прошлые выходные работал как проклятый, вот меня начальство и отправило сегодня домой!

Я слушал, тупо кивая. Как начал в школе кивать, так остановиться не могу.

Мама, веселая и раскрасневшаяся, вышла из кухни, увидела меня, сразу сникла:

– Что-то случилось?

Я помотал головой. От этого опять замутило. Все-таки кивать проще. Теперь и папа забеспокоился:

– Чего такой бледный?

– Так… – сказал я через силу. – Живот болит.

В результате я получил то, о чем и мечтать не мог: полноценное боление в рабочий день. Мама сварила мне куриного бульончику, папа развлекал разговорами и поминутно трогал лоб.

Я немного покапризничал, немного подремал, похлебал любимого бульона с рисом, опять поспал. Проснулся и понял, что хочу почитать чего-нибудь.

Папа как раз зашел проведать и обрадовался, увидев меня с «Машиной времени» в руках:

– О! Значит, жить будешь!

Я и сам понимал, что хорошенького понемножку. Завтра буду как огурчик…

…А в понедельник – собрание.

Наверное, лицо у меня как-то очень перекривилось, потому что папа опять встревожился:

– Что? Опять живот?! Надо скорую…

– Не надо! Это не из-за живота…

И я рассказал папе все как есть.

Рассказывал и надеялся, что сейчас папа рассмеется и скажет: «Нашел из-за чего дергаться! Ерунда на постном масле». Но папа, наоборот, слушал меня очень серьезно.

– Кислое дело, – сказал он, когда я закончил, – пещера Лехтвейса…

Это он что-то цитировал из книг, которые мне пока читать рано.

– Ладно. Болей пока, я Архипову позвоню.

И папа отправился звонить Женькиному папе, с которым они давно дружат.

Синичка

10 апреля 2025 года

Я добралась до дома еле живая, пыталась включить комп, но антивирус устроил истерику, а выдержать еще и его крики я была не в силах. Я сделала себе какао, но от усталости и нервного потрясения легла и, не дождавшись, пока включится комп, заснула.

Разбудили меня приглушенные крики родителей.

Я очень удивилась, что мама приехала. И обрадовалась.

Я резко села и тут же с облегчением обнаружила, что у меня болит голова. И знобит.

Щурясь, я вышла в коридор, родители синхронно повернулись на скрип двери.

– Я заболела! – радостно сообщила им я. – И в школу в понедельник не пойду!

Мама и так была не сильно радостной, а тут стала просто фурией.

– Ну что, покаталась на автобусе? А я тебе говорила! – возмущенно сказала она отцу. – Не мог ее забрать?

– А ты? – спокойно спросил отец.

– Я работаю, между прочим! – взвилась мама.

– Я тоже, – пожал плечами папа.

Мама скривилась. Сколько я себя помнила, все упоминания о папиной работе мама встречала именно этой гримасой. Она и в Польшу уезжала потому, что «я не могу жить с человеком с патологическим отсутствием амбиций».

– А если ты хотела вызвать такси, то в следующий раз просто возьми и вызови, – сказал отец маме. – Утром тоже, кстати, можешь приехать, отвезти дочь в школу.

– Я не пойду в школу! – повторила я. – И в понедельник, и вообще!

– Не-не-не, это не дело! – сказала мама. – Сейчас я тебя быстро поставлю на ноги. Ты должна посещать занятия, ты должна проявить себя.

Я прислонилась лбом к прохладному косяку.

– Так, – сказала мама отцу, – давай быстро в аптеку, купишь иммуномодулятор, противовирусное и ударную дозу витаминов. К утру будет как огурец.

Папа закатил глаза, но в аптеку пошел. А мама уложила меня в кровать, принесла чаю и, усевшись рядом, принялась скроллить телефон.

– Мам, – тихо спросила я, – а если я не справлюсь? Если у меня папины гены и я не могу быть лучше всех?

Мама аж подпрыгнула.

– Ну что ты! – возмутилась она. – Гены – это не приговор! Мы с тобой обязательно все исправим! А как только я разберусь с работой, куплю дом, сразу заберу тебя к себе жить!

– Ты два года назад тоже так говорила! – всхлипнула я.

– Два года назад я собиралась покупать квартиру в Белостоке. А сейчас поняла, что не нужно размениваться по мелочам, нам с тобой нужен дом. Чтоб у тебя один этаж, а у меня – второй.

Мама обняла меня и нахмурилась:

– Ну где там твой отец с лекарствами? Температура поднимается!

Мама вышла из комнаты, а ее возвращения я уже не дождалась. Провалилась в противный липкий сон, где обрывочно слышала только, что папа сказал «никакой школы» и голос Сергея Константиновича – нашего семейного врача.

«Хоть бы ничего этого не было!» – кажется, я сказала это вслух.

Витя

10 апреля 1980 года

Я не мог понять, сплю или нет.

Вот я встаю, повязываю галстук, иду в школу. И уже в классе понимаю, что забыл надеть штаны. И вот-вот это заметят все. Я дернулся, чтобы спрятаться за штору, – и понял, что лежу в кровати. Но потолок надо мной почему-то кружится. И на нем одна за другой вспыхивают звезды.

Потом, кажется, заходила мама, щупала лоб, но я не мог даже пошевелиться.

В следующий раз из липкого забытья меня выдернул голос дяди Пети, Женькиного отца.

– Может, они его попугать хотят? – Женин папа говорил тихо, но как-то неестественно жизнерадостно. – Попугают и отстанут.

Я поднялся и на подгибающихся ногах подкрался к двери.

– Нет. Не отстанут, – голос у папы был очень усталый, как после обкомовской конференции. – Завуч там… старой закалки. И старшая пионервожатая явно под ее влиянием.

– Значит, акция устрашения? – теперь Архипов-старший старался изображать веселье.

– Ты, Петь, не веселись… Мало тут веселого. Тебя в Минск собирались перевести, замом в республиканскую газету. А теперь…

Они помолчали. Я почувствовал, что ноги у меня совсем подкашиваются. Не от страха, а от слабости. Я присел у двери на корточки.

– Неужели ты думаешь, – продолжил мой папа, – что тебя утвердят после такого… инцидента? Это же номенклатура ЦК…

– Да… за такое меня и из партии могут попереть, – теперь дядя Петя не хорохорился, и голос у него стал точь-в-точь как у моего папы.

– Не попрут! Сошлем на пару лет в какую-нибудь многотиражку…

Архипов перебил:

– Это все ерунда. Как-нибудь переживу, не маленький. Женьку жалко. Поломают парню жизнь… Слушай, а эти… педагоги… они совсем невменяемые?

– Совсем. Единственный шанс твоему Женьке уцелеть – публично покаяться и признать ошибки.

– Нет!

Я вздрогнул всем телом. «Нет» получилось тихим, но таким… хлестким, что ли. Мы как-то ходили в цирк, там у дрессировщика был кнут. Вот он точно так же им щелкал, как дядя Петя сейчас сказал «Нет».

Он продолжил немного спокойнее:

– Помнишь, как ты тогда, с Комаровым? Не стал ведь каяться и признавать ошибок, влепил ему на общем собрании!

– Комаров был сволочь и бюрократ, – возразил мой папа. – Его из партийных органов давно надо было гнать. И вообще, время было другое.

– Другое. Тебя могли не только без партбилета оставить, но и в волюнтаризме обвинить.

– Ладно, не суть, – по голосу папы стало понятно, что он морщится. – Вот видишь, теперь время не такое жесткое…

– Время всегда одинаковое. А если Женьку сейчас сломают… нет уж! Пусть стоит до конца…

Тут на кухне завозилась мама.

– Мужчины! – крикнула она. – Еще чаю принести?

– Неси! – отозвался папа.

Я торопливо встал и вернулся в кровать. Лег на ледяную подушку и чуть не заплакал. Теперь и Женькин папа пострадает.

Я должен что-то сделать! Как-то спасти друга! Как в «Трех мушкетерах» или в «Двух капитанах»!

Тут я вспомнил, что за весь разговор взрослые ни разу не упомянули меня. Наверное, понимали, что я никак не могу помочь. Ну никак!

Разве что наколдовать.

Идея была бредовая, ну так я и бредил, когда произнес:

– Хоть бы ничего этого не было!

Витя, Белая комната

Совсем ничего не болит. И мысли не путаются. Наоборот, полная ясность в голове.

Может, я умер и это рай?

Думаю – и пугаюсь, что эту мысль подслушает Васса. Оглядываюсь. Ни Вассы, ни Танечки рядом нет. И Женьки нет. Я сижу в очень белом кресле в углу очень белой комнаты. В противоположном углу – еще одно такое же белое кресло. На нем сидит сердитая девочка, прижав колени к подбородку. Я вспоминаю, что мне было нехорошо.

– Это больница? – спрашиваю я.

Девочка усмехается.

– Ты точно больной! – говорит она.

Я внимательно осматриваюсь. Белый цвет слепит глаза. Я никогда не видел такого чистого белого цвета.

– Это, наверное, обкомовская больница, – соображаю я. – Или даже цековская!

Девочка смотрит на меня как на идиота.

– «Цековская»? Прикольный мем, – говорит она.