Последним и самым старшим в их компании был немец. Курту Землеру было сорок. Именно он предложил эмблему с черепом и костями, которую носили наемники и их подопечные. Он отличился еще и тем, что очистил пятимильный участок от вражеских солдат, отметив линию фронта кольями с насаженными на них головами убитых накануне. Его участок оставался самым спокойным в течение месяца. Он родился в 1930 году, и его детство совпало с расцветом гитлеровской Германии. Отец – инженер из Мюнхена – впоследствии служил в Организации Тодта и погиб на русском фронте. В возрасте семнадцати лет Курт Землер, будучи ревностным членом Гитлерюгенда, впрочем, как и любой другой юноша в этой стране, прожившей двенадцать лет под правлением Гитлера, получил под свою команду небольшое подразделение, состоящее из мальчишек и стариков старше семидесяти. Вооруженные одним фауст-патроном и тремя допотопными винтовками, они получили задание остановить танковую колонну генерала Жоржа Паттона. Неудивительно, что они потерпели неудачу. Юность его прошла в Баварии, оккупированной ненавистными ему американцами. Своей матери – религиозной фанатичке, мечтавшей видеть его священником – он уделял не очень-то много внимания. В семнадцать он сбежал, перешел французскую границу в Страсбурге и записался в Иностранный легион. Как раз в Страсбурге и находилась контора, где вербовали новобранцев: здесь легче было подбирать находившихся в бегах немцев и бельгийцев. Пробыв год в Сиди-бель-Абес^[12], он отправился с экспедиционными силами в Индокитай. Восемь лет пребывания там и, наконец, – Дьен Бьен Фу^[13]. В Туране (Дананге) хирурги отняли у него легкое и отправили во Францию, что позволило ему счастливо избежать последнего унижения в Ханое.

После выздоровления в 1958 году его послали в Алжир. В звании старшего сержанта он был направлен в самое элитное подразделение французских колониальных войск – Первый парашютно-десантный полк. Один из немногих, он уже дважды пережил почти полное уничтожение этого подразделения – в Индокитае, когда оно было батальоном, и позже, когда стало полком. Лишь двое людей на этом свете были достойны его уважения – полковник Роже Фольк и майор Ле Брас, еще один ветеран, командовавший теперь республиканской гвардией в Габоне, охраняя на благо Франции это богатое ураном государство.

Даже полковник Марк Родин, бывший однажды командиром Землера, потерял его уважение вместе с крахом ОАС.

Землер все еще служил в Первом парашютно-десантном полку, когда это подразделение обрекло себя на окончательную погибель, приняв участие в алжирском путче. Доведенный до крайности Шарль де Голль навсегда расформировал полк. Землер последовал за своими французскими командирами и сразу же после провозглашения Алжиром независимости был схвачен в Марселе в сентябре 1962 года. Ему помогли четыре нашивки за участие в различных кампаниях, и в тюрьме он провел лишь два года. Выйдя оттуда и окунувшись впервые за двадцать лет в гражданскую жизнь, он получил предложение от бывшего сокамерника принять участие в контрабандных операциях в Средиземноморье. В течение трех лет, не считая года, проведенного в итальянской тюрьме, он переправлял спиртные напитки, золото и порой оружие из одного конца средиземноморского бассейна в другой. В конце концов, когда он неплохо заработал на контрабанде сигаретами, доставляя их из Италии в Югославию, его партнер надул одновременно покупателей и продавцов, свалил все на Землера, и исчез с деньгами. Разыскиваемый множеством воинственно настроенных джентльменов, Землер сумел переплыть в Испанию, сменив несколько автобусов, добрался до Лиссабона и нашел там приятеля, занимающегося торговлей оружием, который помог ему добраться до Африки. Из газет Землер узнал о ведущейся там войне, что его крайне заинтересовало. Шеннон взял его к себе, не задумываясь, оценив должным образом шестнадцатилетний опыт ведения боевых действий в джунглях. Теперь Землер дремал на борту летящего в Либервиль самолета.

До рассвета оставалось два часа, когда DC-4 подлетал к аэродрому. Среди детского шума можно было услышать еще один звук – свистел мужчина. Это был Шеннон. Его товарищи знали, что, собираясь на дело или возвращаясь, он всегда свистит. Знали они и название насвистываемой мелодии – однажды он им это сказал. Мелодия называлась «Испанский Гарлем».

* * *

Пока ван Клиф договаривался с наземной диспетчерской службой, DC-4 пришлось сделать два круга над аэропортом Либервиля. Стоило старому грузовому самолету замереть в конце взлетно-посадочной полосы, как перед его носом возник военный джип с двумя французскими офицерами. Из джипа ван Клифу просигналили, чтобы он следовал за ними по рулежной дорожке.

Они миновали основные здания аэропорта и приблизились к группе бараков в дальнем конце аэродрома, где ван Клифу приказали остановиться, не выключая двигателей. Через несколько секунд к самолету подтащили трап, и второй пилот открыл изнутри задний люк. Один из французских офицеров залез внутрь и, почувствовав неприятный запах, с отвращением сморщил нос. Глаза офицера остановились на пятерых наемниках, и он жестом приказал им выйти из самолета. Когда они оказались на бетонированном поле, офицер махнул рукой второму пилоту, чтобы тот закрывал люк. DC-4 без дальнейших помех снова двинулся по идущей вокруг аэродрома рулежной дорожке к основным зданиям, где медицинские сестры и врачи из французского Красного Креста уже ждали, чтобы забрать детей и доставить их в педиатрическую клинику. Наемники помахали вслед удаляющемуся самолету, выражая благодарность ван Клифу, и последовали за французским офицером.

Час им пришлось ожидать в одном из бараков, устроившись на неудобных деревянных стульях с прямыми спинками. Молодые французские солдаты постоянно приоткрывали дверь, чтобы взглянуть на «les affreux» – этих ужасных людей, как их называли на французском слэнге. Наконец, они услышали, что снаружи затормозил джип, а из коридора донесся топот шагов. Открылась дверь, и перед ними предстал старший офицер с загорелым решительным лицом, одетый в желтовато-коричневую тропическую форму и кепи, украшенное поверху золотым галуном. Шеннон отметил стремительный проницательный взгляд, коротко подстриженные с проседью волосы под кепи, «крылышки» – эмблему десантников, приколотые над пятью рядами нашивок за участие в боевых операциях, а также как напрягся Землер, встав по стойке смирно и вытянув руки по швам того, что оставалось от форменных брюк. Большего Шеннону и не требовалось, чтобы понять, кто это был – легендарный Ле Брас.

Ветеран Индокитая и Алжира пожал каждому руку, задержавшись дольше перед Землером.

– Alors^[14], Землер? – удивился он с мягкой улыбкой. – Все еще сражаешься? О, уже капитан.

Землер смутился.

– Oui mon commandant, pardon, colonel^[15]. Но лишь временно.

Ле Брас несколько раз задумчиво кивнул. Затем обратился ко всем.

– Я постараюсь создать все удобства. Вам, несомненно, не помешает принять ванну, побриться и перекусить. Ясно, что у вас нет другой одежды, она будет предоставлена. Боюсь, что некоторое время вам придется оставаться на своих квартирах. Это только предосторожность. В городе полно газетчиков, никаких контактов с ними быть не должно. При первой же возможности мы организуем ваш отлет в Европу.

Он замолчал, сказав все, что хотел. Поднеся правую руку к козырьку кепи, Ле Брас вышел.

Через час в закрытом фургоне их доставили к отелю «Гамба» – новому зданию, расположенному лишь в пятистах ярдах от аэропорта и, следовательно, в нескольких милях от города, провели через черный ход и проводили в предоставленные им на верхнем этаже отеля номера. Приставленный к ним для сопровождения молодой офицер заявил, что они должны питаться на этом же этаже и оставаться там до дальнейших распоряжений. Вскоре он вернулся с полотенцами, бритвенными приборами, зубной пастой и щетками, мылом и мочалками. Был принесен поднос с кофе, и, наконец, каждый из измученных людей с благодарностью погрузился в глубокую, источающую пар и запах мыла ванну – первую за шесть месяцев.

В полдень появился армейский парикмахер, а капрал принес кучу брюк и рубашек, маек, трусов и носков, пижамы и парусиновые туфли. Они примерили одежду, выбрали подходящее, и капрал унес оставшееся. Вернулся офицер с принесшим обед официантом и предупредил, чтобы они не выходили на балкон. Если им захочется размяться, делать это следует в своих комнатах. Он сказал, что вернется вечером с книгами и журналами, хотя не обещал чего-нибудь на английском или африкаанс.

После еды, какой они не видывали последние месяцев шесть со времени своего отпуска, все пятеро завалились спать. Пока они блаженствовали на необычайно мягких матрасах под невероятно белыми простынями, ван Клиф поднял свой DC-4 в начинающихся сумерках, пролетел в миле от окон отеля «Гамба» и направился на юг в Каприви и Йоханнесбург. Он тоже выполнил свое задание.

* * *

Наемникам пришлось провести на верхнем этаже отеля пять недель, пока не утих интерес прессы, и редакторы не отозвали своих репортеров из города, где не предвиделось особых сенсаций.

Однажды вечером без предупреждения к ним зашел французский офицер из штаба Ле Брасса. Он широко улыбался.

– Месье, у меня для вас новости. Вы летите сегодня ночью. В Париж. Вам заказаны места на рейс «Эр Африк» в 23.30.

Пятеро мужчин, измученных своим затянувшимся заключением, приободрились.

Полет до Парижа с посадками в Дуала и Ницце занял десять часов. На следующий день в девять пятьдесят утра они приземлились в аэропорту Ле Бурже. Этим утром в середине февраля в Париже было ветрено и холодно. В кафетерии аэропорта они распрощались. Дюпре решил добраться до аэропорта Орли и лететь оттуда на ближайшем рейсе в Йоханнесбург через Кейптаун. Землер думал добраться вместе с ним до аэропорта и махнуть оттуда в Мюнхен, по крайней мере на время. Вламинк заявил, что отправится на Северный вокзал и уедет первым же брюссельским экспрессом в Остенде. Лангаротти собирался на Лионский вокзал, чтобы сесть на поезд до Марселя.

– Давайте не терять связь друг с другом, – решили они.

Их взгляды вопросительно устремились на Шеннона. Он был командир, и ему в первую очередь предстояло искать новую работу, новый контракт, новую войну.

– Пока я останусь в Париже, – произнес Шеннон. – Здесь больше шансов получить какую-нибудь временную работу, нежели в Лондоне.

Они обменялись адресами poste restante^[16], в основном баров, где корреспонденция будет храниться до тех пор, пока адресат не заскочит опрокинуть стаканчик. Затем их пути разошлись.

Секретность их перелета из Африки оказалась хорошо обеспечена, ибо ни один газетчик не ждал их прибытия. Но все же нашелся человек, знавший о времени их прилета и уже поджидавший Шеннона. Когда, расставшись с остальными, он вышел из здания аэровокзала, его окликнули:

– Шеннон!

Голос произнес его имя на французский манер и звучал недружелюбно. Шеннон обернулся, и глаза его сузились, когда он разглядел стоящую в десяти ярдах фигуру. Это был плотный усатый мужчина, одетый в теплое, по погоде, пальто. Он быстро двинулся вперед, так что эти двое вскоре оказались друг перед другом. Судя по взглядам, которыми они обменялись, симпатии между ними было мало.

– Ру? – удивился Шеннон.

– Итак, ты вернулся.

– Да, мы вернулись.

– И ты проиграл.

– У нас не было иного выбора, – ответил Шеннон.

– Небольшой совет, мой друг, – сверкнув глазами, сказал Ру. – Возвращайся в свою страну. Не оставайся здесь. Это будет неразумно. Город – мой. Если здесь найдется хоть один контракт, я узнаю об этом первым. Заключать его буду я. И я буду выбирать тех, кто пойдет со мной.

Не отвечая, Шеннон подошел к ближайшему такси, стоящему у края тротуара, и, пригнувшись, бросил свой саквояж на заднее сиденье. Ру последовал за ним с перекошенным от гнева лицом.

– Послушай, Шеннон. Я предупреждаю тебя…