Он тоже рассмеялся. Роботизированная автомойка, где можно сидеть в машине, была одним из их любимых развлечений. Барабанные дроби водяных струй по крыше автомобиля, голубой шампунь и голубая пена на ветровом стекле, вращающиеся мягкие красные щетки со всех сторон, потом снова упругие струи воды и, наконец, теплый воздух, слизывающий водяные капли с ветрового стекла и капота, – пять минут в обнимку, в полной изоляции от внешнего мира.

– Кино! С тех пор как родился Давид, мы с тобой ни разу не были в кино. А раньше ходили почти каждую неделю, помнишь? Я хочу с тобой в кино. – Она грустно улыбнулась. – А еще мы так и не собрались поплавать на кораблике по озеру, и я ни разу не каталась с тобой на «чертовом колесе» и на «русских горках».

– Ну, значит, будем наверстывать упущенное. – И поскольку ему казалось, что чем конкретнее разговор, тем оптимистичнее, он прибавил: – К твоему приходу я изучу кинопрограмму и выясню, где у нас ближайшее «чертово колесо» и где можно покататься на «русских горках».

Утро прошло по обычному сценарию. Она разбудила Давида, он приготовил завтрак, она поехала в мастерскую, он отвел Давида в детский сад, переговорил с Ангеликой, отверг план взаимных извинений, предложил вариант взаимных обещаний больше не обижать друг друга; в разговор вступила мать Бена с обвинениями и угрозами, затем мать Беа с жалобами и упреками. В конце концов Ангелика пообещала помирить детей, оставив открытым вопрос, каким образом она собирается это сделать.

8

Дома он сел со своим ежедневником за письменный стол. В ближайшие недели ему предстояли ежегодные контрольно-профилактические визиты к стоматологу и онкологу-дерматологу, введение в должность нового ректора его старого университета, доклады в Ротари-клубе и в одной школе – он согласился прочитать их, чтобы не огорчать друзей, – несколько встреч с бывшими коллегами, с которыми у него сохранились приятельские отношения. Одной кинокомпании он пообещал проверить сценарий фильма о попытке введения в Германии авторитарного режима, аналогичного венгерскому, на предмет государственно-правовой корректности; этот сценарий ему должны были привезти в ближайшие дни. Еще он начал писать статью о справедливости, которую осенью тоже собирался использовать как доклад на одной конференции.

Он пожал плечами. Необходимость визита к стоматологу и контрольного осмотра у онколога по поводу рака кожи отпала, доклады он отменит, как и встречи, за исключением двух-трех знакомых, с которыми хотел проститься. Он задумался, хочется ли ему еще раз побывать в своем старом университете и участвовать в создании острого политического фильма. Статьи ему было жаль. Он всю жизнь размышлял о справедливости, и статья должна была стать итогом этих раздумий. Но дописывать ее в свои последние недели означало бы отказ от многого. К тому же у него не было уверенности, что он останется доволен результатом работы.

Впереди было непривычно много свободного времени. В его жизни всегда было полно планов, обязательств, договоренностей. Он нашел кинопрограмму и выбрал два фильма, которые могли бы заинтересовать Уллу, выяснил, что неподалеку, в соседнем городке, есть «чертово колесо» и «русские горки». В ноутбуке его ждали двенадцать новых электронных писем, отправители которых удивятся, что он не ответил, но, узнав через пару месяцев о его смерти, поймут и простят. Он поискал в интернете какую-нибудь заманчивую цель путешествия, но не нашел ничего интересного. Еще раз поехать в Амальфи? В Венецию? В Шотландию? В Осло? Или в Оденвальд, где он еще школьником, а потом студентом путешествовал с рюкзаком и был счастлив? Все это было давно, ничего из того, что он испытал тогда, он уже не испытает, только испортит прекрасные воспоминания.

Он долго обзванивал слесарные мастерские, пока наконец в одной из них не изъявили готовность отремонтировать садовую калитку. Потом пошел за покупками. Вернувшись домой, отыскал в поваренной книге рецепт горчичного соуса; вечером он приготовит любимое блюдо детства – яйца с горчичным соусом и картофелем. Потом стоял у окна и смотрел в сад. Скоро зацветут форзиции.

Холод, пустота, небытие – нет, при мысли о смерти его пугало совсем не это. Смерть страшнее, хуже всего остального потому, что все остальное, в отличие от смерти, можно пережить, испытать, прочувствовать. Все остальное может быть предметом раздумий, воспоминаний, рассказа, может стать частью биографии. Это переживание, проживание момента – то, что есть не только в данный момент, но и становится частью биографии. Если бы он мог наделить смерть неким образом, который подходил бы к его жизни, и после этого написать о нем! Если бы это была его смерть – не та, которой он должен будет умереть, а та, которую он мог бы прожить!

9

У врача он был во вторник. В субботу первая неделя еще не кончилась. Но уже близилась к концу. Через три дня этот конец наступит. Двенадцатая часть отпущенного ему срока. Как быстро летят дни и недели!

Погода стояла прекрасная, и, когда он не знал, чем заняться, он работал в саду, очищал клумбы от листвы, а газон от мха, подрезал ветки и подсыпал удобрения. Он все чаще не знал, чем заняться; не мог сосредоточиться, читая книгу или слушая музыку, его охватывало беспокойство, он вставал, ходил взад-вперед, снова садился, снова вставал. Работа в саду его успокаивала.

И близость Уллы. С тех пор как они поговорили, она стала раньше возвращаться домой, помогала ему готовить ужин и никуда уже не уходила, а оставалась дома. «Чертово колесо» и «русские горки» начнут работать только в апреле. Но они ходили в кино, ездили на автомойку, и ночи были полны любви.

Он стал больше времени проводить с Давидом, дольше играл с ним, дольше ему читал, внимательнее и серьезнее его слушал. Давид радовался, что Бен больше не толкает и не пинает их с Беа, гордился тем, что Беа считает его своим защитником. Он много рассказывал о ней, о ее любимой кукле, которую Беа принесла с собой в детский сад и представила ему, о том, как тщетно пытался увлечь ее лего, о ее равнодушии к этой игре, о своем огорчении. Может, Давид в нее влюблен?

Давид не извинился перед Беном. Ангелика больше не требовала этого, но явно на него обиделась. Давид чувствовал ее недовольство и плохо его переносил, считая его несправедливым. Однажды вечером, уже в постели, он заплакал. Почему Ангелика его больше не любит? На следующий день, вечером, Давид заявил, что Ангелику заколдовал злой волшебник; надо просто подождать, пока чары рассеются и она снова станет как раньше.

Откуда у него это? Такой потребности в гармонии нет ни у Уллы, ни у него, Мартина. Во всяком случае, он был рад, что это не помешало Давиду дать отпор Бену. Он вспомнил, как Давид выбежал ему навстречу – как он сиял, как гордился своей храбростью! Несмотря на тихость, и робость, и потребность в гармонии, трусом он не был. Мартину в детстве не хватило бы смелости поставить Бена на место.

Он всех боялся: Бенов, которые толкали его на переменах, отнимали у него по дороге в школу яблоко, а по дороге домой срывали с головы кепку и надевали на высокий заборный столб; учителя, который ставил его в угол лицом к стене, хотя он, слишком робкий для дурных поступков, ничего дурного не делал. Он не ходил в детский сад, не научился отстаивать свои права, и потому его долго обижали в школе. Обижали и на улице, соседские дети, не принимая его в свои игры или унижая во время игры, дразня его, носившего очки, «очкастым наци».

А как он боялся матери! Не того, что она накричит на него или ударит. Он боялся, собственно, не ее; это был страх не оправдать ожидания. Не сделать все, что в его силах, когда нужно было сделать все, что в его силах; не помочь ей по дому или в саду, зная, что это святой долг человека – помогать, если от него ждут помощи; обидеть кого-нибудь, зная, что нужно быть отзывчивым и предупредительным. Причем надо было не просто исполнять свой долг, а делать это охотно, с готовностью и радостью. Оправдал он или не оправдал ожидания, выяснялось перед вечерней молитвой, в ходе своеобразной проверки совести, когда мать вместе с ним определяла, какие именно черты и свойства помешали ему в этот день быть на высоте.

Страх не оправдать чужих ожиданий никогда его не покидал. Ожидания Уллы, которая так решительно выбрала его, он смог оправдать лишь тем, что тоже решительно выбрал ее. Годы их совместной жизни были счастливой порой. Давид оказался роскошным подарком судьбы! Но были ли эти годы счастливыми потому, что он радовался Улле и Давиду и их совместной жизни, или потому, что он радовался, оправдав чьи-то ожидания в роли пожилого мужа молодой женщины и отца маленького ребенка, – этого он понять не мог.

Со страхом можно было жить; он ни разу не пожертвовал своими убеждениями, ни разу не ушел от конфликта из-за страха. Но это была нелегкая ноша, и ему хотелось избавить Давида от такой тяжести.

Скоро он и сам от нее избавится. Совесть диктует ему определенные условия в отношении его смерти. Он умрет так, чтобы ни для Уллы, ни для Давида это не стало травмой. Врач прав, о самоубийстве не может быть и речи, ему придется догнивать в отделении паллиативной медицины или в хосписе, потом они простятся с ним, и он навсегда уйдет из их жизни. Но зато в смерти ему уже не надо будет оправдывать ничьих ожиданий.

Было уже поздно. Он сидел в кресле, ждал Уллу, незаметно заснул, снова проснулся, налил себе еще вина, потом еще. Бутылка была уже почти пустой. В смерти он наконец обретет свободу. Идиотская мысль. Продукт красного вина. В смерти он станет не свободным, а мертвым.

10

В воскресенье он тоже работал в саду. И вдруг ему стало страшно. Через два дня истекает двенадцатая часть отпущенного ему срока, а он не придумал ничего умнее, чем работать в саду!

Вечером он опять растопил камин и открыл бутылку вина. Улла подсела к нему:

– Ты хочешь мне что-то сказать?

– Помнишь, ты говорила, что видела фильм о том, как какой-то мужчина умирает от рака и перед смертью записывает видео для своего еще не родившегося сына?

– Помню. Я подумала, что ты мог бы…

– А ты помнишь, о чем эти видео?

– О чем… – Она вздохнула. – Это было так давно. Я помню, как он приходит к целителю, который его не может вылечить. Еще помню, как он записывает видео в саду. А больше, честно говоря…

– Судя по всему, это произвело на тебя впечатление, иначе бы ты не предложила мне такое.

Она рассмеялась:

– Вспомнила! Он объяснял сыну, как надо бриться. Никакой электробритвы. И вести лезвие всегда только сверху вниз. Ни в коем случае снизу вверх. Даже под подбородком.

11

– Бриться?..

– Больше я ничего не запомнила. Это фильм не для интеллектуалов, и этот мужчина тоже не был интеллектуалом. Он хотел оставить сыну то, чего не мог дать ему позже. Видимо, все отцы учат своих сыновей бриться. Этого мужчину научил его отец, а он решил научить сына. – Она повернулась к нему и ласково провела пальцами по его щеке и подбородку. – А тебя кто учил бриться?

– Никто. Для этого мне не нужен был отец, и Давиду я для этого тоже не нужен.

– Ну, может быть, не для этого.