Отнесли сценарий Пановой, поблагодарили за гостиницу и попросили, ссылаясь на срочные дела, обязательно прочитать до завтра. Очень не хотелось ночевать на вокзале.

На следующий день до двенадцати (конец суток) забрали из гостиницы вещи и пошли за ответом.

– Не так плохо, как я ожидала, – сказала Панова. – Но подпись под этим, – она постучала по папке со сценарием, – в таком виде я не поставлю.

– Почему?

– А вот почему, – она открыла сценарий на закладке. – Вот! «Навстречу проехал автобус с пионерами, и они закричали «Обогнали! Обогнали!» Ну как же так можно, товарищи?! «Навстречу» проехали и «обогнали»! Может быть, все-таки мимо проехали? А?

Мы облегченно вздохнули.

– Да, точно. Мимо.

Потом последовало еще несколько замечаний в таком же духе, с которыми мы тут же согласились, и Панова поставила свою подпись.

Верная Марьяна Качалова отнесла сценарий новому директору «Мосфильма», и новый директор, не вникая, кто мы такие и откуда взялись, увидев на обложке фамилию Пановой, запустил фильм в производство. В третьем объединении, которым руководили Григорий Александров и Григорий Рошаль.

Между прочим. На «Мосфильме» в то время было четыре объединения. Первым руководил Пырьев, вторым – Ромм, третьим – Рошаль и Александров, четвертым – Райзман.

Оператором мы взяли Толю Ниточкина (дебют). Художником – Веру Низскую (тоже дебют). А директором картины согласился стать мой старый знакомый Циргиладзе, который тут же, не спрашивая нас, прикрепил к фильму опытного второго режиссера, ассистента и своего Кима. Второй режиссер и ассистент искали актеров, мы писали режиссерский сценарий, Ким кипятил воду и заваривал чай.

Режиссерский мы писали вчетвером, с оператором и художником: обговаривали каждый кадр. Потом я зарисовывал. Всего кадров было пятьсот пять.

На художественном совете объединения сценарий прошел, но нашу гордость, наш коронный эпизод «Похороны прабабушки» потребовали убрать: «Фильм детский, нечего детей пугать».

– Все равно снимем, – решили мы. – Подложим шумы, музыку и покажем!.. Тогда они поймут!..

Пока писали режиссерский сценарий, были найдены и утверждены актеры на роли Коростылева и мамы, на роль дяди-капитана, тети Паши и Лукьяныча. Из детворы были найдены Лидка и Шурик, остались Сережа и Васька.

Сережу мы представляли себе светленьким и голубоглазым. И к нам толпами приводили голубоглазых и сероглазых блондинов, мальчиков пяти-шести лет. Они читали стихотворение. Одно и то же, про Ленина: «Камень на камень, кирпич на кирпич, умер наш Ленин, Владимир Ильич…» Эти камни с кирпичами мне уже по ночам снились.

А как-то привели черненького, пятилетнего Борю Бархатова. Стихи он неожиданно прочитал не про Ленина, а «Вот парадный подъезд» Некрасова – «р» он не выговаривал, и в его исполнении «парадный» звучало как «паадный». Забавный пацан. Мы решили пробовать его на пленку.

Пока ставили свет в павильоне, Боря подошел ко мне и спросил:

– Георгий Николаевич, скажите, пожалуйста, сколько энергии поглощают эти приборы?

– Не знаю, спроси у оператора.

– Анатолий Дмитриевич, – он сразу запомнил, как кого зовут, – скажите, пожалуйста, сколько энергии поглощают эти приборы?

– Мне некогда. Спроси у бригадира осветителей.

– Товарищ бригадир, сколько энергии поглощают эти приборы?

– Мальчик, не крутись тут под ногами!

– Что за работники? Никто ничего не знает!

Все засмеялись.

– Вот сейчас ты удивился. А можешь сказать то же самое возмущенно? – спросил Таланкин.

– Выругаться?

– Да.

– Что за работники! Одни балды! Жуки навозные! Прохиндеи! Так? Или совсем нехорошими словами?

– Хватит, – сказала Борина мама, испуганно глядя на нас.

Борю перекрасили в блондина, и Сережа был найден. Остался Васька. Кого бы ни приводили пробоваться на эту роль – я категорически отвергал, хотя ребята вроде бы были подходящие. Таланкин уже начал злиться.

История шалопая-Васьки мне чем-то напоминала историю моего школьного друга Володи Васильева по прозвищу Мюнхгаузен. И, наверное, подсознательно я хотел, чтобы Васька был похож на него.

Между прочим. Мюнхгаузен жил в Уланском переулке, в доме напротив. Прозвище ему дали за то, что он никак не мог определиться с отцом: то это был легендарный чекист, которого убили бандиты, то легендарный бандит, которого убили чекисты.

Мама у него была учительницей, и у нее тоже было прозвище – Ходячий МУР (Московский уголовный розыск). Мюнхгаузен связался с блатными, в школу не ходил, болтался на улице, а мама все пыталась затащить его домой и запереть. Поэтому, завидев мамашу, Мюнхгаузен пускался наутек. Она не могла его догнать и кричала: «Держите! Он у меня сумочку украл!» Сердобольные прохожие Мюнхгаузена отлавливали и начинали лупить. Мать подбегала и бросалась на сердобольных:

– Отпустите ребенка, фашисты!

Я с Мюнхгаузеном дружил – он был веселый и добрый парень.

– Завязывай, – советовал я. – Посадят!

– Исправлюсь, – обещал он.

Но не смог. Его и правда посадили.

Прошло много лет. Звонок в дверь. Открываю: стоит высокий парень в заграничной морской форме.

– Вам кого?

Улыбается:

– Разрешите доложить? Я – Мюнхгаузен!

Оказывается, отец Володи во время войны был командиром партизанского отряда в Болгарии. А после войны – членом болгарского политбюро. Он разыскал семью, и Мюнхгаузена с мамой специальным самолетом доставили в Софию. Отец Мюнхгаузена перевоспитал и отдал в морское училище.

Время поджимало. Васек, похожих на Мюнхгаузена, все не было и не было, и мы утвердили на эту роль мальчика, который нравился Таланкину. Потом сняли исполнителей всех ролей на пленку и показали пробы худсовету объединения. Утвердили всех, кроме Коростылева.

– Хорошо бы Коростылева сыграл такой актер, как Сергей Бондарчук, – сказали нам. – Он сейчас свободен, если уговорите его, мы вас запустим. Сценарий Бондарчуку объединение уже послало.

Вышли с худсовета расстроенные и подавленные.

– Бондарчук – народный артист СССР, Тарас Шевченко, Отелло, лауреат Ленинской премии… На хрена нам лауреат?! – ругался я.

– Зря паникуешь, – подумав, сказал Таланкин. – Не станет он сниматься в нашем маленьком, простеньком кино.

И с этой светлой надеждой мы поехали к Бондарчуку выполнять решение худсовета – уговаривать. Бондарчук и его жена Ирина Скобцева встретили нас приветливо, усадили за стол, напоили чаем и угостили заграничным печеньем. Таланкин начал витиевато извиняться, что наш сценарий без нашего ведома послали такому выдающемуся актеру, что мы мечтаем, чтобы Сергей Федорович снимался у нас, но, конечно, прекрасно понимаем, что его не может заинтересовать такая примитивная роль. И что…

Толя Савицкий, Мюнхгаузен и я. 1945 год

Из раскадровки. Васька и Сережа с Шуриком.

Рис. Г.Данелия

– Почему? – перебил его Бондарчук. – Сценарий мы прочитали, роли понравились. Мы с Ирочкой согласны.

Я поперхнулся чаем. Приехали! Директор совхоза «Ясный берег» – Отелло, а деревенская мама Сережи – Дездемона!!! (Бондарчук и Скобцева снимались в фильме режиссера Сергея Юткевича «Отелло», на нем и поженились.) Но куда деваться… И мы с Таланкиным соврали, что очень рады.

Пока у нас был подготовительный период, фильм Бондарчука «Судьба человека» получил главный приз на Московском фестивале. И Бондарчук полетел в Мексику на фестиваль фестивалей – представлять свой фильм в Акапулько. А наше кино мы начали снимать без него. А когда он вернулся в Москву, в Краснодар, где у нас были съемки, пришла телеграмма: «Связи запуском фильма „Тарас Бульба“ сниматься „Сереже“ не могу. Понимаю подвожу. Извините. С уважением Бондарчук». Сыграть Тараса Бульбу была мечта Бондарчука. Несбывшаяся.

Мы в панике. Конец сентября, а у нас героя нет! Если срочно не найдем, картину закроют! Начали звонить всем, кто мало-мальски подходил на эту роль. Безуспешно – все заняты.

Тут пришла вторая телеграмма, спасительная: «Связи закрытием „Тараса Бульбы“ если еще нужен могу прилететь Краснодар».

И Бондарчук прилетел: энергичный, загорелый, в шикарном заграничном костюме. Я, Таланкин и Ниточкин жили втроем в одном номере, а Бондарчука Циргиладзе поселил в двухкомнатном люксе. (Бондарчук приехал один. Скобцева должна была приехать позже.)

На следующий день снимали сцену: Сережа приносит сломанный велосипед, а Коростылев огорченно говорит: «Да, брат, ловко ты его».

Снимаем крупный план Бондарчука.

– Да, брат, ловко ты его, – улыбается Бондарчук.

– Стоп! Сергей Федорович, здесь Коростылев должен огорчиться.

– Угу. Давайте.

Снимаем второй дубль.

– Да, брат, ловко ты его, – опять улыбается Бондарчук.

– Сергей Федорович, а попробуйте сказать это не так весело. Все-таки Коростылев покупал велосипед, потратил деньги и за мальчика обидно…

– Угу. Давайте.

Третий дубль – снова улыбается.

Мы, конечно, предполагали, что с Бондарчуком будет работать трудно, но не знали, что в такой степени.

Вечером после съемок Бондарчук справлял свой день рождения – ему исполнилось тридцать девять. Он в своем люксе угощал нас ухой, которую приготовил сам на кухне гостиничного ресторана. Уха была вкусная. Но я, когда набрался, высказал имениннику все, что о нем думаю… и все своими словами… И что снимать его, Бондарчука, нас насильно заставили, и что он надутый индюк и упрямый, как осел, и что всю картину нам портит…

На следующий день в пять тридцать утра, как всегда, зазвонил будильник. Мои соседи сели на кроватях и мрачно уставились на меня. Тут же открылась дверь, в комнату зашел Циргиладзе, положил на стол трешку и сказал, что сегодня Бондарчук не снимается и пусть Таланкин угостит его пивом. А я чтобы ехал на съемку, снимал детей и больше близко к Бондарчуку не подходил! (Мы понимали – если Бондарчук откажется сниматься, это конец.)

Вечером возвращаюсь – у входа в гостиницу стоят Таланкин с Бондарчуком. Я кивнул и, как мне было велено, хотел пройти мимо.

– Данелия! – окликнул Бондарчук. – Ужинал?

– Нет.

– Пойдем в ресторан.

За ужином Бондарчук рассказывал про Акапулько, про прозрачное Карибское море, где плавают рыбы удивительной расцветки и дно видно до большой глубины, про то, как индейцы ныряют с высоченной скалы в прибой, про мексиканские пирамиды, про Сикейроса, а я все ждал, когда он займется делом – начнет со мной разбираться. Долго ждал и дождался. Через двадцать лет, когда в «Метрополе» отмечали шестидесятилетие Бондарчука, в своем тосте я сказал, что благодарен судьбе за то, что она подарила мне такого друга, как Сергей. Что если бы не его органичное чувство образа и не его советы, фильм «Сережа» был бы много хуже, а моя судьба сложилась бы совершенно иначе.

– Это был юбилейный тост или ты так извинился? – спросил Бондарчук, когда я сел (на правах близкого друга я сидел рядом с юбиляром).

– За что?

– За упрямого осла и надутого индюка.

Надо же, вспомнил! Ну и выдержка у этого народного артиста СССР! Двадцать один год молчал!

– И юбилейный, и извинился, – сказал я.

И тогда впервые Сергей рассказал мне о том, как он узнал, что получил звание народного артиста СССР. После фильма «Тарас Шевченко», где он сыграл главную роль, Сергей разошелся с первой женой, жить ему было негде, и он ночевал на сцене Театра киноактера. Как-то утром зовут его в кабинет директора к телефону.

– Здравствуй, Бондарчук, – сказал голос в трубке. – Пол-литра поставишь?

– А кто это?

– Василий Сталин беспокоит.

– Здравствуйте. Поставлю… а за что?

– Приходи к шести в «Арагви», узнаешь за что.

Бондарчук не очень-то поверил, что звонил сам сын Сталина, – скорее это был чей-то розыгрыш, но в «Арагви» на всякий случай пошел.