Учение о психопатах. Патологии души и разума (страница 4)
Психастеник всегда не энергичен, не активен, бездеятелен, это не человек дела, не человек трезвого практического ума, это – мечтатель и фантазер. Любопытно отметить, что большей частью психастеник не любит физический труд, он всячески избегает его, очень неловок и с большим трудом привыкает к ручной работе. Вообще психастеник является человеком совершенно неприспособленным к жизни, непригодным для борьбы за существование, ему нужна упрощенная жизнь, тепличная обстановка (la simplification de la vie, по чрезвычайно удачному выражению Р. Janet). Психастеник по натуре скептик, он сомневается во всем, с чем ему приходится сталкиваться, и редко принимает на веру то, что ему говорят. Одной из чрезвычайно характерных черт психастеника является склонность его к самоанализу. Психастеник прекрасно знает себя, он до мелочей знает и понимает свой характер со всеми его особенностями; он знает свою боязливость и конфузливость, он все переживает вдвойне, каждый момент констатируя у себя наличность того или другого душевного движения. Он далеко не безразличен к особенностям своего характера, сплошь и рядом негодует он на себя за свою трусость, иронизирует над самим собой, иногда даже презирает себя; для психастеника его собственная психика со всеми ее ощущениями, эмоциями, порывами является в виде отдельных сцен какой-то идеологической комедии (des scènes de comédie idéologique, по выражению Hartenberg’a), на представлении которой он сам присутствует в качестве далеко не безучастного зрителя.
Психологи чрезвычайно часто говорят о «я» индивидуума и о раздвоении, расщеплении в некоторых случаях этого «я»; здесь у психастеников можно говорить уже не о раздвоении, а об утроении «я» больного. Возьмем, например, случай, когда психастеник испытывает какую-нибудь сильную эмоцию, хотя бы эмоцию страха, волнения; при этом психика его может быть схематизирована следующим образом: его первое «я» чувствует страх; второе «я», не желая обнаруживать перед другими свое психическое состояние, замаскировывает этот страх и старается – часто с успехом – скрыть свое волнение и быть спокойным; наконец, третье «я» наблюдает за первыми двумя, а подчас и подсмеивается над ними. Непосредственные чувства недоступны психастенику, и это одинаково относится как к эмоциям отрицательного характера, так и к эмоциям положительным; непосредственная радость, беззаботное веселье не есть удел его. В общем, он часто сознает, что поступает не так, как бы следовало, но он не может, иногда боится, не решается поступить иначе.
Психастеник часто предается всевозможным размышлениям чисто отвлеченного характера, он часто ставит себе те или иные вопросы общего свойства, не имеющие к нему прямого отношения, и непременно старается найти на них ответы; то, что немцы обозначают словом Grübelsucht, является одной из самых частых черт психастенического характера. Мысленно, в своих мечтах психастеник способен пережить многое, но ведь мечты не есть действительность, а от участия в реальной действительности он всячески старается уклониться. «Любить, мечтать, чувствовать, учиться и понимать – я могу все, лишь бы меня только освободили от необходимости действовать», – вот очень яркое и образное заявление человека с психастеническими чертами характера – Amiel, я, оставившего нам чрезвычайно ценный и любопытный документ в виде громадного дневника всей своей жизни (Fragments d’un journal intime). Caro в своей книге «Mélanges et portraits» (Paris, 1888) в главе, названной «La maladie de l’idéal», подвергает анализу психику этого интересного человека и делает ряд замечаний, разъясняющих некоторые черты психастенического характера; так, например, он указывает на то, какое парализующее влияние на волю человека оказывают все те размышления, мудрствования и сомнения, которым постоянно предается психастеник. «Понимать много вещей сразу, – говорит он, – удерживать в голове всевозможные мнения, хотя бы они противоречили друг другу, – это, быть может, прерогатива, но прерогатива, за которую приходится дорого платить; она ослабляет веру в себя, создает нерешительность в практической жизни, она значительно уменьшает продуктивность, производит постоянную и мучительную неуверенность в своих мнениях и убеждениях».
Патологические характеры имеют близкое отношение к ясно выраженным нервно-психическим заболеваниям; мало того, каждому из этих патологических характеров соответствует определенное заболевание. Так, параноическому характеру соответствует картина хронической паранойи; таким же точно образом психастеническому характеру соответствует один из трех больших неврозов – именно психастения, понимая этот термин в том смысле, как его понимают Janet и Raymond. Помимо того, что общая картина того или другого патологического характера оказывается аналогичной картине соответствующего нервно-психического заболевания, аналогия распространяется и на отдельные психопатологические феномены, которые можно констатировать в обоих случаях. Так, при параноическом характере мы между прочим имеем дело с явлением, чрезвычайно близким, а иногда, быть может, совершенно аналогичным тому, что в клинической психиатрии называется бредовыми идеями, – симптом, который играет такую выдающуюся роль в картине хронической паранойи. Таким же точно образом в картину психастенического характера одним из постоянных ее компонентов входит то, что в психиатрической клинике называется навязчивыми идеями, – симптом, который в клинической картине психастении занимает также очень видное место.
Некоторые авторы даже прямо считают, что как психастения, так и психастенический характер должны считаться проявлением одной и той же конституции, именно конституции навязчивых идей; такой взгляд, между прочим, высказали и мы в нашей совместной работе с С. А. Сухановым «К учению о навязчивых идеях» (Журнал имени С. С. Корсакова, 1902). По этому поводу в настоящее время мы должны сделать некоторые разъяснения. Дело состоит в том, что навязчивыми идеями еще далеко не исчерпывается симптомокомплекс психастении, рядом с ними существуют явления и другого порядка; термину «навязчивая мысль, навязчивое представление» дается часто слишком широкое толкование, и это, думается нам, совершенно неправильно. Навязчивой идея может называться только тогда, когда самим субъектом она сознается как неправильная, болезненная, когда субъект борется с ней; несомненно, что навязчивые идеи и в этом узком смысле слова играют немалую роль в картине психастении и психастенического характера, но несомненно рядом с этим также и то, что многие идеи и представления психастеников вовсе не обладают вышеуказанными элементами навязчивости, хотя, несмотря на это, все же не отличаются и не отграничиваются многими психиатрами от обсессий, т. е. от навязчивых мыслей.
Образчиком такого рода мыслей может быть идея ипохондрического характера, которая обыкновенно не бывает навязчивой; она обыкновенно является интегральной частью сознания больного, больной не третирует ее как нечто болезненное, чуждое ему, не борется с ней[18]; таковыми же очень часто бывают и различного рода страхи и сомнения психастеников, которые, к сожалению, далеко не всегда отграничиваются от действительных навязчивых страхов. Одна и та же идея, одно и то же представление может в различных случаях иметь не одинаковый смысл и значение.
Возьмем, например, так называемый страх прикосновения (délire de toucher); в некоторых случаях он обладает всеми признаками навязчивости; однако в других, не менее резких, – этот страх прикосновения, страх заразы, отравления возникает не изолированно, не внезапно, а в связи с определенной психической физиономией больного, в связи с его чрезвычайной впечатлительностью; в этом случае больной уже не борется с этим страхом, не считает его болезненным или неправильным, напротив – этот страх кажется ему понятным, привычным, обыкновенным, больной лишь принимает свои меры для того, чтобы по возможности обезопасить себя от различного рода внешних влияний. Нужно добавить, что оба эти явления очень часто сопутствуют друг другу, тем не менее, думается нам, различать их необходимо.
Тот психопатологический феномен, о котором сейчас идет речь, неоднократно отмечался клиницистами, но, к сожалению, не в достаточной степени подчеркивался. Еще Freud в своей известной работе об Angstneurose (Neurologisch. Centralblatt, 1895) обращал внимание на это явление; однако несомненно, что главная заслуга в деле отграничения этого симптома от сходных с ним принадлежит пражскому профессору Pickf,