Мы, конечно же, собирались пожертвовать все вырученные деньги. Это выглядело бы слишком пошло – продавать свадебные фотографии своей дочери, не имея на то веской причины. Я согласилась, но только с обещанием, что деньги пойдут в благотворительный фонд матери Ками – «Двигаться дальше».

Чувство вины окутывает меня, и я мысленно делаю пометку попросить дедушку сделать пожертвование в фонд от моего имени. Я смогу вернуть ему долг через четыре года, когда получу доступ к моему трастовому счету.

Благотворительный фонд не должен страдать лишь потому, что у меня не получилось заставить своего жениха связать себя узами брака со мной. Фонд не виноват в том, что свадьба не состоится, что не будет гламурных таблоидных снимков и пожертвований с их продажи.

Вместо этого папарацци получат еще более сочную историю, причем совершенно бесплатно.

Мой жених – бывший жених, напоминаю я себе, – расторг нашу помолвку за несколько минут до нашей свадебной церемонии, и теперь все разрушено.

Абсолютно все.

А вокруг меня гора мусора.

Так много гребаного мусора.

Кто бы мог подумать, что на обычную свадьбу потребуется столько барахла?

Салфетки.

Платье.

Цветы.

Торт, еда.

Три года моей жизни.

И все это в помойку.

Слова тяготят мою душу, сама мысль наполняет меня тяжелой паникой, от которой я не знаю, как спастись.

Очистить.

Разумеется, самый очевидный ответ.

Мне нужно очиститься, соскрести этот день с моей кожи, пока не появится свежий слой, которого Брэдли никогда не касался, новая версия меня, которая сможет устойчиво стоять с высоко поднятой головой под весом всего этого разочарования, но до тех пор мне нужно вычистить эту комнату.

Она душит меня. Мне нужно, чтобы это исчезло.

Мои ноги шатаются, словно я пила весь день, но, несмотря на двадцать бутылок «Дом Периньон», которые Ками прислала в номер для новобрачных (насладиться тостом с дорогим шампанским в руках мы уже не сможем), во мне не было ни грамма алкоголя, не считая мимозы за завтраком.

– Что ты делаешь? – спрашивает Ками, ее голос похож на голос матери малыша, который идет к лестнице.

– Мне нужно прибраться, – говорю я, мой голос хриплый, как будто им не пользовались несколько дней.

– Лив, нет.

– Ками, тут…

– Лив, нет.

– Ками, мне нужно это сделать, — говорю я, и паника наполняет мои легкие. Сиси подходит ко мне и хватает меня за руку.

– Пойдем. Давай присядем. Мы можем…

– Не хочу. Я хочу прибраться. Мне нужно что-то делать, я не могу просто сидеть здесь. Мне нужно… – Паника накатывает на меня волнами, затягивая своим подводным течением.

– Тебе нужно присесть, потому что ты меня пугаешь.

Я изображаю на своем лице хорошо отработанную фальшивую улыбку.

– Я в порядке. Клянусь. Мне просто нужно быть продуктивной.

– Единственный беспорядок в этой комнате – это салфетки, Лив. Убрать их можно всего за минуту, – говорит Ками, ее глаза расширены. Я уверена, что мои собственные глаза сейчас выглядят бешено, не в силах скрыть мои истинные чувства, судя по тому, как она смотрит на меня, – будто я дикий зверь, которого поместили в тесный вольер.

Вы когда-нибудь видели видео с животными из зоопарков, которых держат в ужасных вольерах, – как они мечутся, дергаются и чувствуют себя совершенно не в своей тарелке?

Вот так и я себя сейчас ощущаю.

И боль в груди, когда я смотрю на них, всепоглощающее желание прыгнуть в вольер и выпустить их на свободу, – это, наверное, то, что сейчас чувствует Ками.

Дерьмо.

Я не должна заставлять ее чувствовать себя так. Это неправильно. Она не виновата в том, что меня бросили у алтаря. Несправедливо перекладывать эту боль на других людей, – на тех, кого я люблю.

Я устроила тут сцену, и мне нужно остановиться.

Закрыв глаза, я делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю, пытаясь придумать решение.

Чем-то заняться.

Я не могу просто сидеть здесь.

– Что насчет площадки для церемонии? Она нуждается в уборке. Мы никогда не получим назад залог, если не уберем все до полуночи. Мы должны… – И снова Ками прерывает меня, хватая за руки и ведя обратно к кровати, пока я не опускаюсь на ее край.

– Твой папа все уладит, милая. Он проследит за тем, чтобы все было сделано. С ним Дэмиен и еще несколько человек. У нас все под контролем. – Еще большее чувство вины пронзает меня, заставляя злиться и испытывать боль при мысли о том, что моему отцу придется делать еще что-то.

Ему и так уже пришлось выйти к гостям и сообщить всем, кто сидел и ждал выхода невесты к алтарю под «Канон Пахельбеля» (я хотела Lover Тейлор Свифт, но мама настояла, чтобы мы выбрали классику), что свадьба отменяется. Ему и так уже пришлось отвечать на многочисленные вопросы и разбираться с разгневанными гостями. После этого он помог прибраться в соборе, убедившись, что мне не придется смотреть на все это или иметь с этим дело, находясь в моем текущем состоянии.

И теперь ему нужно еще что-то делать.

– Я должна помочь. Это нечестно, – говорю я срывающимся голосом, с тремором в горле, который почти невозможно игнорировать. Рука Ками крепко сжимает мою в молчаливой попытке удержать меня на месте, не дать мне встать и побежать к нему.

– Детка, позволь ему заняться всем этим.

– Ками… – Но она слишком хорошо меня знает и знает, куда ударить так, чтобы мне было больно, или, по крайней мере, что сказать, чтобы я сделала так, как ей хочется.

– Он не знает, что ему делать с самим собой. Ты же знаешь своего отца – он любит все чинить. Его девочке больно, он хочет все исправить, а у него нет возможности исправить это, Лив. Так что позволь ему сделать это. Если не ради тебя, то ради него. Если он не займет свои руки делом, то есть очень большая вероятность того, что он попытается выследить этого придурка и дать ему отведать собственную пилюлю.

Пульсация превращается в мучительную боль, и наконец всхлип, который я так долго сдерживала, вырывается на свободу. Ками обнимает меня, и я плачу в ее плечо.

– Боже мой, Оливия. Не могу поверить, насколько эгоистично ты себя ведешь. – Все тело Ками застывает от слов моей матери. Я крепче прижимаюсь к ней, но не ради своей выгоды.

Потому что Ками обладает острым чувством справедливости, и я не хочу, чтобы этот день закончился в тюрьме.

Опять.

– Прошу прощения? – говорит Ками, даже не повернувшись, чтобы взглянуть на мою мать.

– Ками, – говорю я тихо, еле дыша.

Оно того не стоит.

Оно того не стоит.

Я являюсь дочерью своей матери вот уже на протяжении двадцати шести долгих лет, и это лишь часть этого опыта. Она желает как лучше, но ее воспитали так, что она думает, будто мир вращается вокруг нее одной. Это не ее вина.

– Ты с ней нянчишься. Она устроила тут истерику, но что насчет остальных? А как же гости…

Ками пытается, она действительно пытается защитить меня с изяществом и достоинством, вразумить неразумного.

– Одна из первых вещей, что вылетела из ее уст, когда я вошла в эту комнату, было то, как ей жаль гостей, Мелани. Это…

Моя мать прерывает ее, будто даже не слышит эту реплику.

– А что насчет меня?

И вот оно.

Я наблюдаю в реальном времени, как внутри Ками взрывается атомная бомба.

Забавно, ведь именно она была единственным человеком, который смог выдержать мою мать достаточно для того, чтобы спланировать масштабную свадьбу Мелани Сент-Джордж. Многочисленные свадебные организаторы до нее увольнялись уже через короткое время из-за ее нереальных требований и эгоцентричной перспективы, но Ками смогла выстоять и дать ей все, что она хотела.

– Что насчет тебя, Мелани? – вопрошает она. Я пытаюсь прижаться к ней покрепче, но она мягко отстраняется – и я понимаю, что эта мягкость дается ей с усилием: это выдают движения ее челюсти.

– Кам…

– Именно. Ты хоть понимаешь, насколько это позорно? Мою дочь бросил у алтаря сам Рид. Мы были так близки, а она не смогла связать его узами брака. – Ее глаза начинают слезиться, хотя по опыту я знаю, что настоящая слеза никогда не скатится по ее щеке; это предел эмоций, которые она показывает.

Эмоции прокладывают морщины на лице, а слезы портят макияж. Но легкая влага на глазах… этого достаточно, чтобы выглядеть уязвимой и заслужить сострадание других.

– И теперь я стану всеобщим посмешищем. Я даже не могу в это поверить. Я не смогу зайти в Saks^[1] без того, чтобы люди не пялились на меня, будто я какая-то неудачница. Какой-то фрик, которого они должны пожалеть. Я стану изгоем!

– Я не… Я не могу…

Ками довольно редко теряет дар речи, но, похоже, моей матери удался и этот подвиг.

– Я же говорила тебе, Оливия. Я говорила тебе перестать пилить его, позволить ему быть собой. Такие мужчины, как он, этого не любят.

– Я знаю, мам. Прости, – говорю я, не поднимая глаз.

Она действительно любила это говорить и делала это не раз.

Например, когда я позвонила ему из пекарни, где мы заказывали семиярусный свадебный торт, а он сказал, что у него есть дела поважнее, и чтобы я просто выбрала этот чертов торт.

По словам моей матери, было дико неуместно, что я вообще попросила его пойти со мной.

Или в другой раз, когда у нас была запланирована фотосессия по случаю помолвки, а он опоздал на три часа, и по какой-то причине мама решила, что это тоже была моя вина. Что это я должна была внести фотосессию в его календарь, напомнить ему, сообщить его ассистенту и выбрать для него наряд.

А еще было время…

– Ты шутишь, да?

Тон моего делового партнера холодный, жестокий и размеренный.

Это Ками, готовая взорваться на хрен.

– Что? – переспрашивает моя мать, вытирая уголки глаз носовым платком, вышитым на заказ.

– Я сказала, ты ведь шутишь, да? – Ками вычленяет каждое слово, как будто говорит с ребенком.

– Я не понимаю.

– Просто, наверное, это шутка, если ты говоришь своей дочери всего через час после того, как жених бросил ее у алтаря, что это она виновата или что это ты заслуживаешь жалости.

Тягостная тишина повисает в комнате. Я не могу дышать, как в один из тех дней, когда влажность настолько высока, что просто невыносимо находиться на улице, потому что кажется, будто ты вдыхаешь воду.

– Камила, я знаю, что ты не понимаешь, как все это работает, – она размахивает руками, указывая на роскошь гостиничного номера, – учитывая твое воспитание и все остальное, но когда ты пытаешься удержать такого мужчину, как Брэдли Рид, ты должна его обслуживать. И очевидно, что Оливия этого не сделала.

Ками выжидает паузу, прежде чем ответить. Я открываю рот, чтобы попытаться остановить ее, но это бесполезно.

Эта бомба ждала несколько месяцев, чтобы взорваться. Если не несколько лет.

Это должно было рано или поздно случиться. С таким же успехом можно покончить со всеми дерьмовыми переживаниями одномоментно.

– Оливия – твоя дочь, Мелани.

– Я в курсе, Камила, – теперь уже моя мать говорит так, будто Ками – это ребенок.

– Она твоя дочь, которая всю свою жизнь только и делала, что обслуживала других – тебя, этих гребаных злобных близнецов, твою семью, Брэдли, мать его, Рида – независимо от того, заслуживал ли кто-то из вас ее доброты.

– Что ты пытаешься сказать? Я не заслуживаю доброты Оливии?