Лариса Соболева: До последнего вздоха

* * *

© Соболева Л., 2025

© ООО «Издательство „АСТ“», 2025

Легенда поместья «Элизиум»

1915 год. Сизые сумерки пробирались в усадьбу, проникая в комнаты, заползая в коридоры, замирая в переходах и углах.

С сумерками приходила тишина – абсолютная, какую, наверное, слышат глухие. Внезапно все замирало в этом доме, даже живность затихала, но будто в ожидании, явственно ощущалась тревога… скоро… совсем скоро начнется…

Глубоко внутрь пряча страх, подступавший к горлу, словно тошнота, Арина Павловна прислушивалась к беспокоившей тишине, наполнявшей усадьбу по вечерам, но временно.

Изо дня в день дом сиротел. В течение двух последних недель, оставляя в образовавшейся пустоте тревогу, слуги покидали его тайком, будто воры, не ставя в известность о своем решении экономку. Видимо, стыдились своей трусости, да и побаивались вот так прямо заявить Арине Павловне, мол, прощевайте, ухожу.

Она женщина строгих правил, оттого и в других не выносила вольностей, порядок в доме блюла на совесть, никому не давая спуску. Слушались и уважали ее все: от прислуги до блаженного старика-пастуха, который никого не признавал, кроме Господа. Сам барин Сергей Дмитрич считался с экономкой, а то и советовался с ней, что безмерно льстило Арине Павловне. Но так было. Совсем недавно было, однако все изменилось…

Прислугу гнал из Элизиума не страх остаться без гроша, нет. Людей выдворил из этого прекрасного места, приводившего в щенячий восторг всех, кто волею случая попадал сюда, необъяснимый ужас. Лишающий разума ужас. До Арины Павловны дошли слухи, мол, усадьбу Элизиум считают прóклятым местом, будто здесь поселился диавол. По этой глупой причине народ из окрестных деревень крестился и плевался в сторону Элизиума, гордо возвышавшегося на холме, огороженного высокой кованой оградой, а самые языкатые байками потчевали заезжих господ. Но стоило на землю спуститься ночи после унылого дня, Арина Павловна сомневалась, что они не правы. Ночью все и начиналось…

Теперь всякий раз с наступлением сумерек, лишь тишина начинала властвовать над каждым закоулком в доме, она места себе не находила и ждала… ждала… как все в этом доме ждали, включая мышь под полом. А чего ждала? Чего-то очень плохого, что должно обязательно и внезапно случиться.

В тот вечер Арина Павловна лишь открыла дверь и оглядела площадку, где стояли кресла для отдыха и стол из ротанга, а по углам и вдоль балюстрады – вазоны с цветущими растениями. Никого. Если не считать ветра, который проказничал по крыше-балкону, гоняя по плитам упавшие цветки и листья.

– У-у-у… У-у-у… – завывала стихия, да молча тучи бежали по небу.

Так и обошла экономка дом, заглядывая в комнаты и не решаясь войти. Было непривычно пусто. Но ощущение, что здесь притаилась злая сила, не проходило и днем, оттого умножалась тяга к человеческому общению. Да вот беда: пойти излить душу некуда, кроме как на кухню к Домне, она по примеру экономки не сбежала, некуда ей бежать, как и Арине Павловне некуда.

– Чаю аль отужинаешь? – спросила Домна. – С утра ничего не емши, эдак ты, Арина Павловна, захвораешь, не приведи Господь.

Кухарка чистила посуду золой с песком, сидя на низкой табуретке. Уж и чистить нечего – посуда сияла, как звезды в грустной вышине, но Домна ее терла и терла, привыкла работать, а нынче работы ей не хватало. Завидев Арину Павловну, она поднялась только с третьего раза, раскачавшись, ведь ее полное тело неповоротливо. Круглое лицо Домны с выпуклыми щеками, сидящее плотно на плечах, излучало озабоченность, она же никогда не видела экономку опечаленной, расстроенной, только последние недели.

– Пожалуй, поем, – сказала Арина Павловна, усаживаясь за стол. И правда, чувствовала приступ голода, а до этого момента забыла, что не ела весь день.

– Вот и ладно, – засуетилась Домна. – Оно ж по-умному надобно с переживаниями жить, чтоб не помереть невзначай. А у меня нынче куропатки да перепела… во рту тают! Антипка настрелял.

– Себе поставь прибор, – бросила экономка. – И вино подай.

О, как изумила она кухарку! Что это с ней сталось? Обе женщины одних лет, при барине и состарились (уж тридцати восьми лет обе), а положение-то у них разное, чтоб сидеть за одним столом, будто ровня. Каприз Арины Павловны – закон, после барина с барыней она здесь третья по чину, впрочем, чин чином, а судьба у экономки незавидная. Ставя на стол блюда с яствами и приборы, Домна поглядывала с жалостью на серую ворону в темно-сером платье, которую дворня, чего греха таить, не жаловала.

Недаром люди иных женщин с молью сравнивают, словно печать ставя на них, дескать, некрасивы. Да, экономка некрасива, на лице ее не различишь черт, привлекающих людской взор, они такие же бледные, как и кожа, а потому законно заслуживают сравнение с молью. И глаза без цвета не выделялись на этом обезличенном лице, но лишь иногда сверкали жизнью, да и то потому, что неутоленные желания притаились в них, изредка выдавая хозяйку.

Уж больно строга Арина Павловна, а избыточная строгость вредна для всех, кто к ней касается хоть частичкой, как и любовь избыточная. Вроде и голоса не повышала, не суетлива, не делала шума из своего служения барину, а как молвила слово, перечить ей никто не решался. Женщины выпили по бокалу красного ароматного вина молча и до дна. Ели.

И ждали, ведь уже скоро… Обе ждали, не обмолвившись ни словом, да это и так понятно, что обе ждут… ждут… и всегда неожиданно…

Четвертую неделю с наступлением сумерек, держа высоко канделябр, она обходила дом с башенки на самом верху, откуда видна вся округа на много верст. Это одна большая комната в форме правильного гексагона с шестью углами и шестью стенами, а окон пять, дабы света было больше.

Сергей Дмитрич называл дом замком, а простые люди дворцом, ничего похожего в здешних краях не видывали. Строил дом иноземец по заказу деда, но по своему италийскому представлению, им бы, иноземцам, все выкрутасы соорудить да побольше с хозяев денег содрать. И соорудил. Башня на краю особняка – а зачем? Часть крыши не крыша вовсе, а один большущий балкон почти над всем домом, ограниченный по краям балюстрадой, под нею – желобки для слива воды во время дождей. Оставшаяся часть – мансарда, где любил отдыхать хозяин, в ней стены целиком из стеклянных окошек сделаны…

Ожидания разбились вдребезги, а внутри надежда, что уже сегодня будет тихо и спокойно. Потому что раздался рев! Утробный. Громкий. Страшный. Вскоре и прекратился, впрочем, эхо разносило его по дому некоторое время.

Этот невыносимый звук нет никакой возможности передать словами. То ли стон, то ли вопль, то ли плач, то ли дикарский смех… Всегда разный. И всегда глухой, слышался оттуда-то издалека, в то же время где-то близко. Да, вот такая несуразица. Только не понять – откуда: из-под земли знак подается или с небес гроза несется. А может, его создавал воздух вокруг из капелек слез и пота, пролитых в этом большом поместье? Потому, наверное, и чудилось, будто от него дрожат стены. Даже стены пугались странного рева, гудевшего отовсюду. Слышен он и снаружи, там тоже не понять, откуда несется.

Обе женщины замерли в тех позах, в каких застал их ожидаемый, но почему-то всегда внезапный рев. Вытаращив глаза, держа в руках бокалы на весу и не мигая, женщины вслушивались в боль, которая угадывалась в протяжных звуках, словно кого-то истязали. Но этот кто-то не мог быть человеком… Нет-нет, человек не умеет так страдать. Да и страдания ли то?.. Не понять, хоть убей!

Необычным звукам вторили собаки. Они вдруг завыли! А молодые псы отчаянно и враждебно лаяли на псарне, создавая невыносимую какофонию. И лошади ржали, рвались из денников, они тоже напуганы. Но наступила тишина.

Оправившись от первого ужаса, кухарка машинально перекрестилась и скосила глаза на экономку. А та, погруженная в себя, сосредоточенно разминая мякиш хлеба, уж который раз пыталась определить, где источник боли, откуда он берет начало. Человеку надо знать все про то, что непонятно, знать и видеть, дабы решить, чем защитить себя. Арина Павловна отважилась бы пойти туда, где находится некто или нечто. Страшно? Очень. Так ведь в неведении жить и ежеминутно ждать жестокой смерти от чудищ, которых рисовало воображение, многажды страшнее.

Неожиданно наступила пауза, когда вновь повисла тревожная, дрожащая и томительная тишина. Утихли собаки. Это ненадолго, все возобновится вновь и вновь прекратится, потом опять возобновится… Так всегда случалось, только псы теперь будут повизгивать и скулить, потом и вовсе замолчат, прислушиваясь вместе с обитателями поместья к изменениям в жутких звуках.

До утра время от времени будет некто стонать и плакать, кричать и выть, реветь и даже хохотать, пугая всех, кто окажется рядом с поместьем. Случайный путник, проезжающий верхом, натянет поводья и замрет, вслушиваясь в противоестественные звуки, и, не найдя объяснения им, помчится прочь во весь опор. А крестьянин сразу убежит, крестясь и вопя от ужаса.

– Одного не могу взять в толк, – произнесла Домна тихо, – человечье то страдание, али черти тешатся? Иной раз чудится, голос мужеский слова хочет произнесть, да не можется ему. А иной раз будто девица ревмя ревет… А бывает, вовсе не человеческое создание стонет. А? Как думаешь, Арина Павловна?

Что могла ответить экономка? Думала она о том же, да знать не знала: живое создание тревожит их по ночам или чей-то мятущийся дух не нашел покоя за порогом бытия. Не получив ответа, Домна тяжко вздохнула:

– И когда ж это барин наш возвернется? Долгонько отсутствует. Уж он-то знал бы, кому туточки неймется.

После слов этой простой и бесхитростной бабы экономка вдруг вскинула на нее пронзительные глаза, от которых ничего не скрыть, но в ту минуту они были полны надежды, и спросила:

– Полагаешь, кто-то нарочно всех в заблуждение вводит?

– Заблуждениев я не знаю, оттого судить про них не смею, – смутилась кухарка, не любила она, когда значения ее слов преувеличивали. – Так ведь всяко может быть.

О, если б то были дуралеи, глумящиеся над доверчивыми людьми, которым повезло получить место в поместье Сергея Дмитрича! Зависть людская тяжела для тех, кто с нею живет, она давит душу человеческую, порождая нечто злобное и мстительное, потому непредсказуемы и безобразны поступки завистников. Это единственная мысль, объясняющая таинственные звуки.

– Всяко? Это верно ты заметила, – задумчиво произнесла экономка, получив все же косвенное подтверждение, что странные звуки могут быть и человеческой глупой шуткой. А с человеком она справится, будь он в десять раз сильнее.

Внезапно скрипнула дверь… Домна вздрогнула и одновременно вскрикнула. Арина Павловна испугалась не меньше, да виду не подала, значит, силы еще есть внутри, она обязана быть сильной и не дрогнуть перед обстоятельствами.

Обе повернулись к двери на скрип… а это Шурка вплыла и шла с улыбочкой к столу, шурша юбками, выставив вперед тугую грудь, которая за малым не рвала платье на ней. Не обделил Господь красотой девку: и телом сбитая, и кожа белая да гладкая, словно у барыни, и овал личика плавный, глаза синевы чистой, носик маленький, а губы… по таким сладким губам мужики с ума сходят. Но обделил Создатель умом Шурку, а глупость сильно красоту портит. Видимо, от глупости вся ее натура и получила печать порочности, даже густые кудряшки (дура спала в папильотках) подрагивали при каждом движении с безнравственным намеком, словно призывали. Присев на стул, Шура потянула носом и улыбнулась.

– Исть хочется, – не сказала, а томно промурлыкала. – А вы ужинаете? Отчего ж не позвали?

– Сама пришла не переломилась, – заворчала Домна, заерзав на стуле и отвернувшись от нее. – Вон все на столе, бери да ешь.

– К себе в комнату заберу.