Сергей Котов: Между империями

Сергей Котов

Между империями

Роман

Посвящаю детям 80-х. Мы будем последними, кто помнит СССР

Глава 1

Пограничная зона, окрестности Бреста, Беларусь, наши дни

В меня целились, я это чувствовал. Не очень приятное ощущение. Будто ледяной ветерок задувает за шиворот. Но такова цена, которую я готов платить.

Я вздохнул и посмотрел на небо. С утра моросил дождик, но к обеду распогодилось. Выглянуло солнце, потеплело. В Минске было холодно, плюс двенадцать. А здесь настоящее лето. Немного подумав, я снял ветровку и сделал шаг со старого дощатого настила на шпалы. Дальше начинался мост над Бугом, пограничной рекой.

Когда-то в детстве я проезжал здесь на поезде, завороженно наблюдая, как уплывает вдаль родная советская земля. Уже в Тересполе всё было другое: шлагбаумы с защитными сетками снизу, глазастые локомотивы с тремя огромными прожекторами на мордах, польские «Фиаты» на дорогах.

Мост давно не использовался по прямому назначению. Рельсы покрылись ржавым налётом. Краска на пролётах облупилась. Между шпалами кое-где пробивалась трава.

Я приехал заранее. Не люблю опаздывать. Уж лучше подождать пару минут на месте, пускай и под прицелом снайперов.

Марек показался точно в назначенный час. Фигура в чёрном костюме возникла на другой стороне моста и спокойным, деловитым шагом направилась мне навстречу.

Идти по шпалам было не слишком удобно, но я быстро приноровился. Марек тоже. Теперь я видел, как блестят стёкла его очков на солнце. А ещё он отпустил короткую бороду, в которой пробивалась седина. Ему шло: лицо сразу стало более мужественным. Борода скрыла короткий, скошенный назад подбородок.

Мы встретились ровно в середине моста.

– Чешть, колего, – произнёс я по-польски.

Марек не ответил. Лишь подошёл ближе и обнял меня – крепко, по-настоящему.

– Рад, что ты жив, Серёг, – сказал он по-русски, размыкая объятия. – Я волновался. С учётом всего…

Несмотря ни на что, Марек врагом так и не стал. Я заглянул сквозь прозрачные стёкла очков в его светло-серые глаза. Они совершенно не поменялись за прошедшие годы, сохранив чуть удивлённое выражение. Будто бы их обладатель спрашивал у мира: «Это всё есть на самом деле? Серьёзно?»

Он всё-таки пришёл. И это самое главное.

– Так понимаю, вы тоже в тупике, – сказал он.

– Верно понимаешь, Марек, – вздохнул я.

– Мы что-то упускаем. Там, в прошлом, – продолжал он, задумчиво потерев бороду.

– Согласен.

– Я был в Кеньшице несколько раз. И тебя приглашал. Почему не поехал? – с лёгкой укоризной спросил он. – Я гарантировал безопасность и неприкосновенность. Лично. Или мы дошли до того, что этого мало?

– Нет, Марек. Я знаю, что ты бы смог. Ну или погиб бы вместе со мной, – улыбнулся я.

– В чём же тогда дело?

– Возможно, я ещё воспользуюсь твоим приглашением, – сказал я.

Марек широко улыбнулся.

– Но ты же знаешь, для меня эта история началась раньше, – добавил я.

– А, ну да… Казахстан и, кажется, Забайкалье, да? – уточнил он.

Я молча кивнул.

– И что ты предлагаешь? Для чего тебе я? – спросил он.

– Мне нужен свежий взгляд. А ты единственный, кого я могу взять с собой через якорь, ты же знаешь, – ответил я.

Он отвёл взгляд и улыбнулся украдкой, чуть смутившись. Ему явно было приятно.

– Значит, ты предлагаешь пойти с тобой туда, – сказал он, снова погладив бороду. – В твои воспоминания.

– Да, Марек. Лучше начать с этого. Если мы вдвоём ничего не найдём – то вместе вернёмся в Кеньшицу.

– Ладно, – он пожал плечами. – Я согласен. Где начнём? У тебя якорь с собой?

Я улыбнулся и достал из кармана джинсов старый потёртый футляр. Вытащил и показал Мареку компас.

Поляк широко улыбнулся, демонстрируя крепкие белые зубы.

– Нужно тихое место, – сказал он.

– Есть одно, – кивнул я. – Тут недалеко. Бывший бастион Крепости. Тебя сейчас отпустят, без последствий?

Вместо ответа Марек развернулся, помахал рукой и показал какой-то сложный знак ладонью.

– Теперь отпустят, – ответил он, поворачиваясь обратно. – Пойдём, посмотрим, что у тебя там за место.

СССР, Казахская ССР, 1983 год

В самолёте давали кислый виноградный сок в тонких жестяных банках и синюшную курицу с рисом. Ещё там был чай в пластиковых коричневых кружках. К нему полагался сахар в маленьких прямоугольных брикетах с нарисованными самолётами. В каждом таком бумажном брикетике было по два кусочка. Точно такие же давали в поездах – только там был нарисован белый обтекаемый локомотив. Отец рассказывал, что такие составы ходили между Москвой и Ленинградом и развивали огромную скорость – под двести километров в час!

Как и всякий советский ребёнок я мечтал когда-нибудь побывать в столице, увидеть все чудеса, о которых ходили слухи: огромное колесо обозрения в парке Горького, Останкинскую башню, внутри которой был вращающийся ресторан, музей космонавтики под памятником в виде огромной ракеты. Московское метро. Само собой, прокатиться на поезде до Ленинграда.

Отец часто бывал в командировках. Иногда его не было по несколько месяцев – он улетал в какие-то «учебки», проходить «офицерские курсы в академии» или что-то в этом роде. Семью в такие командировки не брали, так что всё это время мы жили вдвоём с мамой, что было, прямо скажем, скучновато.

Именно из-за частых командировок я тоже планировал стать военным, как и отец. Вот только со специальностью ещё не определился. Мне очень хотелось быть лётчиком. А может и космонавтом – если получится пройти жёсткий отбор по здоровью. Отец рассказывал, что он тоже пытался поступить в лётное, но его забраковали из-за какой-то неправильной перегородки в носу, поэтому он пошёл в ракетчики. Это, конечно, тоже круто: ракеты летают быстрее самолётов. Вот только люди, которые ими управляют, сидят не в пилотских кабинах, а в специальных защищённых бункерах под землёй, что скучно и немного страшновато.

В школе у нас были занятия по гражданской обороне. Там рассказывали про ядерную войну, которая вот-вот может случиться. Про то, как правильно спускаться в бомбоубежища, надевать противогаз и респиратор. Мы даже мастерили ватно-марлевые повязки на случай, если вдруг кому-то противогаза не хватит, и это было странно: у нас дома всегда наготове стоял чемоданчик, где противогазов и респираторов было с избытком. Я был совершенно уверен, что у всех так же.

В бомбоубежищах мне не понравилось: темно, сыро, пахнет плесенью. И страшно, что можешь отсюда никогда больше не выйти, если снаружи вдруг начнут рваться бомбы.

Где-то за час до того, как мы начали снижаться, отец погасил сигарету, закрыл пепельницу в подлокотнике и тихонько толкнул меня в бок. Я оторвался от иллюминатора. Он наклонился ко мне и тихо сказал на ухо – так, что я едва расслышал:

– Внизу сейчас ядерный полигон. Смотри внимательнее, может, увидишь следы взрывов. Они выглядят как круглые озёра.

У меня даже пульс зачастил. Мы летим над тем местом, где на самом деле происходил тот ужас, который нам показывали на диафильмах в школе!

Я снова прильнул к иллюминатору. Внизу проплывала коричневая, будто бы в каких-то подпалинах земля. Круглые озёра там действительно были. На миг я представил, как там, под нами, вдруг поднимается огненный гриб. Даже зажмурился и вцепился в подлокотники – настолько реалистичным получилось видение.

Как раз в этот момент объявили о начале снижения. Гул двигателей чуть изменил тон, самолёт будто немного провалился, но потом его снова подхватил воздушный поток.

«Нет, нет, мы должны лететь быстрее, чтобы успеть!» – отчаянно подумал я. А в следующий миг видение пропало.

Теперь внизу можно было увидеть посёлки, дороги и у самого горизонта – городские кварталы.

В Караганде у нас была короткая пересадка. После того, как самолёт встал на стоянке, по какой-то причине долго не подавали трап. Отец явно нервничал. Они с мамой тревожно перешёптывались насчёт того, «удастся ли перерегистрировать билеты». Мама говорила, что, возможно, придётся искать гостиницу на ночь.

Честно говоря, перспектива ночевать в новом незнакомом месте меня радовала. Можно погулять, исследовать окрестности, найти что-то новое. Поэтому я мысленно приказывал трапу не торопиться. Но тот, как назло, вдруг будто вспомнил о своих обязанностях и резво подкатил к люку самолёта.

Объявили выход. Я так расстроился, что трап больше не стали задерживать, что чуть не забыл в сетке-кармашке сиденья впереди свою любимую игрушку: УАЗик, редкую и ценную «модельку». Жемчужину моей коллекции, которую я так любил, что рискнул взять с собой «в отпуск».

К счастью, непосредственно возле люка, уже на трапе, нас догнала стюардесса. Она протянула мне машинку, широко улыбаясь.

– Кажется, это твоё? – спросила она.

– Да. Спасибо! – ответил я, быстро схватив «модельку».

Отец посмотрел на меня недовольно, нахмурив брови, но ничего не сказал. А вот мама не удержалась:

– Ты никогда не станешь лётчиком, если будешь таким растяпой.

Я промолчал. Только с благодарностью ещё раз поглядел на стюардессу. Та ответила мне сочувственным взглядом и едва заметно подмигнула.

Едва автобус довёз нас до терминала, как отец выскочил на перрон и первым забежал в здание вокзала. Мы же с мамой направились к лентам выдачи багажа.

Отца долго не было. Мы даже успели забрать с грохочущей ленты, состоящей из металлических полукружий, наш общий огромный красный чемодан «под кожу», мой маленький чёрный чемоданчик и мамину спортивную сумку с символикой Олимпиады-80. Эта сумка сопровождала нас в каждой поездке постоянно, а вот чемоданы были новыми, купленными специально к отпуску. Сейчас они были забиты «под завязку», как выражалась мама, разными дефицитными вещами, приготовленными в подарок бабушке, её близким друзьям и подругам. Некоторые из них ждали своего часа аж с зимы, когда отец приехал из очередной командировки в Москву.

Наконец, прибежал отец. Его форменная рубашка с коротким рукавом успела промокнуть от пота.

– Успел? – с тревогой спросила мама.

– Да. Быстрее! Посадку уже объявили!

Отец схватил огромный чемодан в одну руку, мамину сумку в другую – и мы помчались. Я старался не отставать от родителей, хотя в этот момент мой чёрный чемоданчик показался не таким уж и маленьким. Даже на колёсиках тащить его было тяжеловато.

Мы пробежали небольшой аэропорт насквозь. Посадка на наш рейс уже заканчивалась. Причём она шла не через автобус, как обычно – а прямо от перрона. Просто пассажиров сначала пускали в накопитель, потом открывали ворота, и дальше все шли пешком, до самого самолёта.

Наверно, так делали потому, что борт был совсем маленький, Як-40. Ему даже отдельный трап не полагался – у него был собственный, прямо под хвостом. Мне это показалось забавным, и я улыбнулся.

Перед самым трапом, когда остальные пассажиры были уже на борту, отец посмотрел на меня тревожно и спросил:

– Затащишь?

Очевидно, он имел ввиду мой чемоданчик.

Только теперь я вдруг понял, что мы не сдавали багаж у стойки на ленту, как обычно.

– Попробую… – ответил я.

– Уж постарайся!

Тащить груз по крутым ступенькам было непросто, однако же я справился. По дороге, потея на жаре, я решил, что чемоданы будут лететь с нами, прямо в салоне. Однако всё оказалось проще: в хвосте самолёта был багажный отсек, куда мы и уложили свои вещи. И после этого прошли на свои места.

Мне понравилось, что здесь были огромные иллюминаторы. По крайней мере, они казались такими, на фоне совсем крохотного салона. А ещё у меня оказалось собственное отдельное кресло: соседей просто не было. Тут был целый ряд, состоящий из отдельных кресел! Это был чистый восторг.