Мама и отец сидели через проход. Они оживлённо переговаривались, шутили – явно довольные, что успели на рейс.

Через несколько минут мы взлетели. Уши закладывало непривычно сильно, но карамелек тут почему-то не раздавали. Поэтому я старался справиться, открывая рот и сглатывая несуществующую слюну. Получалось плохо. К тому же, двигатели здесь работали шумно, издавая высокий свист. Всё это портило впечатление от полёта, и, когда, наконец, объявили посаду к Балхаше, я вздохнул с облегчением.

В аэропорту было совсем пусто: наш рейс оказался единственным. Самолёт подъехал к терминалу, опустил трап, и нас вывели таким же образом, как в Караганде – то есть пешком.

Солнце к тому времени почти коснулось горизонта. Наступали сумерки. На перроне зажглись фонари.

В зале прилёта царил таинственный полумрак. Встречающих было немного; большинство пассажиров нашего рейса со своими чемоданами сразу направились к выходу – туда, где была остановка рейсового автобуса до города. Сквозь мутноватое стекло на фасаде здания я видел, что автобус уже был на месте: старенький ЛИАЗ, со снятой передней панелью.

Мы с родителями, оказавшись в зале, встали чуть в стороне, пропуская других людей. Отец озабоченно оглядывался.

– Ну что? Не видишь пока? – спрашивала мама.

– Нет. Не видно. Может, на автобус пойдём? А то потом такси заказывать придётся, – предложил он.

– Надо расписание посмотреть, – предложила мама. – Может, ещё будут. Давай позвоним пока, ты же помнишь домашний?

– Нет. Не помню, – ответил отец, и запустил руку во внутренний карман кителя, который накинул в самолёте, когда похолодало. Достал оттуда потрёпанную записную книжку. – Сейчас посмотрим!

– Автомат если что вон, справа от выхода, – сказала мама.

– Ничего не понимаю… телеграмма точно ушла вовремя… – бормотал под нос отец.

Пока папа копался в книжке, я ещё раз оглядел зал. На самом деле мне бы хотелось, чтобы нас никто не встретил, и автобусов бы больше не было. Поездка на такси – это всегда приятное приключение. Как правило, в такси работали «Волги», а там очень мягкие и просторные сиденья. Когда плюхаешься на заднее кресло – можно почувствовать себя пилотом звездолёта.

Я едва успел подумать об этом, как вдруг наткнулся взглядом на знакомое лицо. Ёжик седых волос, золотая оправа круглых очков, внимательные серые глаза за тонкими линзами. А ещё высокие скулы и волевой, мужественный подбородок, которому я втайне завидовал. Дядя Шнайдер, близкий друг бабушки, стоял возле выхода и озабоченно вглядывался в небольшую толпу прилетевших пассажиров.

Поколебавшись секунду, я всё же дёрнул отца за руку.

– Не сейчас, – отмахнулся тот.

Тогда я подошёл к маме.

– Что, Ёжик, в туалет? – спросила она. – Сходи сам, он должен быть справа, за колоннами.

Я насупился и отрицательно помотал головой, хотя в туалет мне действительно вдруг захотелось. В Караганде перед полётом я успел напиться газировки, которую отец схватил в буфете для нас с мамой буквально на бегу, а в самолёте сходить не успел – посадку объявили быстрее, чем я сообразил, что мне надо.

– Там дядя Шнайдер, – сказал я, указывая рукой туда, где стоял бабушкин друг.

– А, да? – удивилась мама, глядя в ту сторону. И широко улыбнулась через секунду. – Серёж, заканчивай – нас встречают.

Пока взрослые здоровались, обнимались и разговаривали, я всё-таки успел забежать в туалет. Тщательно вымыв руки, я ополоснул лицо, потом влажными ладонями пригладил непослушные волосы. Посмотрел на результат в мутном зеркале. Оттуда на меня смотрел хмурый бледный мальчишка со слишком большими синими глазами, пушистыми, как у девчонки, ресницами и прилизанной чёлкой. Отражение мне категорически не понравилось. С досады я снова взлохматил волосы – и так неожиданно стало лучше. Можно представить, что я героически боролся со взрослыми с какой-нибудь аварией на борту самолёта и взмок от усердия.

Дядя Шнайдер был, по выражению мамы, какой-то «шишкой» на заводе. У него было собственное авто – не «Волга», конечно. «Жигули» салатового цвета, что тоже было очень даже неплохо.

Он припарковал машину в тени деревьев, справа от входа в терминал. Когда мы шли в ту сторону, я не без удовольствия ловил на нас удивлённо-завистливые взгляды других пассажиров. Им-то предстояло медленно трястись на шумном и неудобном ЛИАзе до самого города.

Отец ловко уместил чемоданы в багажнике, после этого дядя Шнайдер опустил крышку, закрыл замок и сел за руль. Мы с мамой ехали на заднем сиденье – хотя, конечно, я бы с большим удовольствием сел впереди. Однако попросить об этом я стеснялся. Да и отец наверняка был бы недоволен. Он сел в кресле чуть наискосок, схватившись за специальную рукоятку над окном. Точно так же он ездил в служебном УАЗике.

Отец достал сигареты и протянул их дяде Шнайдеру. Болгарские, с самолётом Ту-134. Я знал, что они считались хорошими – из разговоров отца с другими офицерами, когда он брал меня с собой на службу. Однако дядя отрицательно мотнул головой.

– Спасибо! Что-то душновато сегодня, курить совсем не хочется, – ответил он.

Тогда отец жестом попросил использовать прикуриватель в машине. Дядя согласно кивнул.

– А что с Ариной? – спросил папа, делая первую затяжку.

– Да днём что-то давление скакало. Вы ведь договаривались назавтра на кладбище заехать. Вот, переволновалась, наверное… – ответил он.

– Ох, а с лекарствами у вас как? – заволновалась мама.

– Да всё в порядке, всё есть, – улыбнулся дядя. – Просто это уже возраст. Никуда от этого не денешься.

Взрослые продолжали болтать о чём-то своём, обсуждали проблемы, планы на предстоящий отдых. А я смотрел в окно, на очень красивый закат. Пока на фоне кроваво-красного неба не появились чёрные, чадящие трубы металлургического комбината.

Мы были почти на месте.

Вечерние сумерки принесли прохладу. К тому же, когда мы подъехали к бабушкиному дому, на улице работала система орошения, из-за чего в воздухе плыл приятный запах только что прошедшего дождя.

Бабушка жила в самом центре, на улице Ленина, в одном из пятиэтажных домов с двускатными крышами и деревянными навесами по бокам, сталинской постройки. Они считались более престижными, чем расположенные ближе к окраинам панельные хрущёвки. А ещё мне нравилось лазить в них по крышам – там были настоящие чердаки, где гнездились голуби. Оттуда, через узкие оконца можно было тайком наблюдать за городом, представляя себя выжившим лётчиком, сбитым где-то над вражеской территорией.

Воспоминания нахлынули на меня. Было немного тоскливо, потому что я вряд ли найду кого-то из тех ребят, с кем общался прошлым летом. Так всегда происходило: чьи-то родители переезжали, получив квартиру в новом районе. Или же вовсе перебирались в другой город, потому что здесь, в центральном Казахстане, становилось «неперспективно», по мнению многих. Но всё равно впереди было много ярких, солнечных дней, дворовых игр и, самое главное, озера с песчаным пляжем. Которое было совсем как настоящее море, о котором я только слышал, но ни разу не видел своими глазами.

Мы выгрузились у подъезда, и я уже приготовился было тащить свой чемодан на третий этаж, но тут дядя Шнайдер вдруг подхватил его за ручку, легко поднял и подмигнул мне.

– На сегодня ты уже достаточно поработал, да? Иди скорее, поздоровайся с бабушкой!

Я пулей взлетел по лестнице на третий этаж. Дверь была не заперта; в то время так было принято – мало кто закрывал двери на замок, по крайней мере, в центральном районе. Ведь все соседи друг друга знали, большинство работало на комбинате, а остальные – в окрестных магазинах, школах, больницах и так далее. Случайных людей почти не было.

Исключения случались тогда, когда на окраине города появлялся кочующий табор. В такие дни все старались следить друг за другом и особенно за детьми. Ну и двери начинали запирать.

В квартире вкусно пахло свежими пирожками и совсем чуть-чуть – валерьянкой и другими лекарствами.

Бабушка встретила меня на пороге своей комнаты. Она улыбнулась и раскрыла объятия. Я тут же кинулся вперёд, чтобы уткнуться носом в пуховый платок, который она любила набрасывать на плечи даже в самые тёплые летние вечера.

Мы молча обнялись. Постояли так немного.

– Ого, какой ты вымахал! – Бабушка изобразила удивление, после чего взяла меня за плечи и чуть отстранилась. – Дай хоть посмотрю на тебя хорошенько!

Я заметил, что в уголках её глаз застыли слёзы. Это сбивало с толку, ведь бабушка продолжала счастливо улыбаться.

– Да я это, я, – пробормотал я, смущаясь.

– Ну беги на кухню, пирожки на столе! Голодный небось!

Я колебался.

– Ну, в чём дело?

– Родители будут ворчать, что всех не дождался, – ответил я.

– А ты не беспокойся, – бабушка подмигнула мне. – Я им ворчать не позволю!

Я улыбнулся и пулей рванул на кухню.

Пирожки были свежайшие, будто бабушка точно знала время, когда мы подъедем. Я сходу умял три штуки: с картошкой, с яйцом и зелёным луком и один сладкий, с яблочным повидлом.

После перекуса жизнь вдруг показалась отличной штукой, а накатившая было тоска о прошлогодних друзьях куда-то улетучилась. Поэтому, когда родители, наконец, собрались за столом, чтобы отпраздновать начало отпуска, я отпросился во двор – разузнать, что и как.

Глава 2

Один из бастионов Брестской Крепости, Беларусь, наши дни

Разумеется, в обычное время белорусские коллеги плотно контролировали эту территорию. Но на сегодняшний день бастион и окружающая территория выпали из зоны их внимания. Вопрос пришлось решать на самом высоком уровне.

Внутри было холодно, так что пришлось снова надеть ветровку. Я посветил заранее приготовленным светодиодным фонариком вокруг. Тут было на удивление мало мусора. Или местные избегали здесь появляться, или же реставрационные команды начали потихоньку работать, расчищая объект.

Мы сидели на корточках возле компаса. Марек медленно убрал ладонь с прибора и поглядел на меня. Его лицо в холодном свете светодиодного фонарика казалось осунувшимся, уставшим.

– Огромная, огромная Империя… – пробормотал он. – Помню в детстве я завидовал твоей возможности путешествовать по таким громадным территориям.

– А я, когда мы переехали в Польшу, долго не мог поверить, что из одного большого города в другой можно доехать просто на машине, – улыбнулся я.

– Серьёзно? – Марек рассмеялся.

– Разве я не рассказывал?

– Вообще, конечно, псякрев як зимно! – эмоционально заявил он и вздрогнул, кутаясь в свой чёрный пиджак. – Не удивительно, что люди здесь болели и умирали.

– Ты про пленных? После Первой Мировой? – спросил я. – Да, знатная душегубка.

– Не только. Позже, в конце двадцатых и начале тридцатых тут содержали политических, если ты не в курсе. Про-имперские поляки, монархисты, бывшие сотрудники органов власти… в общем, мрачное местечко!

– Не знал, – ответил я. – Слышал только про наших пленных в начале двадцатых. Говорят, больше тысячи погибло.

– Погибло бы намного больше, если бы не комиссия Сената, которая всё это дело прекратила. И это было ненамеренно. Просто обычный бардак межвоенного времени и становления нового государства, – Марек пожал плечами.

– У нас есть общая традиция объяснять разные плохие вещи бардаком, да? – хмыкнул я.

– Слишком много общей истории… слишком много болевых точек. От этого никуда не уйти, – вздохнул Марек.

Мы одновременно поднялись, разминая ноги

– Заметил что-нибудь? – рискнул спросить я.

Марек поджал губы и потрогал бороду.

– Только твоё видение ядерной войны, – сказал он. – Ты предчувствовал неприятности. Но это как раз не удивительно. А ещё машинку эту, УАЗик. Ты сам-то понял, что она могла стать другим якорем?

Я замер.

– Что, не думал об этом? – улыбнулся Марек. – Ну вот: говорю, как есть.

Мне вдруг тоже стало прохладно.