– А теперь давай-ка закрепим науку, – прохрипел дядь Гера страшным голосом, швыряя Павлика на пол. Оскалился по-звериному, глядя на Карину. – Раз уж все в сборе… Сюда ползи, пута малолетняя. Быстро, я сказал!

– Не надо, Карин…

– Надо, чико, надо, – сказал Мятый Человек и наступил Павлику на спину.

У того разом весь воздух из легких вышел, глаза брызнули слезами на пыльную плитку, к которой дядь Гера придавил Павлика всем весом.

– Греби сюда, пута. А не то маль-чико станет совсем бо-бо.

Казалось, нога дядь Геры сейчас продавит его насквозь, провалится прямо через тело, кроша позвоночник и ребра до тех пор, пока подошвой грязной кроссовки не упрется в пол. У Павлика даже голову поднять не получалось, настолько сильными были давление и боль. Перед глазами устроили хоровод звездочки, и в этом хороводе он с трудом сумел разглядеть красные Каринкины сапожки – девочка шла к монстру.

А тот, возвышаясь над Павликом живым истуканом, буквально втаптывая того в бетон, бормотал что-то совсем уж странное и непонятное:

– Гумилев, пута! Это был, мать его, поэт, романтик… И еще шпион.

«Отпусти меня, отпусти, ну пожалуйста, как больно-то, а-а-а…»

– А я не шпион. Но тоже сидел. И тоже романтик! Я, вашу мать, кон-кис-та́-дор, в панцире железном!.. И сейчас, пута, я отучу вас стучать на конкиста́доров… На колени, сука. На колени, сказал!

Сквозь боль в спине, сквозь туман в глазах Павлик скорее ощутил, чем увидел какое-то движение рядом. На лицо ему пала тень, послышался шорох ткани.

Мятый Человек «в панцире железном» убрал тяжеленную свою ногу. Павлик смог вдохнуть немного воздуха, пусть и вперемешку с пылью. Мельтешащих звездочек стало чуть меньше. Мальчик откатился в сторону, с трудом присел на полу, поднял голову – и ахнул от ужаса.

Карина стояла перед дядь Герой на коленях, как тот и требовал. Плечи и голова девочки были опущены, лицо она уводила в сторону, прятала от Павлика. А дядь Гера, положив одну руку ей на затылок, другой возился с пуговицами на брюках. Глаза его маслянисто блестели, губы кривились в блаженной улыбке – совсем как в тот раз, на кухне, когда Павлик застал его и других компрачикосов за посиделками со шприцем.

– Закончим, что в тот раз, в лифте, не успели… – Мятый Человек выудил из расстегнутой ширинки нечто, на вид тоже весьма и весьма мятое. Мятое, грязное и большое. – Давай, бери… – возбужденно пыхтело чудовище, то и дело срываясь на глухой рык. – Возьми его… Хавай, сучка…

Раздалось шипение. Рыжик!

Котенок, которого Карина все это время прятала на груди, храбро кинулся на защиту хозяйки. Яркой оранжевой молнией сверкнул в воздухе и впился дядь Гере прямо в пах, всеми когтями и клыками сразу.

Мятый Человек заревел от боли и ярости. С воплем отшатнулся, ударился спиной о подоконник, задел локтем оконную раму – там даже стекло треснуло.

– Ах ты ж тварь! Сука гребаная! Блядина!

Кажется, весь его бесконечный запас словечек-«эксперантос» в один миг куда-то испарился.

Карина, улучив момент, вскочила и помогла встать на ноги Павлику. Они замерли на площадке перед лифтами, с восторгом и ужасом наблюдая за неравной схваткой. Рыжик, их пушистое маленькое солнце, превратился в комок отчаянной смелости и буквально вгрызался громадному мужчине в самое уязвимое место. Мелькали лапы, летели в воздух алые капли – кот рвал кожу и плоть.

Но исход битвы был предрешен заранее. Мятый Человек был слишком большим и сильным. А Рыжик, несмотря на всю свою кошачью храбрость, оставался всего лишь котенком. И пусть ему удалось за счет внезапности атаки поколебать «железный панцирь» и заставить противника отступить, запаниковать, дядь Гера быстро пришел в себя.

С усилием отодрав воинственно шипящего Рыжика от брюк, дядь Гера утер свободной рукой взмокшее от пота лицо, перепачкав лоб красным. Другой рукой перехватил бешено изворачивающегося котенка за шерсть на загривке, поднял перед собой. Черные глаза безумно сверкали, но Павлику померещилась во взгляде, которым монстр окинул кота, тень чего-то, отдаленно смахивающего на уважение:

– Вот же сучонок…

Затем Мятый Человек перевел взгляд на ребят. Забрызганное кровью лицо скривилось в мстительной гримасе:

– Скажите «адьос» своему гато, щенки.

– Пусти! – Заверещав, Карина сама, как кошка, вцепилась в руку дядь Геры.

А Павлик из последних сил прыгнул в ноги чудовищу.

Но Мятый Человек лишь повел плечом легонечко и одним этим движением отбросил Карину на пару метров. Пихнул лениво, будто нехотя, коленом – и в кровь расшиб мальчику нос.

– Запомни-ка это, маль-чико. Запомни получше.

Шагнул к окну и швырнул слабо пискнувшего Рыжика наружу.

На мгновение, на какую-то микроскопическую долю секунды, когда ярко-оранжевый шарик застыл в воздухе, словно повиснув в гамаке из солнечных лучей, Павлику, все еще в полуобмороке, почудилось, что у их с Кариной маленького защитника и правда выросли крылья, как у настоящего ангела. Ведь котики же ангелы, посланные нам свыше, чтобы присматривать, да?..

В тот краткий миг, растянувшийся едва ли не до бесконечности, Павлик даже успел представить, как Рыжик, пару раз взмахнув этими своими новыми чудесными крыльями, воспаряет над пропастью восьмого этажа. И летит, летит в далекую синюю высь, над двором их многоэтажки и дальше, над крышами других домов, над парковкой возле «Пятерочки» и над самой «Пятерочкой», над золотисто поблескивающими кронами осеннего парка. Летит, устремляясь к старшему, великому своему собрату.

Маленькое солнышко – к большому и яркому Солнцу.

…Они нашли его у бордюра. Возле оградки, отделяющей детскую площадку от пятачка подъезда. На сером асфальте темнела цепочка влажных пятен – несколько метров Рыжик прополз на переломанных лапках, капая кровью из разбитой головы и рта.

Павлик рухнул рядом с котенком. Ободрал коленку и порвал штанину, но даже не заметил. Погладил Рыжика по спине – та была мягкой, мнущейся, как пластилин, и мокрой. К шерсти прилипла асфальтовая крошка, а окрас стал темнее из-за пыли и крови.

– Поднимайся, Рыжик… Поднимись, ну же… Ты же кот, у тебя девять жизней, давай… – умолял, заливаясь слезами, Павлик. Сбоку присела на корточки Карина, положила руку на плечо. Павлик содрогнулся. Его трясло. – Поднимайся, Рыж…

Но у того не осталось сил даже просто дышать. Еле-еле повернув маленькую круглую голову, котенок в последний раз взглянул на своих юных друзей все еще зелеными, но уже тускнеющими глазами.

Еле слышно мяукнул, будто прощаясь, и умер.

Хоронили Рыжика тем же вечером, в парке за «Пятерочкой». В рюкзаке Карины – том, что с черепом. Она специально принесла его из дома, а еще взяла с собой совок.

Пока Павлик ковырял в газоне на углу парка ямку для Рыжика, Карина объясняла:

– Взрослые нам не помогут. Боятся. За нас боятся, поэтому ничего и не сделают. Ни мой батя-рохля, ни наши с тобой мамы.

Павлик молчал. Только еще яростнее тыкал совком подмерзшую землю, понимая, что подруга права. Да и как с ней поспоришь – она же большая, сама уже почти взрослая. Не то что он – мелкий, мелкий, жалкий, бессильный! Карина смелее его и смелее всех других, вместе взятых.

А еще она ведьма…

Юная ведьма говорила:

– Сделаем все сами. Проведем ритуал.

Павлик остановился, посмотрел на Карину с робкой надеждой. Та покачала головой удрученно:

– Нет, Павлик, не получится. Рыжика оживить нам с тобой не под силу…

– Ну и зачем тогда твои ритуалы?!

– Чтобы карать.

Могила была готова. Неглубокая, конечно. Но много ли надо, лишь бы рюкзак-гробик поместился. Карина вытряхнула в траву содержимое: коробку из-под обуви, пластиковую бутылку. Ножик для резки бумаги, пластырь. Старый блокнот, обгрызенный карандаш. Медальон на цепочке, похожий на те татуировки, которые Павлик видел на плечах у старшего из компрачикосов, – в форме звезды. Только Каринина звезда была с какими-то непонятными фигуристыми значками на конце каждого из лучей и обведена кругом.

В коробку к останкам Павлик положил игрушку с перышками и бубенцами. Может, подумал, где-то там, на кошачьих Небесах, Рыжик еще немножко с ней поиграет. Протянул руку и на прощание почесал маленькое и все еще мягкое ушко, погладил холодную бледно-розовую подушечку на пятке, сжал пальцами коротенький хвостик.

Прикрыл глаза, в которых больше не осталось невыплаканных слез. Запоздалым тихим эхом еле слышно повторил вслед за Кариной:

– Карать.

Коробку сунули в рюкзак, а рюкзак уместили на дно могилки. Встали рядом, с двух сторон. Скорбно склонили головы.

Павлик попытался вспомнить какую-нибудь молитву – вроде как полагается… Однако на ум ничего ни шло. Мама водила его пару раз в церковь, но там было так скучно, что приходилось бороться со сном. Никого и ничего Павлик в церкви не запомнил, кроме нарядного бородатого дядьки с толстым крестом и некрасивых плоских портретов в позолоченных рамах.

– Дай мне руку, пожалуйста, – шепнула Карина.

Павлик подчинился. Вздрогнул, когда холодное лезвие коснулось раскрытой ладони и на коже выступили темные капли. Но руку не отвел. Встретился взглядом с подругой и снова кивнул:

– Карать!

Никого из взрослых посвящать в план не стали – те их уже подвели однажды, да и в ритуалы, уверенно сказала Карина, взрослые не верят.

«Не верят, зато боятся. За нас боятся», – повторил за ней Павлик, у которого перед глазами еще стояли картины с тихо воющей, истекающей кровью из разбитого носа Мамой – и с ней же, кивающей в ответ на вопросы участкового.

Без посторонней помощи пришлось терпеливо выжидать подходящего момента, благо каникулы длились две недели и время в запасе у ребят имелось.

Тревогу вызывал дядь Гера. Не выльется ли его безумие еще во что-нибудь ужасное?.. Не пострадает ли от железных кулаков чудища-конкиста́дора еще чья-нибудь невинная душа?..

Но Мятый Человек вел себя как ни в чем не бывало. Будто бы ничего и не произошло! Ни словом, ни взглядом не напоминал о жестокой расправе над Рыжиком. Да и вообще, казалось, перестал обращать на Павлика с Мамой внимание. Теперь они снова спали вместе в ее спальне, дядь Гера же перебрался на диван в зале. Там он храпел ночами, смотрел телик или же бездумно ковырялся в отобранном у Мамы телефоне. А днем заседал на кухне, лишь изредка высовывая нос на улицу, чтобы сходить за очередной порцией портвейна и водки.

Павлик ждал.

Пластмассовый пузырек с кровью – его, Карины и Рыжика – хранился у него в потайном месте, под кроватью. По утрам, когда Мама уходила на работу, Павлик поднимался и проверял, все ли на месте. Заодно смотрел, не спит ли еще дядь Гера. Тот, как правило, уже бодрствовал, что и мешало воплотить задуманное в жизнь.

Но в один из дней, уже ближе к обеду, Павлик, забежав по малой нужде в туалет, заметил на обратном пути, что дядь Гера отключился прямо на кухне.

На столе снова валялись шприц и гнутая ложка. Мятый Человек был совсем уж «всмятку». Наполовину сполз со стула. Пиджак задран, согнутая в локте рука безвольно повисла… Рядом по скатерти змеились резиновые хвосты жгута. Веки дядь Геры были прикрыты.

Тогда Павлик на цыпочках прокрался обратно в спальню за бутылочкой с кровавым зельем. Вылил все в кружку с «текилой» на кухонном столе, после чего выбежал из квартиры и поспешил на восьмой этаж – доложить, что дело пошло. Говоря словечками родителей Каринки, то ли все еще разводящихся, то ли нет, «процесс запущен». Компенсация скоро будет.

Он, Павлик, тоже кое-чему подружку научил, когда рассказал ей все, что знал о дядь Гере, – включая и то, о чем когда-то говорить боялся. Так что это был план не одной лишь Карины, это был их общий план. И теперь он пришел в действие.

Выждав около часа, ребята поднялись в квартиру Павлика. Он первый сунул за дверь нос: убедиться, что отчим спит, и проверить, выпил ли тот свой коктейль с заговоренной кровью. Карина уверяла, что должен был.

«Он же торчок, – сказала она. – После прихода точно пить-жрать захочет».