Мой старший брат Уит всем сердцем презирает нашу мать – настолько откровенно, что у нее перехватывает дыхание каждый раз, когда он прогоняет ее от себя (иными словами, часто). Каролина, моя младшая сестра, с головой окунулась в обучение балету – благодаря этому ей не приходится сражаться с вечными мамиными попытками контролировать всех и вся. Каролина уехала из дома в тринадцать и с тех пор не возвращалась.

Прошло уже много лет. Меня всегда забавляло, что она выбрала балет – самую жесткую, самую косную форму танца на свете, – и все равно Каролина нашла в нем свободу. Вот какой деспот наша мать, если только дать ей волю.

А я дала. Именно у меня все комплексы и проблемы – из-за отношений с матерью, из-за нехватки ее любви. Именно я вечно пытаюсь добиться от нее внимания, одобрения, принятия. Она чуть меня не убила, а я все равно люблю ее. И буквально жажду ее любви в ответ.

К моему бесконечному стыду, из трех детей в семье только мной наша мать и может толком манипулировать.

– Ну так что? – Резкий материнский голос вырывает меня из размышлений. Я на мгновение теряюсь – смотрю на нее и только глазами хлопаю. А потом спохватываюсь, о чем шла речь.

Мое решение. Мой якобы выбор. И за кого же мне выйти замуж, матушка? Может, за мистера Кризис-среднего-возраста? Или за мистера Из-которого-песок-сыпется?

Даже не знаю, какой вариант хуже.

– Дай мне подумать до завтра. – Распрямляю спину, вздергиваю подбородок, выискивая в душе остатки сил. К величайшему моему прискорбию, я пуста и взять их неоткуда. – Завтра я тебе отвечу.

– Тебе нельзя давать ни минуты времени, это попросту опасно. Сама знаешь. – Мама недовольно складывает руки на груди, окидывает меня сердитым взглядом – словом, всем своим видом источает неодобрение. – И даже не пытайся сбежать от меня, дорогуша. Я тебя найду. Всегда нахожу.

– О, я знаю. – Я улыбаюсь, но улыбка выходит вымученной. Видимо, не стоит и пытаться. – Сбегать я не планирую.

Какой в этом смысл? Она права. Она меня всегда найдет.

Теперь меня уже никому не спасти. Даже тому мальчику, который вечно клянется, что в любой момент примчится мне на помощь.

Я чувствую, как при мысли об этом мальчике губы невольно складываются в улыбку. Милый, глупенький Спенсер Донато. Только он меня и терпит – на такое больше никто не способен, и меня это с ума сводит. У его отца якобы имеются связи с мафией (по крайней мере, ходят такие слухи), но сам Спенсер куда больше похож на свою мать – очень приятную, преданную семье женщину, уроженку Среднего Запада. Когда мне хочется забыться, я могу рассчитывать только на Спенсера.

Даже если забытье мое недолговечно.

– Хорошо. – Мама делает пару шагов мне навстречу – я уж думала выйти из комнаты, но нет. Она останавливается прямо напротив меня. – Ты ведь знаешь, что я пекусь о твоих же интересах, Сильви. Ты совершенно не способна о себе позаботиться, особенно после всего, что случилось. Надо, чтобы тебя кто-то направлял, и кто справится с этой задачей лучше, чем муж, особенно если он будет старше и мудрее тебя? Сблизившись с юношей своего возраста, ты можешь… совершить ошибку.

Я молчу. Одно наследство я уже получила. Трастовый фонд станет моим – причем безо всяких оговорок, – когда мне исполнится двадцать один год, то есть меньше чем через два года. Мама, видимо, уверена, что я потрачу впустую все до последнего доллара, а долларов в трастовом фонде несколько сотен миллионов.

Она мне не доверяет. И никогда не доверяла.

Стало быть, мы с ней играем на равных условиях, ведь я ей тоже не доверяю.

– Взять хотя бы твоего очаровашку Спенсера. – Я вздрагиваю, когда с маминых губ срывается его имя, и она тут же это замечает. Ну конечно, как же иначе. Она улыбается, и посторонний человек счел бы ее улыбку доброй, но это не так. Оружие пущено в ход, удар достиг цели. Ей удалось ранить меня, а она как раз на это и надеялась. – Он же как плюшевый медвежонок, милая. Не понимает нашего мира. Совершенно не понимает. Весь в простачку-мать.

Сильвия Ланкастер ни к кому не испытывает ни уважения, ни симпатии. Она считает себя выше всех.

– У него очень богатая семья… – начинаю я, пытаясь как-то защитить Спенсера, но она тут же перебивает меня.

– Их богатство не чета нашему. И близко нет. Кроме того, значительная часть средств, принадлежащих его семье… запятнана. – Она притворно вздрагивает. – Лучше сразу отсечь этот вариант, разве нет? Кто знает, может, теперь он работает вплотную со своим отцом.

Я даже не утруждаю себя ответом. Мы и правда не знаем, чем он там занимается. Я его не спрашиваю. Мы не разговаривали несколько месяцев. Если верить соцсетям, он теперь учится в Нью-Йоркском университете, но так ли это на самом деле? Я не знаю.

А если моя мать пожелает, то никогда не узнаю.

– Тебе нужен надежный человек. Состоявшийся. Вроде тех, кого я тебе предложила. Оба – прекрасные кандидаты в мужья. За кого бы из них ты ни вышла, о тебе позаботятся, даже несмотря на твое… недомогание.

Мое недомогание. Какая очаровательная формулировка, чтобы объяснить, что родная мать с детства подрывала мое психическое здоровье. Она говорит так уже много лет. С тех самых пор, когда впервые отвела к врачу, чтобы он разобрался, что со мной не так.

Со мной не так абсолютно все. Вот к какому выводу я пришла. Я – развалина. Кто меня такую захочет?

Впрочем, судя по тому, что мне успела поведать мать, на меня претендует Эрл Уэйнрайт Четвертый и еще один, куда более пожилой господин, чье имя я уже благополучно забыла.

Эрлу почти семьдесят. Он разведен и одинок и ищет смазливую молоденькую девицу, которая будет сопровождать его на светские мероприятия.

Хочет меня. И моя мать не против отдать меня в полное его распоряжение – за приличную сумму, разумеется. Не знаю, сколько именно она потребовала, но знаю, что мама за последнее время совершила ряд неудачных вложений и здорово поиздержалась.

При мысли о том, что меня кому-то пообещали, меня охватывает дрожь.

А ведь сердце мое принадлежит совсем другому человеку. Всегда принадлежало.

Всегда будет принадлежать.

* * *

В дверь я стучу с такой силой, что умудряюсь содрать кожу на костяшках пальцев. Поспешно зализываю ранки, другой рукой сжимаю холодную бутылку шампанского, и тут дверь резко распахивается.

На пороге стоит Спенсер. Смотрит, как я стою у него под дверью и лижу себе руку, и на его красивом лице проступает неописуемое изумление.

– Как ты вошла в здание?

Я опускаю пораненную руку и окидываю его мрачным взглядом.

Никаких тебе «привет, входи».

Никаких тебе «о боже, как я по тебе скучал, Сильви».

Ничего подобного. Ему всего-навсего интересно узнать, как я пробралась в здание.

– Подрочила швейцару. – С этими словами я протискиваюсь мимо него в квартиру, оглядываюсь. Вокруг чисто, просторно. К горлу подступают слезы, и я пытаюсь подавить их усилием воли.

Не время грустить. У меня есть дело.

– Ты разве не рад меня видеть?

Мы не виделись несколько месяцев: Спенсер устал от моих игр.

Он именно так и сказал тогда и, помнится, сильно меня ранил. Мне и сейчас больно, но я отчаянно хотела увидеться с ним. Прикоснуться к нему.

Обнять в последний раз.

Я поворачиваюсь к Спенсу лицом, демонстрирую бутылку шампанского. Жаль, что я не выпила заранее – не ощутила легкость пузырьков на языке, приятный трепет в животе, покалывание по коже.

Дверь Спенсер закрывает медленно – и так же медленно подходит ко мне. От него ощутимо веет настороженностью. Я смотрю на него во все глаза, жадно запоминаю каждую черточку его лица, как будто вижу в последний раз. Вполне возможно, так оно и есть.

Спенсер всегда был невыносимо красив, а теперь, когда он позврослел и сформировался, – особенно. Темные глаза, темные волосы – он подобен грехопадению, глотку густого шоколада. Широкие плечи, могучий торс, а еще он высокий – такой высокий! – особенно по сравнению со мной.

Я крошечная, изящная, как сильфида, – так он однажды меня назвал. Тогда мы оба еще учились в «Ланкастере», и я помогала ему пробраться тайком ко мне в спальню, чтобы он мог побыть со мной. Странное время.

Мы часто так делали в ту пору. Часто встречались тайком. Мне этого не хватает.

Не хватает его.

Последняя наша встреча состоялась в городе. Здесь, в этой самой квартире. Я явилась неожиданно, без приглашения (за мной такое водится), а он пытался меня спровадить, как будто я ему помешала, хотя в квартире никого не было.

По крайней мере, насколько мне известно.

Кажется, я здорово тогда наорала на него. Кажется, сказала, что больше не хочу его видеть.

Я ведь лгунья. Постоянно вру. Ему это прекрасно известно.

– Я-то думал, ты меня ненавидишь. – Голос его лишен всякого выражения, во взгляде – сплошное равнодушие, и все мое тело каменеет от страха.

– О, я и правда тебя ненавижу, Спенсер. Меня здесь и быть не должно. Какая ошибка с моей стороны – вот так явиться к тебе на порог. Ты это знаешь. Я это знаю. – Во взгляде его разгорается раздражение, и меня это несколько успокаивает. Стало быть, ему не все равно. Ему еще есть до меня хоть какое-то дело. – Но это не значит, что мне от тебя ничего не надо.

Я подхожу к нему вплотную, хватаю за рубашку, резко тяну на себя, заставляю склонить голову. Он молчит. Губы его совсем рядом с моими – такие пухлые, сочные, греховно-соблазнительные. Я крепко и коротко целую его, а потом, поддразнив, отстраняюсь.

– Давай напьемся.

– Сильви…

– Мне надо напиться, Спенсер. Сегодня особый повод. – Мой голос похож на шепот, на хрип. Я боюсь, что он откажет.

– И что за повод? – Его взгляд жадно скользит по моему лицу, будто запоминает каждую мелочь, все несовершенства и шрамы. Он единственный, кому всегда удавалось разглядеть меня настоящую. И при этом он меня не отталкивает. И не пытается изменить.

Таких, как Спенсер Донато, больше нет.

Нет, и все.

– Мне надо напиться, чтобы набраться храбрости и хоть раз по-настоящему трахнуться с тобой. – Я отпускаю его рубашку и иду прямиком на кухню. Бутылка шампанского отправляется на стол, а я – рыться в шкафчиках в поисках бокалов.

А вот и они.

Не знаю точно, откуда во мне взялась такая уверенность, что у него дома будут бокалы для шампанского. Может, все дело в том, что раньше я проводила немало времени у него дома, в квартире его семьи, а потому знаю, что там есть все на свете, особенно все, что связано с выпивкой.

Он следует за мной по пятам в кухню, включает свет. Я киваю в сторону бутылки.

– Открой, пожалуйста.

Он закатывает рукава темно-синей рубашки и берется за дело. Вскоре пробка вылетает из бутылки, и я вздрагиваю от громкого хлопка. Повернувшись к Спенсеру, я на мгновение замираю, завороженная видом сильных, мускулистых предплечий. Он берет бокал, наливает мне шампанского, потом себе.

Я салютую ему дрожащей рукой.

– Ну, выпьем.

– За что? – спрашивает он. Тихо. Спокойно.

Этот вопрос вкупе с выражением его лица…

Это просто уничтожает меня.

Я улыбаюсь, распрямляю плечи, и представление начинается. Главное – сделать вид, что на свете нет никого и ничего, кроме нас с ним, хотя на самом деле уже завтра никаких «нас» больше не будет. Я обещана другому, и неважно, что сама я всегда хотела связать свою жизнь со Спенсером.

– За будущее.

Бокалы встречаются с негромким звоном, мы оба отпиваем шампанское, не сводя друг с друга глаз. Я пью большими глотками, осушаю бокал за несколько секунд, а вот он потягивает по чуть-чуть, потом и вовсе ставит шампанское на стол. Я меж тем хватаю бутылку, наливаю себе еще, собираюсь плеснуть и Спенсу… и вижу, что он почти не притронулся к шампанскому.

Пожимаю плечами. Как хочет.

Шампанское льется через край – я не рассчитала силы. Смеясь, хватаю бокал. Шампанское брызгами разлетается в разные стороны, но мне плевать. Оно заливает стол. Мое пальто. Стекает по моей шее. По моим губам. Я все пью и пью, и с каждым глотком мне все жарче.

– Ты почему в пальто, Сил? – спрашивает Спенсер. Он отбирает у меня бокал, пока я не налила себе еще.