Татьяна Грачева: Убывающая луна

– Она в чёрную дыру, что ли, провалилась? Сколько можно вертеться перед зеркалом?

Боно подтянул стул к камину и сердито уставился на огонь. Каждый вечер они рассаживались вокруг дедушки Аргуса в предвкушении новой истории, но сегодня из-за Глоры ожидание затянулось, а какао остыло.

Герман от нетерпения постоянно вскакивал. Изучил все фотографии на каминной полке, восемь с половиной раз погладил шёлковую спинку кота Карася и съел два бублика. Один предназначенный не ему. От еловых лап над камином остро пахло терпкой лесной свежестью, ещё сегодня они были частью леса, который подступал к самому порогу, оглаживал стены ветвями и царапал стекла. Днём он наполнялся искристым светом, а ночью – волчьим воем.

Герман знал, почему Глора запаздывает, и простодушно поделился своей догадкой:

– Жареную причёску поправляет.

После плотного ужина Боно и Глора принесли из сарая охапки дров. Пока дедушка Аргус обходил дозором двор и выкуривал ежевечернюю трубку, они взялись растопить камин. Сложили шалаш из чурок и подготовили бумагу – старые тетрадки с двойками и местные газеты, хранящие тёмные тайны соседнего городка. Спичками заведовала сестра. На всякий случай плеснула на поленья немного керосина. Огонь вспыхнул ярко и неожиданно, Глора едва успела отпрянуть. Не обожглась, но опалила чёлку и немного брови. Чтобы скрыть свою неосторожность она торопливо и неаккуратно отхватила ножницами несколько прядей. Получилось криво, даже персиковый шампунь не перебил запах горелых волос.

Боно боялся, что дедушка рассердится и лишит их ежевечерней истории, но лгать не привык, поэтому сразу признался, что они едва не сожгли дом. Дедушка, как и положено, отругал их, пригрозил лишить бубликов. Но судя по сервированному столику, сам забыл про обещанное наказание. Ароматные бублики с корицей принесла хозяйка местной пекарни, а какао дедушка Аргус заваривал сам, по секретному рецепту с мексиканским острым шоколадом и, как он утверждал, сушеными хвостами морских лисиц.

Выкурив трубку, он уселся у камина, поближе к огню. Разворошив кочергой алые угли, словно невзначай обронил:

– Я как-то тоже спалил себе ресницы и брови, когда плясал с африканскими аборигенами у костра. Грива заколосилась даже гуще, чем прежде. – Он провел ладонью по густой седой бороде. – И у неё шевелюра нарастёт. Но у зеркала нельзя стоять так долго. Опасно.

Будто почувствовав, что её обсуждают, в комнату вошла Глора. Её чёлка топорщилась и непривычно оголяла лоб. Брови напоминали стёртые ластиком запятые. Она услышала последнюю фразу и заинтересовалась:

– Почему опасно?

Дедушка Аргус повернулся к каминной полке, нашёл взглядом часы. Круглый циферблат возлежал на керамических щупальцах осьминога, а гранитная подставка напоминала затонувший галеон.

– Сорок девять минут и тринадцать секунд – это то время, которое можно без опаски находиться перед зеркалом. Больше нельзя ни секунды.

Глора села на стул между Боно и Германом, укуталась в клетчатый плед и поджала босые ноги.

Боно недоверчиво сощурился.

– Так прям точно? До секунды?

– Именно так.

Дедушка Аргус снял моряцкую кепку, аккуратно расправил её на коленке и снова надел. Нарочно делал вид, что не замечает горящих любопытством глаз юных слушателей.

– Пожалуй, расскажу, – начал он. Я тогда ещё был молод и зелен, не умел охотиться на акул и не ни разу не тонул в океане. Если сложить возраст Боно, Глоры и прибавить половину возраста Германа, как раз поучится нужная цифра.

– Двадцать с половиной! – Тут же подсчитал Боно.

– Верно, – похвалил дедушка Аргус. – В ту пору я служил юнгой у первого капитана.

Он взял фото с каминной полки, повернул снимок к внукам. На фоне штормового моря разместилась небольшая компания, её возглавлял высокий мужчина в тельняшке и синем пиджаке, вместо положенного попугая на его плече сидела чёрная кошка с белым пятном на лбу в виде растущей луны. Высокий и худой паренёк справа отдаленно напоминал дедушку Аргуса. Ни усов, ни бороды, ни кустистых бровей, но взгляд такой же пронзительный, всматривающийся вдаль.

– А как назывался корабль? – Глора не оставляла попыток выведать название судна, на котором служил дедушка. Он отшучивался, увиливал и пока эту тайну не выдал.

– Всё тебе скажи. «Безымянный» он назывался. Мы шли из Мексики в Грецию, везли маринованные кактусы, шоколад и одного потомка ацтеков. Он приблудился ещё в Мансанильо, как бездомный щенок: голодный и дикий. В его смоляных косах торчали перьях, из одежды – набедренная повязка и кожаные мокасины. Ткнув себя в грудь пальцем, он назвался Туари. Позже я узнал, что это значит «молодой орёл» Говорил Туари на смеси из испанского, итальянского и лягушачьего, писал иероглифами и объяснялся на пальцах. Довольно быстро мы научились его понимать, но предпочитали лишний раз не трогать. Животного в нём было больше, чем человеческого. Он рычал на корабельных крыс и забирался на фок-мачту быстрее капитанской кошки. Боцман не хотел его брать на борт, но Туари предложил капитану монеты из сокровища ацтеков.

– Проклятые? – тут же предположила Глора.

– Может, и проклятые. Но история не об этом. Хотя она связана с Туари, а ещё с кошкой и зеркалом. В Атлантическом океане мы попали в девятибалльный шторм. Чудом не пошли ко дну. Сверкало и грохотало, как в преисподней, корабль плющило толщей ледяной воды, топило в солёной пене и вращало словно щепку. Туари молился своим богам, кричал на Атлантический океан и, кажется, принёс ему жертву. Во всяком случае, после шторма исчезла наша молочная коза. Кок делал из её молока сыр и каждое утро подавал капитану кофе со сливками.

Кроме козы мы лишились паруса, ураган пожевал корабль и выплюнул без некоторых деталей: прохудилась обшивка, и повело грот-мачту. Хорошо хоть груз не потеряли. Кое-как доползли до Франции, но в Марсельском порту пришлось задержаться.

– Это где? На Марсе? – вклинился Герман.

Боно покачал головой.

– Во Франции. Не перебивай.

– В Марселе мы застряли дольше, чем рассчитывали. Пока корабль стоял на ремонте, капитан отпустил нас на берег. Сначала я гулял только в порту, но изучив окрестности, решил выбраться в город. Что это был за город! Улицы без конца и края, одна перетекала в другую или кусала сама себя за хвост. Дома, словно облака, вроде бы похожие, но ни одного одинакового. Лазурное блюдце Лионского залива окружали песочные башни. Кораблей в порту стояло видимо-невидимо. Мачты, словно иголки, пронзали упитанные тучи, и по серебристым шпилям стекал янтарный закат.

Уже на третий день за мной увязался тот самый потомок индейцев. Правда, набедренную повязку ему пришлось поменять на обычную одежду. Я отдал ему свою старую тельняшку и брюки. Перья в косах он сохранил. Почему-то ко мне Туари проникся особым доверием, может, потому что в пути я пытался изучить язык индейцев науа и делился с ним своей порцией рома? Почти сразу он одарил меня новым именем – Абитагижик.

– Что означает это слово? – заинтересовался Боно.

Глора и Герман тут же принялись сыпать догадками:

– Рыба?

– Морское течение?

– Индейское ругательство?

Дедушка Аргус покачал головой.

– Всё равно не угадаете. Абитагижик – половина неба. Это потому что у меня есть сестра-двойняшка. – Он перевел взгляд с Глоры на Боно. – Но Туари этого не знал, как-то считал это на моем лице, почувствовал индейским чутьём.

Про сестру дедушка Аргус рассказывал редко, на каминной полке стояли и её фотографии, на самом старом снимке ей было не больше, чем дедушке в сегодняшней истории. Магда жила на другом конце мира, изучала птиц на скалистом острове и два раза в год отправляла внукам открытки, обклеенные сотней марок.

Дедушка Аргус снова поворошил угли, сощурился, глядя куда-то вдаль: мыслями обернулся в прошлое.

– Так вот, мы с ним отправились бродить по кривым улочкам Марселя и добрели до представительного дома, похожего на дворец. Стены трёхэтажного здания плотно, практически без просветов, оплетал изумрудный плющ. Угловые башенки сверкали витражными стёклами и рассеивали цветные брызги света. Часть окон, украшенных балконами, выходила на прибрежную улицу. В третьем слева окне на втором этаже я увидел принцессу необычайной красоты.

Глора завороженно вздохнула. Как только в историях дедушки появлялся намёк на любовь, она густо краснела и замирала в ожидании, но подробностей не требовала.

Герман стиснул Карася, так сильно, что тот пискнул.

– Ты влюбился, дедушка?

– Ещё как! У местных узнал, что прекрасная незнакомка – старшая дочка маркиза де Куртанво, и зовут эту принцессу Жюли. Она слыла первой красавицей и самой завидной во Франции невестой. От разносчика газет я узнал, что к ней сватаются женихи чуть ли не со всего мира, привозят подарки и экзотические фрукты, но чаще всего зеркала всех форм и размеров. Потому что неотразимая Жюли больше всего на свете любила отражаться. Ни что не приводило её в больший восторг, чем собственная красота. Туари же наоборот терпеть не мог зеркала. Где бы мы не бродили, он избегал серебристых поверхностей и боялся собственного отражения.

– Вот и правильно, – согласился Боно. – Только время тратить на все эти причёсывания и прихорашивания.

Глора пригладила чёлку и предложила:

– Надо было ей маринованных мексиканских кактусов подарить или выпросить ещё одну монетку у Туари.

– Сначала я вообще не думал вступать в бой за сердце Жюли. Любовался ею издалека. Пока корабль стоял в порту, я с самого утра занимал пост под её окном и смотрел на неё, как завороженный. Забывал пить, спать, дышать.

– Так не бывает, – тут же вклинился Боно. – Без воды человек может прожить дней пятнадцать, без сна – девять, а не дышать может максиму четыре минуты.

Глору же интересовало другое:

– А Жюли на тебя смотрела?

– Она смотрела в зеркало. Всё время, крутилась перед ним, склоняя голову то к левому, то к правому плечу, укладывала золотистые локоны, украшала их орхидеями, мерила шляпки. Я любовался ей, она любовалась собой.

Однажды со мной в город пошёл Туари. Пока я словно заворожённый глядел на белокурую Жюли, он бурчал что-то на своём клокочущем диалекте. Погрозил пальцем и покачал головой. Прекрасная маркиза ему почему-то не понравилась. До этого он уже говорил, что женщине не положено быть блондинкой. Признавал только кареглазых и темноволосых, как наша Глора. Я решил, что он снова бурчит по этому поводу, и думать о нём забыл. Я в те дни летал на крыльях очарованности и вообще мало, что замечал, втайне молился, чтобы корабль чинили ещё лет десять, и я успел налюбоваться прекраснейшей Жюли.

Глора и Боно переглянулись. Герман веско доложил:

– Это он своим индейским инстинктом что-то почуял.

– Не просто почуял, он знал больше. Но до определённого момента держал язык за зубами. Он вообще предпочитал не вмешиваться в судьбы бледнолицых, говорил, что каждому предназначен свой путь и свои ботинки для этого пути.

– Мои на Германа будут большие, а на тебя мои не налезут, – рассудительно заметил Боно, разглядывая домашние тапочки. – И что такое почуял Туари?

Дедушка Аргус не ответил, продолжил историю:

– В дом маркиза де Куртанво каждый день приезжали женихи. Один привёз крикливого павлина к клетке, другой – картину из керамической мозаики. Жюли принимала подарки, иногда отправляла неудачливым ухажёрам бледно-жёлтую розу в знак благодарности, но лично ни перед кем не показывалась. Я потерял покой. И днём и ночью караулил маркизу под балконом. В итоге решил попытать счастья и добыть самый лучший подарок – зеркало. Но не простое, а особенное: с самоцветами, ажурной ковкой и её любимыми цветами.

– Я бы хотела маринованный кактус. Он лучше какого-то зеркала, пусть даже с ковкой, – подытожила Глора.