За большой час Фэнцзю съела два блюда свиных ножек и наконец насытилась. Ожидая, пока переварится пища, девушка налила себе чай и повернулась к пруду Белых лотосов, любуясь слепящим великолепием Рассветного дворца. К этому времени Дун Хуа поймал две рыбки и перевернул последнюю из семи тысяч семисот восьмидесяти восьми страниц писания. Солнце начинало припекать, поэтому владыка подхватил книгу и направился к своему дворцу. Разумеется, ему пришлось пройти мимо беседки у берега пруда.

Фэнцзю, державшая чашку обеими руками, точно старушка, замерла, услышав за спиной чьи-то легкие и медленные шаги. Решив, что это Ми Гу, который в последние дни все больше напоминал ворчливого деда, она сбросила оцепенение и заговорила:

– Почему пришел так рано? Боялся, что я их побью?

Она отошла в сторону, освобождая место для вновь прибывшего.

– Вкусы тетушки становятся все более странными. Поверить не могу, что она пригласила таких задохликов, у меня даже рука не поднялась бы их ударить. Пришлось немного приврать и припугнуть, чтобы эти болезные сами сбежали. И все равно я ужасно устала.

Фэнцзю сделала паузу.

– Посиди со мной немного. Я давно не любовалась местными восходами и закатами. Оказывается, я еще не забыла их.

Дун Хуа остановился. Решив не отказываться от щедрого предложения, он сел у нее за спиной, придирчиво осмотрел стоявшую перед ним пару чайников и, выбрав один, небрежно плеснул себе остывшего чая, чтобы промочить горло.

Фэнцзю вновь затихла. Похоже, белые лотосы пробуждали в ней особые воспоминания.

Наконец она выдохнула:

– Говорят, в пруду Белых лотосов каждый лотос – это отражение человеческого сердца. Пусть у нас не так много знакомых смертных, как думаешь, Ми Гу, достоин ли такой человек, как Цинти, иметь здесь собственный белый лотос?

Затем, будто в раздумьях, протянула:

– А если да, то как бы он выглядел?

Еще один вздох.

– Такой человек, как он…

Фэнцзю отпила чая.

Дун Хуа тоже отхлебнул из своей чашки. Ми Гу он смутно помнил. Кажется, так звали стража земель Цинцю, сопровождавшего Фэнцзю. Похоже, она приняла его за него. Однако кто такой Цинти, он не знал.

В пруду отражались деревья. Фэнцзю глядела на воду, и голос ее звучал невнятно:

– Полмесяца назад принц Западного моря Су Мое пригласил моего четвертого дядюшку выпить. Я пошла с ним. По дороге мы пролетали над миром смертных. – Она на миг замолчала и продолжила: – Оказывается, династия Цзинь давно уничтожена. Она пала спустя семь лет после смерти Цинти. Честно говоря, я всегда знала, что та страна не продержится долго.

Фэнцзю вздохнула и повернулась, чтобы подлить себе чая.

– Как же там называется этот новый сорт чая Су Мое? – пробормотала она себе под нос. – Вспомнила! «Изумрудные спирали весны». На вкус и впрямь неплохо. Как вернемся, найди мне бамбуковую корзинку. Когда в следующий раз навестим Западное море, попрошу…

Фэнцзю подняла голову, и слова встали у нее поперек горла. Последовал приступ судорожного кашля. Она так и замерла в наливающей чай позе, твердо решив онеметь на ближайшую жизнь.

Дун Хуа постучал длинными тонкими пальцами по светло-зеленой крышке кружки. В солнечном свете его пальцы казались почти прозрачными, их кончики окутывало теплое сияние. Владыка скользнул нечитаемым взглядом по испачканным в соусе рукавам Фэнцзю, затем посмотрел на ее раскрасневшееся от кашля лицо. Щеки девушки пламенели, как кленовые листья.

Когда Фэнцзю оправилась от шока, на ее губах медленно появилась вежливая и слегка вымученная, но все же улыбка.

– Не знала, что Верховный владыка почтил ничтожную своим присутствием. Прошу прощения, мне недостает манер. Фэнцзю из Цинцю приветствует владыку, – с прохладной вежливостью проговорила девушка.

Дун Хуа выслушал приветствие, смерил взглядом замершую в поклоне Фэнцзю и коротко разрешил ей сесть. Когда она с поникшей головой подошла и присела, он отставил чашку с плавающими в ней чаинками и неторопливо спросил:

– Мое появление лишило вас дара речи?

Только Фэнцзю чуть расслабилась и просчитала дальнейшие шаги, как новая фраза владыки пошатнула ее с трудом обретенное спокойствие. Удивленно подняв голову, она все же взяла себя в руки и с той же отстраненно-вежливой улыбкой ответила:

– Я впервые лицезрю Верховного владыку. Недостойная скорее онемела от радости. Прошу меня простить.

Дун Хуа кивнул, принимая ответ, а про себя подумал, что, несмотря на вежливые слова, ни один внимательный человек не разглядел бы в застывшей улыбке владычицы Цинцю радости. Он налил ей давно остывшего чая.

Двое продолжали сидеть в неловкой тишине. Вскоре Фэнцзю опустошила свою чашку и потянулась за чайником, чтобы налить себе еще. Дун Хуа проследил, как чашка наполняется до краев, а потом вдруг неведомым образом опрокидывается на светлые одежды Фэнцзю. По ее юбке растекалось водянистое пятно.

Дун Хуа положил руку на стол, пристально наблюдая за девушкой.

Изначально ему просто было любопытно. Она так увлеченно созерцала восход солнца на Тринадцатом небе, что он подумал, будто отсюда открывается какой-то необычный вид. А потом она пригласила его присесть, и он не стал отказываться.

Теперь же, глядя на разворачивающийся перед ним театр одного актера, он по-настоящему развеселился. Видимо, она приняла его за еще одного соискателя ее руки и сердца, но из-за его высокого статуса не могла прогнать его так же, как двух предыдущих. Поэтому, чтобы сбежать, ей пришлось прибегнуть к такой отчаянной уловке, как «страдание плоти» – пролить чай на себя же.

От юбки Фэнцзю поднимался пар. Похоже, в чайнике и впрямь был кипяток. Она совсем не жалела себя.

Дун Хуа подпер щеку, совершенно верно полагая, что сейчас Фэнцзю попытается сбежать. И действительно: она пару раз взмахнула рукой, чтобы убрать пятно, и у нее, разумеется, не получилось. Тяжело вздохнув, она очень церемонно, почтительно, вежливо-отстраненно – и с тщательно скрываемой радостью – воскликнула:

– Как неудачно дрогнула рука, моя юбка непоправимо испорчена! Прошу прощения, вынуждена покинуть вас первой. Надеюсь, вы не против обсудить писания мудрейших наставников в другой день.

Ветер окутал их ароматом белых лотосов. Дун Хуа поднял на Фэнцзю взгляд и плавно протянул ей большой фарфоровый чайник.

– Вы пролили всего чашку. Не стоит так мелочиться. Я проверил: вода остыла. Если ваша рука дрогнет и на этот раз, ваш наряд будет испорчен действительно непоправимо.

Верховный владыка Дун Хуа давно не покидал Рассветный дворец. Молодые небожители еще не успели испытать на себе его ядовитый язык, а бессмертные постарше тщетно пытались забыть об уже пережитых унижениях. Хотя владыка Дун Хуа говорил мало, каждое его слово разило так же точно и больно, как его меч.

Ходили легенды, будто один своенравный юнец из демонов, прознав о воинских заслугах Дун Хуа, проник на Небеса, чтобы вызвать того на поединок. Разумеется, стража повязала демоненка еще на подходе к Рассветному дворцу.

Как раз в это время Дун Хуа играл сам с собой в вэйци ^[6] у лотосового пруда неподалеку.

Схваченный юнец разразился руганью, желая задеть владыку за живое.

Дун Хуа сложил вэйци и собрался уходить. Путь его лежал мимо плененного демона. Завидев владыку, тот раскричался еще больше. Мол, небожители так носятся со своей нравственностью, кто ж знал, как бесстыден их повелитель! Если у Дун Хуа осталась хоть капля добродетели, он должен немедленно очистить свое имя в бою, а не позволять слугам набрасываться на честного демона всей толпой…

Уже ушедший с коробкой вэйци Дун Хуа даже вернулся на два шага и переспросил у распростертого на земле демоненка:

– Капля чего, говоришь?

– Добродетели! – немедленно заорал тот. – Я говорю о добродетели!

Дун Хуа неспешно продолжил путь, бросив через плечо:

– Какое интересное слово, впервые слышу.

У юноши случился приступ удушья, и он потерял сознание от возмущения.

Фэнцзю вспомнила об этой истории спустя три дня, когда слушала, как ее тетушка воспитывает сына в зале Благовещих облаков.

В этом зале жил сын Бай Цянь и Е Хуа, юный правнук Небесного владыки, принц А-Ли по прозвищу Колобочек.

Колобочек, в ярко-желтых одежках, сидел перед матушкой. Видя, что взрослые сидят, надежно опершись ногами о пол, а он только и может, что болтать ими в воздухе, маленький правнук Небесного владыки, стиснув зубы, полдня пытался дотянуться своими ножками до пола. Однако ножки были слишком короткими, а стул слишком высоким, поэтому юный принц пока проигрывал. В конце концов он разочарованно бросил эту затею и теперь уныло слушал матушку, опустив голову.

Бай Цянь отчитывала его с самым серьезным видом:

– Я слышала, твой отец чуть ли не в десять лет мог наизусть читать «Сутру, истолкованную великим Сатьякой Ниргрантапутрой» ^[7], сутру «Вопрошения Брахмы-Вишесачинти» ^[8] и тайную мантру Призыва Недвижимого посланника Ачала Видья-раджа, пребывающего в самадхи ^[9]. Как же мы тебя так избаловали, что ты в свои пятьсот лет с трудом запомнил «Звучание и смыслы сутр»? ^[10] Конечно, оттого, что тебе тяжело даются буддийские тексты, небо не рухнет, но мог бы ты не ставить матушку с отцом в неловкое положение?

Уязвленный Колобочек разумно возразил:

– Конечно мог бы, но ум мне достался от матушки, а не от отца.

Фэнцзю выплюнула только что выпитый чай. Бай Цянь прищурилась, бросив на племянницу многозначительный взгляд. Фэнцзю торопливо замахала руками, с трудом сдерживая улыбку:

– Не поймите неправильно, чай попал не в то горло. Вы продолжайте, продолжайте…

Когда Бай Цянь перевела взгляд на Колобочка, Фэнцзю отчего-то вспомнила историю о том, как Дун Хуа довел до обморока молодого демона. Девушка снова отпила чай, ее глаза сияли едва скрываемой улыбкой. Фэнцзю склонила голову и посмотрела на свое траурное одеяние. Ее улыбка поблекла. Фэнцзю смахнула темную прядь, упавшую на рукав.

В жизни огорчений – что волос на голове. Фэнцзю не из тех, кто будет считать каждую волосинку. Но прошлое, не спрашивая ее мнение на этот счет, само настигало ее. Стремительным потоком пронеслись две тысячи семьсот лет, полные стольких событий. Что-то она помнила, а что-то старалась забыть и в конце концов преуспела.

Цинцю давно не вмешивался в мирские дела, но это не значило, что внутри него не находилось забот. За последние двести лет Фэнцзю редко вспоминала Дун Хуа. На Небесах же она сталкивалась с ним чуть ли не на каждом шагу.

Фэнцзю не расстраивало то, что он не узнал ее. Их с Дун Хуа связь, говоря буддийским языком, была невозможна и ошибочна. Впрочем, можно было бы выразиться честнее и проще.

Их любовь была бы преступлением.

Тем временем наступил последний день церемонии Тысячи цветов, что устраивал владыка Лянь Сун. По обычаю в этот день из тысяч распустившихся цветов выбирался самый красивый. Говорят, даже будды из Чистых пределов на западе ^[11] прибыли издалека, привезя с собой редкие цветы линшаньских гор. Давно на Небесах не видели столько гостей: небожители всех рангов спешили на праздник.

Фэнцзю цветы так сильно не вдохновляли. Тем более что по совпадению несколько дней назад бессмертные с какой-то горы нижнего мира испросили дозволения представить певцов и танцоров для свадьбы наследного принца и теперь репетировали отрывок из постановки «Генерал-красавица» под присмотром Ми Гу на террасе Небесного повеления на Седьмом небе.

Фэнцзю, взяв с собой сверток тыквенных семечек и маленькую «бутылочку из-под маслица» ^[12], отправилась смотреть представление.

Маленькая «бутылочка из-под маслица» в лице единственного племянника Фэнцзю, юного принца А-Ли, просеменила с ней во врата на Седьмом небе.

А за теми вратами, в густой тени у Зеркала Чудесных цветов, в то время как раз пил чай владыка Дун Хуа, покинувший церемонию Тысячи цветов при первой же возможности.