– Мы в Цинцю всегда так делаем. Обычай у нас такой. Нечего всяким миру не видевшим нас судить!

Каких же обычаев держались в Цинцю, когда дело доходило до поцелуев? Фэнцзю исполнилось всего тридцать тысяч лет, она была совсем юной лисицей. Естественно, ей даже соблюдение этих «обычаев» видеть не доводилось, что уж говорить о том, чтобы в них разбираться. Сегодня она вообще впервые узнала, что при поцелуях можно использовать не только губы, но и языки. Она всегда считала, что поцелуй – это только соприкосновение губ, и ничего больше. Чем сильнее любовь, тем дольше длится прикосновение, думала она. Например, она так долго прижималась губами к губам владыки, что ее любовь, должно быть, достигла морских глубин.

Оказывается, в ее мировоззрении имелось немало пробелов, которые не мешало бы заполнить.

Но если даже она, родившаяся и выросшая в Цинцю, не знала об этом обычае, то откуда о нем знать владыке? Она решила, что обмануть под этим предлогом владыку труда не составит. Не услышав ответа, она добавила:

– Вы ведь только что дышали? – Выражение ее лица стало торжествующим. – В Цинцю это строжайше запрещено. Брат Хуэй Лана^[12], который жил с нами по соседству, потерял из-за этого невесту. Девушка будет презирать вас, если вы позволите себе дышать во время поцелуя.

Выслушав ее, Дун Хуа, похоже, и впрямь задумался.

Она мысленно похвалила себя за то, что так хорошо придумала эту чепуху. Умница, Сяо-Фэн.

Но Сяо-Фэн случайно забыла: на владыку временами находили приступы любопытства. И разумеется, любопытствующий владыка, недолго думая, заключил:

– Как интересен этот обычай. Раз уж я ему не последовал, давай попробуем еще раз, чтобы соблюсти все надлежащие церемонии Цинцю.

Не успев толком понять смысл сказанного, Фэнцзю толкнула владыку в грудь и порозовела, как персик.

– Как у вас язык поворачивается такое бесстыдство предлагать?!

На самом деле владыка сказал это просто так и явно не видел в своих словах что-то непристойное. Он напомнил ей:

– А кто первый начал?

Запал Фэнцзю мгновенно прогорел до половины. Да… это тоже был вопрос репутации.

Она долго думала, прежде чем неуверенно пробормотать:

– Признаю… признаю, это я начала, – она потерла нос, – но это мой сон, творю что хочу.

И тут ее вдруг осенило. А ведь и правда, это был ее сон, и Дун Хуа тоже выдумала она. Ладно, она обычно никогда не выигрывала у него в споре, но как он мог наглеть в ее собственном сне? Какое неуважение к хозяйке сна!

Она воодушевилась и бесстрашно посмотрела на Дун Хуа.

– Вы!.. Вас… Я вас придумала! Это мой сон: хочу вас целовать – целую! Вообще могу делать с вами все что захочу. А вы со мной нет. – И не менее довольно продолжила: – Не надо рассказывать мне про законы вроде «вежливость требует взаимности», совсем не важно, кто первым начал, потому что в моем сне нет законов. Мое слово и есть единственный закон!

Словами Фэнцзю можно было бы крошить золото с нефритом как глину – так убедительно она говорила. А когда закончила, то сама испугалась, придавленная вескостью произнесенной речи.

Фэнцзю пристально посмотрела на владыку. Тот долго оставался безучастным. Пришлось задуматься: а не задавила ли и владыку тяжесть ее доводов? Фэнцзю помахала рукой у Дун Хуа перед носом.

Владыка крепко стиснул ее мельтешащую руку. Он явно смотрел на нее, но говорил будто бы сам с собой:

– Так ты думаешь, что спишь.

Пауза.

– А я гадал, откуда такая смелость. И никакой злости.

Фэнцзю отчетливо слышала каждое слово из двух фраз владыки, но связь между ними от нее ускользала.

– Что значит «думаю, что сплю»? – Она растерянно продолжила: – Разве это не сон? Если это не сон, то откуда вы здесь? – Совсем запутавшись, она добавила: – И почему я должна на вас сердиться?

Фэнцзю вздрогнула, скользнув взглядом по покрасневшим губам владыки; ее лицо побледнело, когда она сказала:

– Неужели я на самом деле целовала…

Фэнцзю не смогла выговорить «вас», ей было слишком стыдно. Рукой, которую Дун Хуа не держал, она начала тихонько натягивать одеяло на грудь, тщетно пытаясь закутаться в него с головой. Действительность оказалась жестокой.

Владыка перехватил ее руку, край одеяла повис в воздухе. Теперь обе ее руки были в его плену. Дун Хуа долго и сосредоточенно смотрел на нее, а потом наконец спросил:

– Ты помнишь, что делала перед тем, как заснуть, Сяо-Бай?

Что она делала перед тем, как заснуть? Фэнцзю обнаружила, что совершенно ничего не помнит. В голове будто пронесся осенний ветер, в котором затерялись слышанные ею печальные истории о потере памяти. Ветер этот выстудил тепло из сердца. Неужели она тоже потеряла память?

От растревоженного сердца холод пополз вниз. Фэнцзю почувствовала, как от пугающих мыслей коченеют руки и ноги. В этот момент ее похолодевшую руку сжали крепче, отчего по ней прошла волна тепла, а рядом с ухом раздался размеренный и мягкий голос владыки:

– Я здесь, не бойся. Ты просто задремала, вот и все.

Фэнцзю неуверенно посмотрела на владыку.

Владыка отвел пряди волос с ее намокшего лба и невозмутимо продолжил:

– Бывает такое, что после долгого сна не можешь вспомнить, что было до. Если ты еще помнишь последние события, то беспокоиться не о чем. – В его глазах зажегся мягкий огонек. – По правде говоря, даже если ты забыла вообще все, в этом нет ничего страшного.

Хотя слова владыки трудно было назвать утешением, услышав их, Фэнцзю чудесным образом успокоилась.

Только теперь она сумела рассмотреть все как следует. Хоть это и был не сон, она действительно лежала на просторной кровати. Но это не было свадебное ложе с красными покрывалами. Покрывало под ней и полог перед глазами – все они были чернильно-синие, как цветы кушу. За пологом не оказалось пары свадебных свечей дракона и феникса. Вместо них над кроватью парила ночная жемчужина величиной с гусиное яйцо.

Сквозь тонкую занавесь, сотканную из кисеи, небо напоминало широкий полог, а земля – длинную циновку. Сияли белые ветви лесных деревьев, создавая вокруг полога чарующую картину. Казалось, будто воздух пресыщен духовной силой. Конечно же, сильнее всего духовная сила ощущалась в боге, сидевшем перед ней.

Владыка сказал: «последние события». Последние события… Фэнцзю на мгновение задумалась, припоминая, потом прошептала:

– Если вы не сон, значит… моя свадьба с владыкой Цан И до вашего появления… сон.

Она задумалась о происхождении этого сна. Наконец Фэнцзю с задумчивым выражением на лице глубокомысленно изрекла:

– Два месяца назад мой старик, кхм… я хотела сказать, отец заставил меня пойти замуж за владыку Цан И с горы Чжиюэ. В брачную ночь я сделала все возможное, чтобы разгромить дворец Цан И, и свадьба не состоялась. Говорят, владыка Цан И потратил целое состояние на восстановление дома. Однако он даже не проклинал меня за то, что я сравняла его дворец с землей. Он даже просил для меня снисхождения, когда разозленный отец хотел меня наказать.

В заключение она сказала, понизив голос:

– Наверняка он заступился потому, что в мире людей ему приходится беспокоиться о множестве гор и рек и на такие пустяки, как разрушенный дворец, у него попросту не хватило душевных сил… Но как бы то ни было, он за меня заступился. Я очень хотела его отблагодарить. Меня терзала вина за то, что я разнесла его дом. Вина и стыд. Думаю, именно поэтому сегодня мне приснился такой странный сон.

Волосы Фэнцзю спутались во сне, владыка молча помог ей привести их в порядок. Пока она сбивчиво излагала свои выводы, он слушал ее краем уха, погрузившись в размышления о более серьезных делах. По словам Сы Мина, с тех пор как Бай И принудил Фэнцзю выйти замуж за хозяина горы Чжиюэ, прошло семьдесят лет, но сейчас Фэнцзю с полной уверенностью утверждала, что минуло всего два месяца. Похоже, она засыпала с серьезными ранами, ей не хватало духовных сил, и Сон Аланьжэ слегка перепутал ее воспоминания.

Она помнила только события семидесятилетней давности, поэтому и не сердилась на него за то, что он отдал плод Бимба Цзи Хэн. Владыка подумал, что способность Сна изменять память тяжелораненого оказалась очень кстати.

Фэнцзю вздохнула раз, потом другой. Все же оставалась пара моментов, которые она никак не могла понять. На ее лице отразилось сомнение, она негромко произнесла:

– И все же что-то не так.

Она посмотрела на владыку, и в ее глазах мелькнуло беспокойство.

– Если тогда я видела сон, а сейчас уже не вижу, то что это за место? И вы, владыка… Почему вы здесь? Чья это кровать?

Некоторое время владыка рассматривал Фэнцзю в раздумьях. Выходило, что Сяо-Бай помнит только те времена, когда в форме лисички жила на Небесах в качестве его питомца. Теперь все будет намного проще. С самым честным выражением лица Дун Хуа начал нести полную чушь:

– Это силовое поле, подобное Лотосовому пределу Десяти зол. Янь Чиу заманил меня в ловушку. Ты сильно за меня беспокоилась и поспешила на помощь.

Фэнцзю выразительно округлила рот и изумленно выпалила:

– Вот это Янь Чиу дает! Он поймал вас в ловушку дважды!

Владыка не изменился в лице.

– Он заманил в ловушку не только меня, но и тебя. Мы не сумели вырваться и в итоге застряли здесь.

– Подлец Янь Чиу! – пылая праведным негодованием, воскликнула Фэнцзю. Но тут же озадачилась: – Почему я совсем не помню, что Янь Чиу снова заманил вас в ловушку, а я самоотверженно бросилась вас спасать?

– Потому что ты слишком долго спала, – спокойно ответил владыка.

Видя, что в ее глазах все еще плещутся сомнения, он ласково погладил ее по щеке, пристально посмотрел в глаза и понизил голос:

– Сяо-Бай, разве не ты всегда спасала меня, когда я оказывался в ловушке?

* * *

«Разве не ты всегда спасала меня, когда я оказывался в ловушке?»

Фэнцзю будто одеревенела.

Этим вечером в ее голове все перевернулось вверх дном, отчего она вела себя то так, то эдак, без всякого порядка, путаясь и ничего не понимая. Но слова Дун Хуа, словно скользнувший по ее бровям очищающий снег, разгладили ее лоб и вымели из души все терзающие мысли.

В голове наконец прояснилось.

Воспоминания о Небесах сотни лет назад нахлынули на нее, и сердце вдруг сжала тоска.

Она вспомнила, как однажды беседовала с тетей о том, насколько непостижим этот мир. Непостижим он был потому, что в нем имелось множество вещей, которые казались похожими, но таковыми не являлись. Например, «любовь» и «желание». На первый взгляд они не сильно отличаются друг от друга, но на самом деле разница огромна. Она состояла в том, что желанием можно управлять, а любовью – нет. Вот почему красноречиво говорят смертные: «Чувство возникает неведомо откуда и становится все глубже»^[13].

В ее с Дун Хуа случае речь шла не об управляемом желании, а о неуправляемой любви. Она думала, что вырвала свои чувства, но не ожидала, что их корни уходят так глубоко. Сначала ей казалось, что она выдернула огромную часть кустарника любви и на этом ему придет конец. Однако оказалось, что, если копнуть глубже, можно обнаружить продолжение чувств.

Она думала, что прошлое унесло ветром и все превратилось в пыль. Но Дун Хуа одной простой фразой смел все наносное, и она своими глазами увидела, как глубоко и надежно укоренились ее чувства.

Почему Янь Чиу снова заманил Дун Хуа в ловушку? Почему она не усвоила урок и вновь радостно поскакала его спасать? Больше не было нужды размышлять над этими вопросами.

Владыка сказал: «Разве не ты всегда спасала меня, когда я оказывался в ловушке?»

По прошествии более чем двухсот лет, кажется, он наконец-то понял, что она и есть та самая лисичка, которая когда-то спасла его из Лотосового предела, и она та самая лисичка, которая когда-то сопровождала его на Небесах. Знал ли он, сколько горечи выпало на ее долю?