О. Шеллина: Достигнуть границ

Глава 1

Иван Долгорукий покосился на сидящего с невозмутимым видом за огромным столом рыжего парня, что-то помечающего в развёрнутом перед ним листе бумаги, и раздражённо стукнул кулаком по подлокотнику кресла, в котором сидел, ожидая, когда же уже государь соизволит его принять.

Да, многое изменилось за время его отсутствия, очень многое. А когда-то он, помнится, ногой такие двери открывал, и всё ему с рук сходило, а вот теперь смотри-ка, как смерд какой, ждёт сидит, когда верный пёс получит от хозяина команду впустить его. Это, если тот унизительный обыск опустить, коий ему на входе гвардейцы учинили, даже сапоги велели снять и потрясти, прежде чем снова надеть позволили. Всё это словно опускало его ниже самого Кузина, а ведь Иван Долгорукий всё ещё князь.

Он даже попытался возразить, когда шпагу его забрали и в специальную нишу поставили, сказав, что на выходе сможет забрать. Только вот гвардейцы не прониклись, и всё равно отобрали оружие. Но вышедший на шум Михайлов хмуро сказал, что в месте пребывания императорской семьи ни одна шельма вооружённой ходить не будет, за исключением самого государя и некоторых особо приближённых лиц, имеющих право доступа без доклада. И что князь Долгорукий к этим людям не относится.

Это было в первый его визит сюда, в эту приёмную, больше он таких ошибок не совершал и обыску не сопротивлялся, так же как и передаче шпаги на хранение.

– Да сколько мне ждать-то? Может, вообще домой идти, дабы время зазря не терять? Уже третий раз отворот-поворот даёшь, – Иван не выдержал и задал вполне нормальный, с его точки зрения, вопрос. Кузин же, вот пёсий сын, из холопов так высоко поднявшийся, только посмотрел на него исподлобья и покачал головой:

– Не могу ответить тебе, князь. В таких вещах, как вот такая аудиенция, без предварительного доклада, я государю не могу подсказывать. Он сам должен решить, сможет ли отложить то дело, коим сейчас занимается, и уделить тебе времени своего, али нет. Вот тогда действительно придётся тебе, князь, домой идти и ждать, когда гонец с точным временем явится. Ты же отказываешься пойти простым путём, словно что-то доказать кому желаешь, – и Кузин снова уткнулся в какую-то бумагу.

Ну, хотя бы смотреть перестал на него так, будто и не ожидал увидеть когда-нибудь Долгорукова в живых, словно бы призрак к нему в приёмную влетел. Вот же словечко придумали «приёмная», но суть верно передана, тут и не поспоришь. И Иван, скрипя зубами, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

Он очень устал, отбиваясь от нападок Петьки Шереметьева, который дал ему с семьёй приют. Не смог он сестру родную, да ещё и с младенчиком на руках, на улицу выкинуть, но крови уже попортил основательно, да так, что Иван утром, не отдохнув как следует, рванул сюда, подозревая, что ждать придётся снова, как и в те два раза, когда государь так и не допустил его до себя.

Однако подремать ему не дали. Тишину приёмной, прерываемую изредка скрипом пера и шелестом бумаги, нарушил топот не одной пары ног, раздавшихся за дверью. Она практически сразу распахнулась, и в приёмную быстрым шагом вошли четверо человек, среди которых Иван, приоткрывший один глаз, без труда узнал Томаса Гордона, Василия Мятлева и Артемия Толбухина. Четвёртый – молоденький совсем гардемарин, с посеревшим от усталости лицом, был ему не знаком.

Мельком взглянув на Ивана и, кажется, не узнав в дремавшем в кресле офицере в потрёпанном камзоле и с сильно загорелым, обветренным лицом бывшего блистательного князя, троица довольно известных личностей направилась прямиком к приподнявшемуся и нахмурившемуся Митьке. А ведь не так уж и давно был князь этот первейшим государевым фаворитом, коему прощалось абсолютно всё… до определённого времени. Гардемарин же, оглянувшись по сторонам, присел в кресло, стоящее рядом с тем, в котором расположился Долгорукий.

Иван покосился на паренька. Видимо, тот не просто не узнал его, он понятия не имел, кем ожидающий аудиенции посетитель мог оказаться. Не воспользоваться подвернувшейся ситуацией Иван просто не мог.

– Что произошло? – чуть наклонившись в сторону гардемарина, очень тихо спросил он, наблюдая при этом, как Кузину о чём-то вполголоса рассказывают трое весьма почтенных посетителей.

– Шведы пытались с наскока взять Кронштадт и, укрепившись в нём, пропустить корабли к Петербургу, – также шёпотом ответил Ивану гардемарин. – И после этого диктовать условия государю, Петру Алексеевичу.

– Умно, – Иван задумчиво посмотрел на гардемарина. – Но раз ты говоришь, что хотели, означает ли это, что не получилось ничего у шведов?

– Не получилось, – кивнул Алексей Белов, а это был именно он, и добавил. – Василий Алексеевич сумел потопить разведчика, а ещё из воды выловили Карла Ханса Вахтмейстера. Он-то про планы всё и рассказал, прежде чем к Андрею Ивановичу Ушакову попал. Очень потом Андрей Иванович обижался, всё пенял Василию Алексеевичу, мол, тот работы и службы хочет его лишить, такие дела делая. – Говоря то, что уже было многим известно, Алексей не добавил, что потопить шведский фрегат удалось только когда Вахтмейстер думал, что совладал с практически необученной командой и «Стремительный» уже медленно погружался на дно.

Оставив пальбу, шведы решили взять корабль на абордаж, дабы чем-нибудь поживиться, но, когда они подошли ближе, их ждал весьма неприятный сюрприз от, казалось бы, уже поверженного корабля.

А Вахтмейстера выловили из воды уже в шлюпку, на которой спасался выживший экипаж «Стремительного». Их подобрала вскоре «Елизавета», успевшая вернуться, чтобы оказать помощь, передав всё, что было нужно в Кронштадт.

Не рассказал он и о том, как буквально остолбенел от ужаса, когда рядом с мостиком упало ядро, и одному его однокашнику, Вовке Троицкому, оторвало этим ядром голову. Было столько крови…

Он сумел взять себя в руки только после увесистой оплеухи, которую ему отвесил Мятлев, что-то яростно крича при этом. В себя-то он пришёл и даже сумел не впадать больше в ступор при виде смерти, в тот день ходившей за ним по пятам, но вот уже которую ночь просыпался в холодном поту, видя постоянно одну и ту же картину – гибель Троицкого. Ничего этого Белов не рассказал: те, кому надо, и так знают, а остальным и не стоит знать.

В это время Кузин поднялся со своего места и негромко проговорил:

– Я сейчас узнаю. Обождите пока здесь, – и решительно направился к входу в кабинет. Вышел он меньше чем через минуту и кивнул на дверь. – Заходите. Все. Гардемарин Белов, тебя это тоже касается.

Когда четверо моряков, принесшие, судя по всему, не слишком приятные новости, потянулись к кабинету, Долгорукий, ухмыльнувшись, спросил Митьку, скрестившего руки на груди и нахмурившись смотревшего в этот момент, как входит последним, выглядевший чрезвычайно взволнованным Белов:

– Я так понимаю, мне снова можно идти домой? – в его голосе помимо воли прозвучала ирония. А ведь те сведения, кои он привёз, тоже были важными, но нет, его, как бродячую собаку, за порог не пускали.

– Нет, – ровно ответил Кузин, всё ещё глядя на дверь. – Скоро придёт граф Шереметьев. Государь велел звать вас обоих разом.

– О, Боже, – Иван даже глаза закатил. – Вот только с ним мне к государю и не хватало попасть.

– Так государь, Пётр Алексеевич распорядился. Но ты, Иван Алексеевич, можешь попробовать оспорить его приказ, – усмехнулся Кузин и прошёл за свой стол.

– Нет уж, не горю желанием испытывать терпение государя. А вот ему, кажется, вполне даже по нраву испытывать моё, – пробурчал Долгорукий, устраиваясь в кресле поудобнее, потому как понятия не имел, сколько ему ещё нужно будет ждать.

Как оказалось, ждать пришлось совсем не так уж и долго, во всяком случае, графа Шереметьева, вошедшего в приёмную буквально через пять минут.

– Как же я надеялся, что ты сбежал от Наташки, оставив её с дитём в моём доме, и подавшись на поиски всего того, что было тебе так дорого когда-то, – Петька рухнул в то самое кресло, в котором совсем недавно сидел Белов.

– Не дождёшься, – парировал Иван, разглядывая свою руку, огрубевшую от тяжёлой работы, и дорогой обручальный перстень, единственную дорогую вещь, которая у него осталась. Этот перстень стоил целое состояние, но Долгорукий всё никак не решался его продать, тем более, что… – Я Наталью не брошу, и не надейся, даже, если ты нас из дома выгонишь, найдём, где остановиться.

– Ты же ей жизнь испортил, сволочь, – Петька поморщился. – Уехал бы потихоньку, Наташка бы поплакала с месяцок, да на кого более достойного взгляд бросила. Спасибо хоть в землях тех уберечь сумел, да домой вернул…

– Пожалуйста, – перебил Петьку Иван. – Я же это для тебя специально расстарался, а не потому, что уберечь жену с сыном – это первостепенная моя задача и смысл жизни.

– Ха-ха, я оценил, посмотрим, как государь, Пётр Алексеевич оценит.

– А что же ты, Петруха, здесь со мной сидишь, а не в кабинет к государю ломишься? – Долгорукий стиснул зубы. Он уже до такой степени за эти дни устал от этих бесконечных упрёков, что, ежели бы не Наташа, то действительно сбежал бы уже куда глаза глядят, даже если бы оставаться в Петькином доме ему приказал бы сам государь Пётр Алексеевич.

– Ну, энто ты мог запросто куда угодно завалиться, а у меня понимание имеется, что, ежели бы государь хотел, чтобы я там сейчас присутствовал, то он не поленился бы вон через Дмитрия свою волю мне передать. Потому что, Ваня, я блюду прежде всего интересы государя и Отчизны, а не свои и своего кармана, – Петька произнёс это с таким явным наслаждением, что Иван сжал кулаки, потому что желание дать по морде шурину становилось нестерпимым, а устроить драку в приёмной государя – это такое себе удовольствие, которое наверняка закончится не слишком хорошо.

Вместо этого он сунул руку в карман и нащупал там небольшую статуэтку, которую хотел показать государю и рассказать уже, с чем ему удалось вернуться. Его корабль, как и второй (а они шли парой, чтобы у пиратов не было соблазна напасть), успел дойти до Ревеля как раз до этих непонятных нападений шведов. Но сейчас Иван начал беспокоиться о его сохранности, точнее, даже не его, а груза, надёжно схороненного в трюмах и который охраняет верная команда, до сей поры не сошедшая на берег. И так они потеряли столько времени, сидя в карантинной зоне, прежде чем направиться в Москву. Благо, в Ревеле ещё помнили его и с готовностью помогли с каретой и подорожной.

Иван в который раз закрыл глаза, чтобы накатившая дремота окунула его во влажное марево тропического леса, по которому они пробирались к побережью. И противниками для них стали вовсе не дикари – они-то приняли этих новых белых вполне дружелюбно, тем более, что они вовсе не собирались их как-то притеснять, во всяком случае, пока. Их было слишком мало, чтобы начинать делить с местными территорию. К тому же, никто из них даже не сомневался, что Пётр Алексеевич не слишком надеялся на их успех.

Но переселенцы, сосланные с ними попы и преображенцы, вцепились в эту землю зубами, не собираясь с неё уходить по доброй воле. Вот только им нужна была помощь, и Долгорукого отправили за ней, надеясь, что государь вспомнит всё-таки, что когда-то называл Ивана другом.

Высадили их голландцы вовсе не там, где наметил государь, но выяснилось это уже после того, как нагрянули испанцы. А так как староверам на какие-то там папские пакты было наплевать, то в итоге вышел спор насчёт территории, которую они уже объявили своей, и на которой никого из иноземцев пока не было.

В ответ на показанную карту, которой ткнул в лицо старшего старовера командир экспедиционного отряда испанцев, Игнат Лаптев ответил, что может такую вот прямо сейчас нарисовать и отметить эту территорию за Российской империей, так что она для него вообще ничего не значит. Главное, кто успел на ещё ничейной земле флаг страны своей установить над фортом, тот и хозяин территории, и это были вовсе не испанцы.