Я кивнула, поблагодарила, хотя голос сорвался, и медленно прошла к ряду стульев, расположенных вдоль стены. Села, сцепив руки на коленях так сильно, что побелели костяшки пальцев даже на моей смуглой коже.

Состояние вашего дяди резко ухудшилось… Это было почти единственное предложение, которое я услышала прежде, чем перед глазами потемнело в момент, когда я стояла возле столика маленькой канадской закусочной или просто кафе, как называют другие, где работала официанткой и принимала очередной заказ.

В тот миг всё, что было вокруг, стало чужим. Казалось, мир сузился до одного-единственного факта – дяде стало хуже.

Тогда я почувствовала, как внутри всё оборвалось, будто в груди образовалась пустота, затягивающая в себя каждый новый вдох. И теперь, сидя на стуле в холодном коридоре больницы, я снова ощущала то же самое, правда сильнее и тяжелее.

Минуты показались часами и пока я ждала, то искусала себе все губы. Дурная привычка, оставшаяся со школьных времен. Пару месяцев назад мне стукнуло двадцать три и спустя несколько дней после моего дня рождения дядю забрали в реанимацию, так как у него были такие боли, что он даже кричал.

Боже, я никогда не забуду те его крики. В жизни не слышала, чтобы так кричали, это даже скорее напоминало сдавленное мычание.

Примерно в тоже время нам с ним и сообщили, что у моего дорогого любимого дяди… рак предстательной железы третий стадии. Тогда я сдержалась, не проронила ни слезинки, уверяла, что мы справимся, что всё получится. Я верила, когда в душе всё рвалось на части.

Судьба та ещё… сволочь. Я убедилась в этом, когда она захотела в очередной раз отнять у меня близкого человека.

Сначала моя мама, после отец, теперь… мой последний живой и близкий родственник. Была ещё троюродная бабушка, про которую я только слышала, но в жизни не видела. Она жила на другом конце страны.

Стоило мне в тот вечер приехать домой, в непривычно пустой дом без дяди, как меня накрыло. Я разрыдалась. Проклинала всё вокруг, задавалась многочисленными вопросами, почему именно он… и да, повторюсь, что надрывно плакала.

Из воспоминаний вынырнула слишком резко. Когда дверь приёмного отделения приоткрылась, и в коридор вышел доктор Фернандас, я почти подпрыгнула. Вскочила на ноги так резко, что стул заскрежетал по полу.

Невысокого роста, коренастый, лет под пятьдесят. Тёмные волосы на висках тронула седина, лицо было усталое, с глубокими морщинами, особенно возле глаз. На переносице – очки в тонкой металлической оправе, а белый халат сидел на нём так, словно он не снимал его уже сутками, возможно, так и было.

– Мисс Морган, пройдемте, – кивнул он мне и сделал приглашающий жест рукой в сторону.

– Что… с моим дядей? – вопрос вырвался сам по себе. Не выдержала.

– Сейчас его состояние более-менее стабильно. Давайте пройдём в кабинет, я объясню подробнее, – мужчина на мгновение задержал взгляд на моём лице и спокойно всё это произнес.

Мои плечи чуть-чуть опустились из-за накрывшего облегчения, но всё же… этого оказалось недостаточно, чтобы мне удалось окончательно расслабиться.

Мы дошли до его кабинета, и он пригласил меня сесть. Комната была небольшая… стол, пара кресел, шкаф с папками и приборами. Ранее мне не доводилось тут бывать, он принимал нас в другом кабинете. На столе лежала папка с медицинской документацией, которую доктор придвинул к себе. Он сел напротив, сцепив пальцы рук в замок, и какое-то время молчал, будто собираясь с мыслями.

Секунда.

Две…

Почему он продолжал молчать?

Я уже приоткрыла рот, чтобы задать один из самых важных вопрос, но мужчина опередил:

– У вашего дяди произошёл острый болевой приступ, – даже спокойной и ровный голос не внушал доверия. – При раке предстательной железы третьей стадии нередко возникают осложнения. В его случае, вероятно, это связано с метастатическими изменениями, то есть распространением опухолевого процесса за пределы первичного очага. Возможно, произошло сдавливание нервных окончаний или костных структур, что и вызвало такие сильные боли. Мы провели необходимые процедуры, назначили опиоидные анальгетики, и на данный момент болевой синдром удалось частично… устранить.

Большинство из этих терминов ранее мне были незнакомы, но когда я узнала точный диагноз дяди, то всё подробно изучила. Поэтому сейчас я прекрасно поняла, что именно мне сообщил мистер Фернандас.

– Значит… значит, нужно увеличить дозировку лекарств или что-то сделать с курсом химиотерапии, – сбивчиво произнесла я, – что-то, что ему поможет…

– Мисс Морган, – он взглянул мне в глаза, – я понимаю, что вы сейчас чувствуете. И уверяю, что мы делаем всё возможное, но тут дело всё-таки в другом. Я, как и любой другой лечащий врач, обязан сообщить, что ваш лимит по страховой сумме вскоре закончится. Вашему дяде нужна операция. И сумма в страховке… не сможет её покрыть, – он дал мне несколько минут это осмыслить, после чего продолжил. – Без операции его шансы… крайне малы, потому что даже курс химиотерапии уже не помогает, мисс Морган. Даже при нашем вмешательстве болезнь прогрессирует очень быстро. Без операции его состояние будет ухудшаться стремительно. У него осталось… – он на мгновение опустил глаза в бумаги, будто искал там правильные слова, но я знала, что это приговор, а не просто цифры, – …примерно два месяца. Если повезет, то три.

Последние слова обрушились на меня так, словно из-под меня выбили стул.

Я смотрела на него, но глаза уже жгло, и всё передо мной будто плыло.

Страховка. Чёртова страховка.

Всё вертелось вокруг неё, словно человеческая жизнь могла измеряться цифрами на бумаге. Кто вообще такое придумал? Сейчас я всей душой ненавидела того человека.

Мы уже увеличивали сумму покрытия, тогда казалось, что это будет спасением. Мы продали всё, что имело хоть какую-то ценность в доме, старую машину, коллекцию редких пластинок дяди, да даже некоторую мебель. Наш дом сильно опустил после этого. Мы даже залезли в ипотечный долг, заложив наш дом, чтобы оплатить предыдущие курсы лечения. Всё это стоило чудовищно дорого. Но без страховки это стоило бы ещё бы дороже.

И всё это ради чего? Ради того, чтобы я сейчас услышала, что этого всё равно недостаточно? Наверное, я бы даже усмехнулась, будь у меня силы.

Грудь сдавило так, что едва получилось сделать новый вдох.

Похоже, моя жизнь это лишь череда долгов и попыток вырвать у судьбы ещё день, ещё неделю, ещё шанс для того единственного человека, кто у меня остался.

Ощутила, как пальцы сжались в кулаки, ногти впились в ладони. Хотелось закричать, но я только смотрела на доктора, пытаясь держать лицо. Ведь именно это я делала всегда… сдерживалась, пока внутри всё рушилось.

– Химиотерапия больше не работает, – продолжил доктор. – Организм выработал устойчивость к препаратам. Мы можем лишь облегчить симптомы, но не остановить сам процесс. Операция – это единственный шанс, мисс Морган. Да, риск высокий, но альтернатива, увы, куда страшнее.

– Каковы шансы? – задала один из терзающих вопросов. – Каковы шансы на то, что операция поможет?

– Пятьдесят процентов, мисс Морган.

Пятьдесят процентов.

Стиснула между собой зубы, подумав о том, что вся жизнь… чертова лотерея.

– Вы уже успели сказать моему дяде?

– Да, я сообщил ему буквально перед вами.

– Хорошо, – выдала напряженный кивок, – и… сколько у нас есть времени? Чтобы придумать что-нибудь со страховкой? Месяц?

– Две недели. Максимум три. Чем раньше её провести, тем будет лучше. С каждым новым днем шансы будут сокращаться в процентном соотношении. Я подготовил для вас бумаги, чтобы вы понимали, что нужно вашему дяде… Там всё подробно описано.

Он достал из ящика в столе несколько бумаг и протянул их мне, и я бегло прочитала основную информацию.

Мой взгляд зацепился за примерную сумму, и я прикрыла на мгновения глаза. Это в три раза больше, чем мы уже истратили.

В три раза!

– Хорошо. Я поняла вас, мистер Фернандас. Дайте мне время, я… что-нибудь придумаю со страховой. Можно увидеться с дядей?

– Конечно, мисс Морган. Пойдемте. Я вас провожу.

Мы вышли из кабинета обратно в коридор, который будто бы стал уже. Белые стены, ровные ряды дверей, свет ламп, слишком яркий для усталых глаз, всё это резало, кололо, мешало нормально дышать. Воздух был пропитан стерильным запахом антисептиков и лекарств, а ещё… смертью. Как часто здесь умирали?

Я качнула головой, прогоняя подобные вопросы, и убрала документы в сумку, стараясь не смотреть на них. Бумаги будто обжигали сквозь ткань, тяжело давили, напоминая о цифрах.

Сжала лямку сумки сильнее и шагнула дальше, стараясь не показывать доктору, что каждая секунда ожидания ломает меня изнутри.

Мы подошли к двери с табличкой.

Доктор Фернандас толкнул её, и я вошла в палату вслед за ним. Она была одиночной, просторной, с современным оборудованием, с тем, что должно помогать… мониторы тихо мерцали зелёными линиями, капельница медленно капала, отмеряя время, которого и так оставалось мало.