– Это у тебя, Макс, банда, а у меня – община, – ухмыльнулся он.

– Есть такое, – согласился я. – Сейчас вообще такое чувство, что снова в лихие девяностые попал.

– Снова? А что ты о них знаешь? – пожал плечами Грач.

– В фильмах видел, сериалы смотрел, – ответил я, не вдаваясь в подробности.

– Только там всё по-другому было, если на самом-то деле.

– Угу, – пробубнил я, жуя пельмень.

– Ладно, – отмахнулся он. – Речь сейчас не об этом. Скажи лучше, что думаешь дальше делать? Могу, конечно, тебя у себя приютить. Бабам скажу, что Кругу нужен перерыв, что надо почистить энергетику и уйти в ментальную паузу. Выставлю их, короче говоря, на несколько дней. Они, конечно, надёжные, но мало ли, где лишнее ляпнут. Лучше, чтобы тебя не видели, сам понимаешь.

– Да не заморачивайся. Не хватало еще Кругами своими тебе разбрасываться. Я найду, где перекантоваться.

– Где?

– На дачу вернусь.

– Ты что, сдурел? Тебя же там вычислили.

– Вот именно. Там меня уже срисовали, и Бульдог знает, что я об этом знаю. Он уверен, что я туда больше ни ногой. А я вернусь. Никому и в голову не придёт, что я настолько наглый, чтобы сунуться обратно. Верняк, брат, скажи же?

– Ну… так-то логика есть, но риск… – протянул он.

– Да ладно тебе. Кто не рискует, тот на вокзале шаурму не покупает, – усмехнулся я.

Грач поставил на стол сметану.

– А это что, тоже магазинная? – поморщился я.

– Нет, домашняя. На рынке взял.

– Ну, хоть что-то у тебя настоящее, друг, – улыбнулся я, откинувшись на спинку стула. – Дальше так поступим. Первым делом надо вернуть мне статус законопослушного гражданина, а то вне закона уже поднадоело ходить. Есть один способ. Механизм я уже запустил, скоро всё встанет на свои места. Как грица-а… с божьей помощью… ну и с моей тоже.

Я изложил Грачу план. Он молча слушал, потом покачал головой.

– Блин, Макс, рисково.

– А другого пока нет. Вот предложи ты мне такой вариант, чтобы мы с тобой сидели, смотрели футбол, пили пивко с раками, а дело бы само делалось – я бы только «за» был. Но пока что имеем, то имеем.

* * *

– О, Максим! Здорово! – Тимофей Кузьмич стоял в проёме своей дачной двери, в старом свитере, с прищуром от света. – А ты… ты уже вернулся? Ты же прощался, говорил – надолго уезжаешь куда-то.

– Да вот, решил остаться, – улыбнулся я. – А ты что, не рад?

– Да, конечно, рад, – дед оживился. – Мне-то вообще тут одному тоска смертная. Мы с тобой ещё и за грибочками сходим. Сейчас сезон – то ли начался, то ли уже заканчивается, но они ещё есть. Я баньку сегодня натоплю, у меня как раз наливочка на вишне поспела.

Тут он сглотнул и перешёл, наконец, к главному:

– А… где машина моя? Ну, то есть, теперь твоя. Где «Москвич»?

– Да забарахлил маленько, в ремонт отдал, – сказал я, стараясь, чтобы ответ прозвучал буднично.

– А, ну это доброе дело. Ты его береги.

– Конечно, Кузьмич. Как родного сына, – отшутился я, а про себя подумал: надеюсь, те шабашники на нелегальном СТО в гаражах, куда Грач по моей просьбе увёз автомобиль, действительно спецы, а не бухие рукожопы, как половина таких «самозанятых». Табличку новую повесили – «мастерская», а суть та же, что и тридцать лет назад.

– Ну так что, баню топлю? – спросил Кузьмич.

– Топи, отец, топи.

Я присел на диван и прищурился:

– Слушай, а ты про себя-то ничего толком не рассказываешь. Только, вижу, глаз у тебя опытный, наметанный, как у…

– Как у кого? – тут же прищурился дед.

– Ну… как у партийного работника или председателя колхоза, – хмыкнул я.

– Бери выше, – Кузьмич выпрямился, как на построении, и с каким-то мальчишеским азартом выдал: – Я в органах работал.

– Да ты что? – удивился я. – Милиционером, что ли?

– На, смотри, – он распахнул шкаф, достал оттуда китель с майорскими погонами КГБ. – Видал? – он бережно стряхнул с лацкана пылинку. – Эх, вот было времечко…

– О, ни фига себе, – я уставился на китель. – Ты что, лётчик был?

– Тьфу ты, Максимка… – фыркнул он. – Какой лётчик? Это ж комитет государственной безопасности, – сказал с гордостью, наставительно потрясая морщинистым пальцем.

– А, ну я не сильно разбираюсь, – прищурился я, но улыбка у меня была та ещё.

– Да всё ты разбираешься, – усмехнулся он. – Я ещё в прошлый раз, как ты тут появился, сразу понял, кто ты.

– Но ведь ты меня не выдал, – сказал я. – Сделал вид, что не знаешь.

Он медленно, важно кивнул, словно генерал, принимающий парад.

– Так учили. Хочешь – сам расскажешь. Не хочешь – я и так узнаю.

– И кто же я? – я улыбался, но внутри уже готовился к ответу.

– Яровой Максим Сергеевич. Лучший сыскарь в Новознаменске. Нынче, правда, опальный и в розыске, – произнёс он, будто приговаривая.

– Ого… Ну ты, Кузьмич, даёшь.

– А то. Я хоть и старый пень, но нюх не потерял.

– Вот это хорошо, – кивнул я. – А с нынешними коллегами своими… ну, бывшими, ты связь держишь?

– В каком смысле?

– Ну, контакты есть?

– Конечно, имеются. Куда ж их деть, не протухли. А что?

– Ну, слушай тогда… – сказал я, и, опершись локтем на стол, начал рассказывать.

* * *

Телефон зазвонил так настойчиво, будто ему было глубоко плевать на то, что я только несколько часов назад вылез из бани Кузьмича, где мы налегли на его вишнёвую наливку, душевно поговорили «за жизнь» и за всё прочее. Голова гудела, как трансформаторная будка, подушка липла к лицу, а руки норовили вцепиться в одеяло и не отпускать его. Но привычка выработана годами службы: одна рука машинально потянулась к телефону, вторая – нащупала пистолет под кроватью.

На экране высветилось: Оксана. Ну и кому бы ещё понадобилось меня так рано дёргать?

– Да… – промычал я, не особо утруждая себя оживлённым тоном.

– Макс, всё-таки Бульдог одумался, – без предисловий сказала она.

– Неужели? – зевнул я, потирая виски.

– Угу. Сметанин лично мне звонил. Извинялся за моего сотрудника… ну, то есть за тебя.

– Ну, ясное дело… – хмыкнул я, устраиваясь поудобнее. – И-и?

– Так вот, – продолжала Оксана, – сказал, что всё выяснил. Что у следствия теперь другие, диаметрально противоположные версии, не связанные с тобой. Ты больше не в розыске. Сказал, что ему нужны твои показания. Как свидетеля. Просил, чтобы ты с ним срочно связался.

– Понятно… – промычал я.

– Макс, – в голосе её появилось напряжение, – ты что, не рад?

– Да рад, конечно, рад, – отозвался я, хотя, единственное, чему бы я был сейчас действительно рад – это возможности не отрывать головы от подушки и пойти досматривать сон.

– Ну так свяжись со Сметаниным, дай показания и выходи на работу. Хватит прохлаждаться. Тут у нас такое творится – без тебя зашиваемся. Ещё и Мордюкова нет, он-то, по твоему, между прочим, совету с давлением в госпиталь слёг, прячется от проверки.

– А что, проверка не уехала ещё?

– Завтра последний день. Потом справку разгромную накатают по результатам, а нам всё это разгребать. Выговоров, как собакам блох, навешают. Задолбали, не дают работать, – процедила она сплошным текстом.

Возмущенно, но как-то привычно, можно даже сказать – мотивирующе.

– Ну, система – она такая, – вздохнул я. – Сколько ни работай, хорошим не будешь.

– Всё, Макс, давай, до связи. Скоро увидимся. Ух! Как же я рада, что всё так само собой разрулилось.

На это я только хмыкнул, а потом вспомнил ещё кое-что.

– Погоди… Ты с технарями из БСТМ связывалась? Узнавала?

– Да… – и она рассказала мне результат их разговора.

– Спасибо, Оксан, пока.

– Ты, главное – свяжись с Бульдогом.

– Свяжусь, свяжусь…

Я отключил звонок, опустил телефон на тумбочку и ещё с минуту лежал, глядя в потолок. Голова по-прежнему была тяжёлая, но внутри уже начинало ворочаться то самое чувство – спокойного дня мне сегодня всё равно не видать.

* * *

Я набрал Бульдога, его рабочий номер.

– Сметанин слушает, – отозвался он, как всегда сухо, но на этот раз в голосе сквозила хотя бы какая-то оживлённость.

– Привет, Аркадий Львович, это я, Максим Сергеевич.

– О! – будто даже обрадовался он. – Ну ты даёшь… Вот устроил заварушку, а? Ладно, что всё разрешилось. Так, Максим Сергеевич, нам с вами нужно срочно увидеться и переговорить. Я снял розыск, так что теперь официально ты чист, больше не подозреваемый.

Мы с ним ещё в его машине перешли на «ты» – правда, вынужденно, по крайней мере, с его стороны, так что теперь он немного путался.

– Да, я в курсе, – ответил я.

– Тогда давайте так: надо встретиться, но не в моём кабинете.

– Почему не в кабинете? – спросил я.

– Не по телефону. Короче, у вас тут есть кафе на углу Ленина и Карла Маркса, знаешь? Оно там одно, не ошибиться. Через час сможешь быть? Дело серьёзное.

– Смогу.

– Если что, могу за тобой заехать.

– Нет, не надо. Сам доберусь, я на колёсах, – сказал я, хотя про себя отметил, что колёс у меня, по сути, сейчас и нет, но это Бульдогу знать ни к чему.

– Ну ладно. Тогда через час там.

Перед встречей я сделал пару звонков, уладив свои дела. Ровно через час такси высадило меня на перекрёстке Ленина и Карла Маркса. Кафешка была из тех, что помнили ещё девяностые: старая вывеска «Мангал и угли», облупившаяся краска, запах жареного мяса, который въелся в стены, и несколько пластиковых растений в горшках для вида. Надо думать, московский следак не хотел светиться в более парадных местах.

Внутри было пусто. За стойкой дежурила администратор – молоденькая, но уже с тем усталым взглядом, каким смотрят люди, пересидевшие лишнюю смену.

– Добрый день, у вас заказано? – вежливо спросила она, хотя и так было видно, что зал пуст.

– Нет, я не бронировал. Меня ожидают.

– А кто именно?

– Мужчина, на бульдога похож.

Она слегка нахмурилась, будто сверялась в памяти, потом глянула через зал и кивнула:

– А, понятно. Проходите.

Я подошёл к столику у окна, где уже сидел Сметанин. На его лице была совсем не та мрачная физия, к которой я привык. Он улыбнулся, поднявшись навстречу, пожал руку:

– Садись. Тут отличные стейки рибай, рекомендую.

– Рибай… – поморщился я. – Это что за зверь такой?

– Хе… Это мраморная говядина.

– Да хоть гранитная, только я как-то больше по свинине на шампуре. Тут, я так понимаю, с этим напряг.

Честно сказать, судя по экстерьеру, я надеялся на что-то более свойское.

– Да ты попробуй, – махнул он рукой. – Я угощаю. Всё-таки виноват перед тобой, давай хоть проставлюсь.

– Легко отделаться хочешь, – хмыкнул я. – Такая «простава» несерьезная… С тебя по-взрослому: сауна, шашлыки из свиной шеи и девки.

– Губа у тебя не дура, – усмехнулся он. – Ладно, как освобожусь, организую.

– Да шучу я, – отмахнулся я. – Я не привередливый. Давай, тащи свой рибай, посмотрим, что за зверь.

– И… пятьдесят грамм к нему, – подмигнул он.

– Ну, только если пятьдесят, – ответил я, тоже улыбнувшись.

Может, и не помешает чуть-чуть «подлечиться». Но – без фанатизма. День ещё только начинался, и впереди, я чувствовал, будет много всего.

Стейк оказался действительно на удивление хорош – сочный, с лёгкой корочкой, розовый на срезе, пахнущий дымком. Я отрезал кусок, пока жевал, обвёл взглядом пустой зал и, положив вилку, спросил:

– А к чему такая конспирация? Почему не у тебя в кабинете?

Бульдог пригубил кофе, откинулся на спинку стула.

– Пойми, Макс… тот мент, ксиву которого ты мне передал, действительно оказался московским опером. Не подделка. Всё настоящее. И тут, как я понял, ниточки тянутся в Москву.

– Ну и что дальше? – нахмурился я.