Как вдруг где-то далеко послышался – и приблизился – рев мотора, и центральные двери зала распахнулись. В зал со всей дури влетел легкий кроссовый мотоцикл, а на нем – долговязый парень в черной кожаной куртке и в шлеме. Гости ахнули и попятились, толкая друг друга.

Мотоциклист заложил крутой вираж и врезался задним колесом непосредственно в торт – об него и затормозил. Шоколадный бастион рухнул, сладкие куски веером разлетелись по залу, но собор со шпилем устоял, и даже свечки не погасли. В зале повисло облако удушливого дыма.

Наглец Алекс снял шлем. Газанул еще раз и заглушил мотор.

– Вот и я, – заявил он гостям. – Скучали по мне? А я по вам не очень. Тоскливо у вас тут. Но раз уж пришли, кушайте тортик. И да: спасибо дяде Максиму за мощный подарок. Хочется выпить за его здоровье. В шестнадцать уже можно?

Не дожидаясь ответа, он вытащил из кармана медную фляжку и поднес к губам, но всех обманул и пить не стал. Вместо этого – пшш! – он выплеснул струю жидкости изо рта прямо на свечки, и над шоколадной крепостью вспыхнуло жаркое пламя!

Гости зажмурились, но огонь уже погас. Запахло жженым сахаром. Фокусник разразился, что называется, дьявольским хохотом:

– Ну извините! Не рассчитал! Теперь ешьте жареный.

Затем он одним рывком завел мотоцикл и, развернув его к выходу, нахлобучил шлем на голову.

– Счастливо оставаться! – крикнул цесаревич. – Сестренки, я люблю вас! Встретимся на воле.

Парень примерился, поддал газу и выкатился прочь из зала. Подпрыгивая на ступеньках, съехал по широкой лестнице. Пронесся по галерее и выбрался во двор, к восторгу заскучавших было музыкантов. Помахал рукой охранникам на блокпостах. И через минуту был уже за воротами, на черной скользкой брусчатке Дворцовой площади.

Оркестр играл ему вслед «Happy birthday to you», но он не слушал. И не оглядывался.

Прохожие смотрели ему вслед. Кто-то узнал и приветственно свистнул. Но мало кто видел продолжение истории.

Парня на мотоцикле окружили другие, такие же. С десяток крепких ребят в черных куртках, на черных мощных байках, сияющих лаком и никелем. В шлемах, совсем как у него. Руками в перчатках они хлопали его по плечам и по спине, будто были сто лет знакомы, а он отвечал тем же, хотя и видел их в первый раз.

Вот они разъехались, как по команде. Осталась только одна девушка. Мотор ее байка был самым мощным. Он тихонько урчал, как сытый зверь. Кажется, девушка улыбалась. Жаль только, что цесаревич Алекс не мог разглядеть ее лицо под шлемом. Ему казалось, что по темному гнутому стеклу пробегают искры, как по старинному зеркалу: это было знакомое волшебство, опасное и манящее.

– Тильда, – позвал он. – Не думай, я не сбежал. Я просто ушел от них. Мне надоело. Я не хочу быть дрожащей тварью, Тильда.

Женщина тронула байк с места. Подъехала совсем близко. Сбросила шлем, и длинные волосы цвета воронова крыла рассыпались по ее плечам.

– Я в тебе не сомневалась, – сказала Тильда.

Алекс протянул руку. Прикоснулся к ней, и она не исчезла.

– Наконец-то ты… настоящая, – прошептал он.

– Специально для тебя, малыш. Ты тоже станешь настоящим. Настоящим мужчиной. Кое-что случится уже сегодня ночью…

Мальчишка покраснел. Он постеснялся спросить, что он должен делать сейчас: слезть с мотоцикла и обнять ее? Или можно не слезать? Кажется, он размышлял, не спросить ли об этом через нейролинк, чтоб никто не слышал.

Но Тильда и сама превосходно умела читать мысли. Она склонилась к нему и легонечко поцеловала в губы. Потом усмехнулась:

– Ты красавчик. Но у тебя изо рта воняет керосином.

Алекс смутился:

– Это было вроде как фаер-шоу. Там, во дворце. Я рецепт в интерсети нашел. Когда оно жахнуло, я даже сам немножко испугался.

На это Тильда рассмеялась:

– Не надо бояться огня. Просто иди за мной.

Глава 1
Петербургские тайны

В трамвае Сонечка всегда садилась в уголке, у самых дверей на площадку.

Длинные деревянные скамейки в этих трамваях расположены друг против друга. Уже на Малой Охте вагон всегда полон. Здесь – рабочие-нейроботы с порохового завода, усталые, в помятых тужурках; молочницы-чухонки с бидонами; служанки в обнимку с пустыми корзинами: эти едут за припасами на Мальцевский рынок. Пассажиры рассаживаются по лавкам, словно куры на насесте, и смотрят друг на друга в упор выпуклыми стеклянными глазами. И на Сонечку тоже смотрят. Ей не нравится такая игра в гляделки, но она никогда не опускает взгляд первой.

Глаза у нее большие, карие. Каштановые волосы небрежно заколоты золотой булавкой. Платье… ну, словом, это ее лучшее платье. Взрослое. Смелое. Слишком смелое для Смольного института. Там девушки одеваются скучно, как монашки. Но она решила туда не возвращаться. Вот прямо сегодня утром твердо решила.

А почему?

Потому что она начинает новую жизнь. Без родительских нотаций. Без унылых классных дам. Без болтливых подруг.

И все равно ей как-то волнительно. Это вам не шутка – конкурс юных талантов на радио «Достоевский FM». И она его выиграла. Она бы не поверила, если бы кто-то просто стукнулся к ней в нейролинк, но ей пришло настоящее письмо по почте. Вот оно, у нее в кармане, в чудесном дизайнерском конверте из грубой серой крафт-бумаги.

«Дорогая (– ой!) участница (– ик!), – так причудливо начиналось письмо, а дальше в специальном окошке было напечатано ее имя. – Приглашаем тебя на уникальную программу-расследование „Петербургские тайны“. Ты покажешь нам все, что умеешь! А мы покажем тебя по нейровидению».

Соня обожала тайны. И она постоянно слушала передачи Федора Достоевского. У диджея – приятный бархатный голос, и рассказывает он удивительные истории, пугающие и таинственные.

Взять хотя бы одну, о привидении в Инженерном замке. Будто бы в старой резиденции Павла Первого снова стали встречать призрак убитого самодержца. Будто бы вечерами он ходит вверх и вниз по винтовой лестнице и каждому встречному предлагает табакерку – нюхнуть за помин его души! Отказаться невозможно: свалишься с лестницы и шею сломаешь. Но каждый, кто отведал царского табачку, потом пару недель ходил как пришибленный. И ладно бы только это! Такие люди рассказывали странные вещи, и даже нарисовать пытались (смотреть на эти рисунки было страшновато, диджей Федор их и не показывал). Некоторые бедолажки и вовсе верили, что им довелось побывать на том свете и вернуться. Да только вернулись они, по их словам, куда-то не туда, вовсе не в тот мир, в котором раньше жили. На расспросы докторов отвечали туманно и уклончиво. Приходилось их изолировать в желтом доме на Пряжке.

Другая история была еще несуразнее. Кажется, ее прислал Достоевскому кто-то из постоянных слушателей. Там один студент взялся помочь старушке перейти улицу, а старушка подумала, что он хочет отнять ее пенсию, и зарубила его топором. После чего он тоже стал призраком и писал теперь печальные стихи (диджей зачитал несколько фрагментов, довольно складных).

История, как легко заметить, была совершенно немыслимая. Но Соня слушала, не отрываясь. Ей даже снился иногда этот несчастный студент. А вот злобная старушка не снилась.

Все просто: Сонечка с детства мечтала стать детективом. Расследовать загадочные случаи. Разгадывать страшные тайны.

А еще ей ужасно не нравилась ее фамилия: Мармеладова. Она казалась ей слишком мягкой и сладкой. Поэтому свою заявку на конкурс она подписала таинственным псевдонимом: София Марр.

Наверно, диджей Федор был заинтригован. Или просто решил познакомиться с симпатичной девушкой? Ведь она приложила к письму стильный черно-белый дагер. Ей хотелось в это верить. Ну, совсем немножко хотелось.

Сонечка волновалась. Но изо всех сил старалась этого не показывать.

* * *

Длинный красный трамвай бесшумно летел по рельсам. Нет, не так: в полудюйме над рельсами. Кроме силы электричества, его толкала вперед новая технология магической левитации. Говорили, что ее изобрел граф Графтио – итальянский маг и волшебник на службе у российского императора.

На остановках трамвай как ни в чем не бывало опускался на землю, грохотал и скрежетал колесами по рельсам, пугая уличных котов. Перед тем как снова поднять вагон в воздух, вагоновожатый весело позвякивал в свой колокольчик.

Ехать было далеко: через громадный чугунный мост Петра Великого, по Бассейной, мимо Николаевского вокзала, а потом уже все прямо и прямо по Невскому проспекту – до самого Дома Радио с удивительной стеклянной башней.

Мимо проплывали высокие кирпичные дома о многих окнах, конные коляски и повозки, разноцветные электромобили, внедорожные мощные «лесснеры» и престижные черные «руссобалты», приземистые и длинные – чем ближе к Невскому, тем чаще.

Вот и рынок. Торговки-молочницы перестали клевать носом, подхватили бидоны и засобирались к выходу. Служанки с корзинками поспешили следом. И чуть не вытолкнули с площадки нового пассажира.

Сонечка взглянула на него и еле удержалась от смеха.

Это был молодой человек, почти мальчишка. Из-под видавшей виды студенческой фуражки выбивались светлые локоны. Голубые глаза – глупые, щенячьи. Однако в остальном он был не лишен изящества: высокий, тонкий, стройный. Его серенький костюм когда-то был неплох, только бедняга давно из него вырос. И теперь манжеты рубашки неприлично далеко торчали из рукавов куцего пиджачка. Вдобавок на правом локте красовалась заплатка.

Студент плюхнулся на лавку прямо напротив Сонечки (теперь из-под брюк стали видны разномастные носки – серый и белый, в черную полоску). Он проследил за Сонечкиным взглядом, заметил и ужасно смутился. Попробовал одернуть штаны и тут же выпустил из рук кожаную папку, добротную, но старомодную (не иначе, купил где-нибудь на барахолке исключительно для солидности). Папка шлепнулась на пол и раскрылась. Из нее выскользнули какие-то потрепанные тетрадки и очень, очень знакомый Сонечке серый конверт из крафт-бумаги.

– Так ты тоже к Достоевскому? – воскликнула она изумленно.

Молодой человек поскорее спрятал конверт обратно в папку. Пробурчал, не глядя на вздорную девицу:

– А чего, нельзя, что ли?

– Просто интересно. Он же выбрал самых лучших, – здесь Соня важно надула щеки. – Меня, кстати, зовут София. София Марр.

– Красиво, – оценил парень.

Услышав, что ее имя кому-то видится красивым, Сонечка приятно покраснела – все-таки не была избалована чужим вниманием! – и спросила уже значительно ласковее:

– Тебя-то как звать?

– Родион. Раскольников.

– Ро-ди-он, – повторила Соня. – Пусть будет просто Родик. А я, так уж и быть, просто Соня. Хотя я не люблю это имя. Что-то есть в нем такое… сонное.

– Прекрасное имя, по-моему, – сказал Родик и заслужил еще пару выигрышных баллов в Сонечкином табеле.

А вслух она спросила:

– Ну и что ты за номер послал на конкурс, а, Родик? Наверно, скрипты для игр?

Тут покраснел и Родион:

– Да так, разное… ну и стихов немножко.

– Ну да, ты похож на поэта, – заявила Соня. – Такой же странный. Вроде как не от мира сего… Я, правда, мало видела поэтов. Блока один раз встретила на Невском. Еще Маршака, и то издалека. Я вот так же на трамвае ехала, а он садился в таксомотор.

– Мне бы его вот так встретить, Блока, – вздохнул Родик мечтательно. – Правда, Маршак тоже хороший поэт. У него есть один стих смешной, прямо как про меня… «Жил человек рассеянный на улице Бассейной…»

– Ах, ну да, ты же там и сел, возле рынка…

– И рассеянный я тоже. Это все говорят. Все теряю, все роняю. Но ты не думай, это не всегда так бывает… я когда соберусь, я очень внимательный…

– Внимательный – это хорошо, – сказала Соня. – Это полезное качество.

Она хотела добавить что-то еще, но промолчала. Родик набрался смелости и спросил:

– А у тебя что за номер?

– Секрет, – отрезала Соня. – Скоро сам услышишь.

Родион грустно кивнул. Было совершенно очевидно, что он не привык спорить с девочками. Да и говорить-то с ними ему доводилось нечасто. Беда в том, что и Соня не могла похвастать достаточным опытом в подобной области.